Folie a Deux

— Лиам и Лукас спят?

— Да.

— Нам надо серьёзно поговорить, Кэтрин, — прямо говорю я, уставший, но не от долгого дня, оставшегося позади, а от того, насколько всё это затянулось. — Я хотел бы покончить со всем этим до Дня благодарения.

— Чтобы пойти на свой очередной благотворительный вечер уже с Моникой? Её ты тоже отправишь домой пораньше, чтобы в это время кого-нибудь подцепить? Хотя, может быть, она и сама уедет. Ведь это совсем не её мир. Пусть она и не из робкого десятка, если ты всего лишь звонишь, но ты знаешь, что я права.

— Тебя это не касается. Сейчас речь лишь о нас и о наших сыновьях. Мы не будем говорить о том, что ты приходила к Монике, пока я отвозил их после школы на тренировку. Мы можем просто сосредоточиться на них, — я провожу левой рукой по лбу, думая о том, как был с мальчиками после встречи с Мёрдоком, а моя всё ещё пока жена в то же самое время только-только покидала эту квартиру.

— Чего ты хочешь, Райан?

— Ты мать моих детей и всегда будешь ею. Это я ублюдок, делавший тебе и другим больно. В этом нет твоей вины. Ты достойна лучшего.

Может быть, я впервые настолько открыт перед женщиной, которая знала всё о моих изменах, но никогда ничего не говорила. Позволяла мне грешить и приближаться к ней, несмотря на исходящий от меня чужой запах. Заботилась о наших детях с утра до вечера, сохраняя для них подобие семьи, пока я жил, как хотел, и использовал высокое положение в личных целях. А после, лишённый угрызений, спокойно возвращался в квартиру, состоящую из трёх этажей роскоши, блаженства и воздуха. Вид на центральный парк, гостиная с окнами от пола от потолка, личная терраса с бассейном, джакузи и невероятным зелёным оазисом на крыше. Когда мне требовалось уединение, я искал его именно там. Иногда даже среди ночи. Мог пойти в одну из пустующих обставленных спален, но всякий раз неизменно выбирал улицу. Теперь всё это кажется таким сюрреалистичным. Другой реальностью.

— Кто может быть лучше тебя?

— Любой, кто не я. Тот, кто будет ценить тебя, Кэтрин. Те верность и терпение, что заложены в тебе, — наверное, она бы никогда не дождалась от меня подобных слов, если бы я не встретил Монику. И уж тем более признания, что в последние годы я был никем иным, как сволочью. — Давай наконец отпустим друг друга. И сохраним хорошие отношения ради Лиама и Лукаса.

— Хорошо.

— Хорошо?

— Да. Ты сможешь видеть детей, когда пожелаешь, и я обещаю больше не делать того, что сделала тогда. Только и ты мне кое-что пообещай.

— Я не оставлю тебя без денег и дома и закреплю за мальчиками долю в компании, и при наличии соответствующего желания и, разумеется, необходимого уровня образования в будущем они смогут занять должность в управлении.

— Меня волнует не это, Райан. Я согласна на развод, но не готова, чтобы ты уже завтра познакомил мальчиков с ней. Дай мне время.

— Ты не заставишь меня её скрывать, — злость из глубины души поднимается во мне обжигающим внутренности потоком. Я не позволю, чтобы моё почти прошлое омрачало настоящее и отравляло отношения, которые приходят на смену.

— И не скрывай, Андерсон. Просто не вводи её так скоро в их жизнь. Это единственное, о чём я прошу. Ты можешь нам это дать?

— Да. Да, могу.

— Тогда готовь бумаги. Я всё подпишу, — и она кладёт трубку, не дожидаясь моего ответа. Несколько секунд я думаю над тем, чтобы перезвонить или хотя бы написать сообщение, ещё раз попытаться выразить, как мне жаль, но осознаю, что не могу этого сделать. По крайней мере, не прямо сейчас. Не тогда, когда моя в скором времени бывшая жена, возможно, плачет. Видел ли я её столь эмоциональной хотя бы однажды? Не знаю. Не помню. Или не хочу вспоминать. Осознавать всю глубину своего равнодушия и чёрствости…

Мягкость дивана принимает моё тело, когда, чувствуя себя неожиданно паршиво, я сажусь ровно по центру. Темнота, кажется, делает лишь всё хуже. Настроение, ощущения, звон в голове. Она почти разваливается от зарождающейся боли. Или же это угрызения совести.

— Райан? Почему ты тут?

Моника появляется в самый разгар моего самобичевания. Судя по звуку шуршания о пол, на ней лишь одеяло. Я представляю обнажённую кожу под ним и то, как потяну его на себя, чтобы забыться, но нельзя прожить так всю жизнь. Избегая серьёзных разговоров и отвлекаясь благодаря сексу. Даже когда он равносилен любви. Знаменует её и символизирует не просто обезличенный трах. Я чувствую тепло около левого бока, едва потрясающая женщина, которая понимает меня, знает, что я люблю, а что не переношу, прижимается к моей руке и обхватывает её.

— Ты словно грелка, знаешь.

— Грелка, которая всё равно не может согреть всю кровать. В ней кое-кого не хватает.

— Иногда я всё ещё задаю себе вопрос, за что ты мне. За что мне так повезло, — говорю я, созерцая чёрные очертания её лица в темноте и сжимая левую коленку через одеяло, — встретить тебя после всех этих лет, женщин и прелюбодеяний.

— Ты всё-таки говорил с Кэтрин?

— Да.

— И теперь ты зол? — спрашивает Моника, придвигаясь ещё ближе, хотя это кажется уже невозможным. Её голос тихий и взволнованный. Нежный. Добрый. Я готов слушать его таким всю оставшуюся жизнь. Наверное, и после смерти он будет звучать в моих ушах. Пусть я и не думаю, что там что-то есть. Другая жизнь. Или свет, на который надо пойти.

— Нет. Скорее расстроен, — признаюсь я, потому что мне больше не стыдно. Не страшно осознавать собственную уязвимость перед лицом эмоций и перед Моникой. Я отвергал их с ней, пытался мысленно твердить себе, что они не существуют, что и она не задержится рядом со мной надолго, но вот где мы теперь. Мы уже не просто мы. Мы это она, я и наш ребёнок. — Но, даже будучи злым, я буду твоим мужчиной. Твоим человеком, Моника. Я знаю, ты всё ещё иногда сомневаешься во мне или в нас, но, пожалуйста, не надо. Прекрати. Мы с ней всё решили. На днях я подготовлю и подам бумаги на развод. Кэтрин сказала, что подпишет их. Уверен, что через недели три-четыре мы все сможем двигаться дальше.

Она забирается ко мне на колени, доставляя приятную боль сжатием кончиков моих волос. Я стискиваю ладонями обнажённое тело, едва освобождаю его от одеяла, а Моника начинает тянуть вниз пижамные штаны, надетые мною прежде, чем выйти из спальни, и целует меня в шею, посасывая кожу. Нежная правая рука хватает член и распределяет по нему выделившуюся на кончике смазку. Мне хочется замедлить события. Или, наоборот, ускорить. Чёрт, я и сам не знаю, в чём нуждаюсь больше. И так всякий раз, когда мы вместе.

— Пойдём в кровать? Или останемся здесь? — Моника слегка задыхается. Её ноги обхватывают мою талию, когда я подаюсь вперёд, ближе к ней. И чувствую жар и влажность, что окутают меня, едва мы станем единым целым.

— Определённо здесь. Только смотри на меня. Не закрывай глаза, — повелевающим голосом не приказываю, но прошу я, запуская руку в длинные волосы и едва сдерживая эгоистичное желание сжать их в ладони. Когда-то я так и поступал. Как дикарь и собственник, безразличный к тому, чего хотят другие и в частности Моника. Не являются ли какие-то мои действия или потребности чересчур для неё. Меня заботил только я сам.

— И ты тоже не закрывай, — тихо говорит она, обнимая и приподнимаясь, позволяя мне войти. И первый же толчок проходится по моим нервным окончаниям до самого солнечного сплетения. Горячее тепло. Ощущение тесноты, что усиливает эмоции. Нежно-будоражащий темп. Сердца, бьющиеся в унисон. Последовательность движений, сближающих нас совсем неотвратимо, плотно и безумно. Это не то же самое, что заниматься сексом с незнакомкой, имени которой ты не запомнишь. Это… большее. Гораздо большее. Когда ты с тем, кого любишь, и кто отвечает тебе взаимностью. Взгляды, прикосновения, шёпот, и всё до дрожи. И наконец кульминация. Взрыв. Эмоции, пересекающие грань, за которой теряются всякие вразумительные и логичные мысли. Остаётся только тяжёлое, хриплое дыхание, и почти побеждённые нехваткой кислорода в лёгких спутанные слова: