Крымская лихорадка

– Почему? – добродушно воскликнул Носков.

– Потому что вы, как и все в наше время, будете играть без правил.

Носков нахмурился:

– Назовите вашу фамилию и адрес.

Старик растерялся:

– Зачем вам?

– Надо.

– Ни к чему вам моя фамилия, а тем более адрес, – сказал старикан, вжимая голову в плечи.

Носков сказал добродушно:

– Отец, ну чего ты так испугался? Я просто хотел через какое-то время встретиться с тобой и продолжить наш разговор. И заодно хотел навести маленькую справедливость. Ты знаешь, кто я. А я-то не знаю, кто меня так чихвостит. Ты меня в чем-то подозреваешь, а я понять не могу, чего ты вдруг на меня обрушился. Ты кем раньше был, кем работал?

Старик ответил неожиданно резко:

– Я был судьей. Но вы меня не знаете, потому что я вышел на пенсию, когда вы только пришли в прокуратуру. Я – Поляков из судейской династии Поляковых, которых никто, ни один человек, не может обвинить в том, что мы пресмыкались перед властью или были инструментом в ее руках. Это невероятно, но это – факт. И не потому, что мы такие принципиальные или власть была очень правильной, а потому, что власть не могла обратиться к нам с недостойным предложением. И тем более не могла нам приказывать. Мы так держались, что нас стыдились даже самые бессовестные начальники. И поэтому я могу сказать тебе как человек, который никогда не пресмыкался перед советской властью. У нее было много пороков, даже слишком много. И с законом она часто была не в ладах. Но в одном ей трудно отказать – она умела держать порядок.

Старик перевел дыхание и продолжал, загибая пальцы:

– Власть заботилась о детях – это был порядок. Власть заботилась о стариках – это тоже был порядок. Власть следила, чтобы никто не становился слишком богатым. И не давала самым бедным и ленивым становиться нищими. Власть одной партии – это, как бы сейчас сказали, не здорово. Но и в этом заключался порядок. Партия стремилась оправдывать то, что она одна-единственная. И, наконец, был порядок в движении людей по ступенькам вверх и в наказании тех, кто был власти недостоин. А что сейчас? Вы хотели освободить говоруна из Фороса. Этим вы показали, что вы и он – люди одного сорта. Говорун разрушил основы нашего миропорядка вместо того, чтобы аккуратно их перестроить. Где гарантия, что вы не будете делать то же самое, если усядетесь в президентское кресло? Куда вы лезете, Олег Степанович? Откуда у вас эта уверенность, что у вас получится?

– Ты что, оракул? – прикрикнула на старика Клавдия Ивановна.

Старик ответил, держась одной рукой за сердце, а другой указывая пальцем на Носкова:

– Я не оракул, но я могу предсказать: то, что он будет делать, в лучшем случае понравится только вам, старым курицам. Вы вообще любите любую власть.

Старушки загалдели, и старикан начал протискиваться к выходу, а самые нервные бабульки тыкали ему в спину сухими кулачками.

– Погодите! – воскликнул Носков. – Пусть договорит.

Бабульки замерли, воцарилась тишина, и старик Поляков сказал:

– Я вас чую, молодой человек. Вы по натуре соблазнитель. Причем вам все равно, кого соблазнять: молодых или старых, женщин или мужчин. Главное для вас – чтобы вас любили. А все должно быть наоборот. Это правитель должен любить людей, а люди – платить за это черной неблагодарностью. Власть в нашей стране никогда не давала житья народу. Боюсь, что и вы не дадите.

– Я делаю вам официальное предложение, – сказал Носков. – Будьте моим советником, независимо от того, стану я президентом или нет.

– И платить будете? – спросила орденоносная бабулька.

– А как же?

Бабульки начали убеждать Полякова, чтобы не отказывался. Тот отбрыкивался. Потом задиристо сказал Носкову:

– Когда будет надобность, я к вам приду. И снова скажу все, что думаю. А для штатных советчиков я староват.

Глава 10

Женя сварила макароны, но не промыла их в дуршлаге прохладной водой, и они слиплись. К тому же в доме не оказалось сахара. Артем с гримасой отвращения отложил вилку.

– Гадость.

Девочка смерила его презрительным взглядом.

– Извините, сэр, но ничего другого нет. Между прочим, – добавила она, – мужчина в доме добытчик.

Артем глянул на нее с яростью подростка.

– Может, мне пойти украсть? Или кого-нибудь убить?

Женя посмотрела на него уничтожающе:

– Ну, что вы, сэр, не извольте беспокоиться.

Она поднялась из-за стола и пошла в свою комнату. Ее не было минут двадцать. За это время она наложила макияж, нацепила на себя старое платье матери, надела ее туфли. Артем с тревогой топтался в дверях. Он предчувствовал что-то недоброе. Когда Женя вышла, он обомлел: ей можно было дать все восемнадцать лет.

– Ты куда? – спросил осевшим голосом Артем.

– Отойди, ты меня достал! – сказала Женя, направляясь к выходу.

– Ты куда? – заорал Артем, загораживая собой дверь.

– Уйди с дороги. Ненавижу вас всех! – прошептала девочка.

Артем понял, куда собралась Женя. Она уже говорила ему, что лучше стать шлюхой, чем ходить полуголодной и одеваться в старье.

И у мальчика тоже началась истерика.

– Тогда я сброшусь! – закричал он.

И действительно побежал на балкон и перелез через перила.

После встречи с пенсионерами Лаврова зазвала Носкова и Яшина к себе на чай. Жила она в том же доме на шестом этаже. Войдя в квартиру, они услышали доносившийся с лоджии плачущий девчоночий голос.

– Тема, ну не сходи с ума! Дай руку. Ведь свалишься, сумасшедший. Господи, ну что мне делать? Ну, хорошо, я беру свои слова обратно. Беру!

Носков и Яшин вопросительно взглянули на Лаврову. Красивое лицо старушки стало жалким.

– Господи, за что мне это наказание, – прошептала она.

Они прошли в лоджию и обомлели. Девочка лет пятнадцати свесилась через перила, держа за запястья парнишку, который болтался за пределами лоджии, едва не стягивая ее вниз вслед за собой.

Лаврова схватилась за сердце и осела на пол. У Яшина перехватило дыхание. Еще несколько мгновений, и девочка полетела бы вниз. Носков тоже оторопел. Но в следующую секунду уже действовал. Схватив паренька за кисти мертвой хваткой, втащил его в лоджию.

Яшин знал, где старики хранят сердечные лекарства, достал из холодильника корвалол и отпоил Лаврову. Та пришла в себя и снова залилась слезами.

Потом они сидели в скромно обставленной гостиной, и Клавдия Ивановна разливала чай.

– У меня снова горе, Олег Степанович. Мать Жени и мать Артема, они подруги, год назад уехали в Италию на заработки и пропали. Ни звонка, ни письма. Вот, Артем теперь у меня и живет.

– И на что живете? – спросил Носков.

– Так, продаю кое-что. Пенсию давно уже не платят. Подрабатываю костеляншей в санатории “Россия”.

Лаврова хотела добавить, что и там уже полгода задерживают зарплату, но промолчала – гордость не позволила.

– Насчет невестки в милицию заявляли?

– Конечно. Сказали, что заявление передано в Интерпол. Но я не верю. Ни милиции, ни Интерполу.

– Фотографии приложили к заявлению?

– А как же?

– Еще какие-то фотки есть? Покажите.

Женя и Артем во все глаза смотрели на Носкова. От него исходила уверенность и сила.

Лаврова взяла из серванта альбом положила перед Носковым. Стали рассматривать. Пропавшие женщины были красивы.

– Я смогу чем-то помочь, если только меня изберут, – коротко сказал Носков.

– Благослови вас Бог, – прошептала Лаврова.

Глава 11

Через неделю Носков зазвал Яшина к себе домой. Москвич не стал отказываться. Ему хотелось увидеть Носкова в семейной обстановке.

Яшин давно не был в хрущебе. Тем сильнее было впечатление. Не квартира, а скворечник, хуже скворечника, потому что люди – не скворцы.

Не вызывала восторга и мебель. Все советское, никаких импортных гарнитуров. Странно, следователи прокуратуры получали неплохо. Еще больше денег имели те, кто ходил в загранплавание, независимо от того, что делали на судне. Напрашивался вывод – квартира не была для Носкова домом, куда бы он торопился после работы. Первый признак жизни на стороне.