Молодая Ольга

— Нет, — пожала плечами не замечающая ничего от счастья Скуратова. — Она перед последней пляской отошла. Сказала, плохо ей стало, — Марья пожала плечами. — Кажись, вина перепила.

Ольга пожала плечами. Снова повеяло холодом. И царевна тут же тряхнула головой. Да нет, хорошо всё с Настасьей. Что же она себя накручивает зря…

Вздыхая, царевна присела на колени у самой кромки воды. Пляж, на который они спустились, был достаточно широким, однако девушки, желая как можно скорее узнать свою судьбу, сбросили черевички и, пойдя в воду по щиколотки, пустили венки на воду. Хмыкнув, Ольга и сама сняла венок с головы и опустила на поверхность воды. Венок немного поколыхался около берега, а затем… оттолкнулся и поплыл! Царевна прижала пальцы к губам, когда её веночек заскользил дальше по вечерней реке.

— Ох, удача! У всех плывут! — воскликнула Ирина, радостно захлопав в ладоши.

— Не у всех, — фыркнула Марфа, а Ульяна сочувственно похлопала её по плечу. Венок Марфы, отплыв несколько аршинов от берега, медленно тонул.

— Не в этом, так в следующем году поплывёт, — успокоила Собакину царевна. Понаблюдав ещё немного за венками, девушки отправились обратно к костру. По пути обратно Ольга ещё раз огляделась: может, где Настасью увидит?

Вскоре к костру подоспели и парни. В руках у нескольких из них были пойманные венки, которыми победно потрясали над головами. Первым, разумеется, бежал Бориска Годунов. И первой из девушек, кто сразу всё понял, была Марья.

— Ах, ты! Охальник окаянный! — воскликнула Скуратова, заметив свой венок на в руках Годунова. — Отдай, проклятый!

— А, не отдам! — расхохотался Бориска, потрясая Марьиным веночком.

— Вот тебе и погуляли… — фыркнул Вася Шуйский. Вид у него был явно расстроенный.

Ольга пожала плечами и оглянулась. Да, почти все венки парни изловили, и уже своих суженых нашли. Например, царевич Иван гордо примерял венок зардевшейся Евдокии, а царевич Фёдор застенчиво протягивал Ирине её творение. Дмитрий Шуйский, увенчанный венком Екатерины, крутился вокруг восторженной Скуратовой, а Ульяна, краснея, признала на макушке Максима Скуратова свой венок.

— А мне вообще дела до сего нету, — деловито сообщил Богдан своей кузине Анне, которая плакала оттого, что унесло её венок по течению. — И вообще, с чего рыдать? Счастлива будешь, раз далеко уплыл!

Царевна улыбнулась и вздохнула. Интересно, а где же её венок?

— Держу пари, я знаю хозяйку сего чуда, — неожиданно прозвучал голос Басманова около уха Ольги. Девушка подскочила и схватилась за сердце.

— Скажи, вечно пугать меня будешь? — нахмурилась она, пока Фёдор тихо посмеивался с неё. Тот качнул головой, и показал Ольге венок. Её первый венок.

— Вот гадаю, что за краса обронила его в воду? — продолжал лукавить Басманов, а царевна покачала головой. Губы сами по себе растянулись в улыбку.

— Краса говорит, чтобы себе его оставил, — покачала головой Ольга. Фёдор, приложив руку к сердцу, поклонился царевне. А выпрямившись, покрутил венок в руках.

— Да… как второй-то надеть? — ухмыльнулся опричник.

— А ты к седлу привяжи, — сузила глаза Ольга. — Чтобы обо мне напоминал.

— Как скажешь, Ольга Ивановна, — подмигнул ей Басманов.

Их глаза по обыкновению встретились. Казалось, они постоянно смотрят друг другу в глаза. Что тут такого? Но Ольга отчего-то находила всё новые чувства, мотивы и выражения в очах Фёдора. Всякий раз, как посмотрит, увидит нечто новое, то, что в душу западёт вместе с его чудесными глазами. Они были словно васильки в её венке - дикие, вольные и… добрые. По крайней мере, для неё.

Ольга мягко улыбнулась Фёдору, заведя волосы за ухо. А он, улыбнувшись ей, мягко накрыл её ладонь своей.

И вдруг они услышали крик.

========== Глава вторая. Избушка на курьих ножках ==========

Александровская слобода, июль 1570 года

Ольга согнулась в очередном приступе тошноты. Тихо всхлипнув, царевна перевернулась с живота на правый бок, и тут же сощурилась, едва в глаза ударил солнечный луч, что еле-еле пробился сквозь закрытые ставни. Окна были тщательно закрыты, и только изредка, на рассвете, солнце ненадолго проникало внутрь светлицы Ольги. Ни одна служанка не осмеливалась входить сюда - царевна с криками гнала всех прочь, как только к ней приходили с едой или чем-то ещё. А если заходили отец, или матушка, или Ваня, она просто залезала на кровать, и молча лила слёзы, пока они снова не оставляли её одну-одинёшеньку, в темноте.

Она не ела, не пила и не спала уже долго - Ольга не знала, сколько времени прошло. Неделя, месяц? Всё, что она знала, видела и слышала - это темноту своей светлицы, свои рыдания и боль, что поселилась в юном сердце. И холод, что из ниоткуда шёл.

Здесь было темно ещё с того самого злополучного дня. Со дня смерти Настасьи.

Ольга помнила этот вечер слишком хорошо. Порой ей казалось, что он будет преследовать её всю оставшуюся жизнь. Ведь стоило ей закрыть глаза, страшные картины снова представали перед глазами, словно наяву.

Первыми Настасью заметили Максим и Ульяна - это она закричала, завидев колыхающееся на речных волнах тело Вяземской. А пока юноши что-то пытались предпринять, а девушки - рыдали от бессилия и ужаса, течение подхватило тело и уносило всё дальше и дальше. Выловили его только на следующее утро - Малюта Скуратов вместе с тремя опричниками привёз труп Настасьи прямо во двор перед царским теремом. Ольге ещё долгое время будет являться во снах Афанасий Иванович и его жена, безутешно рыдающие над телом единственной дочери. Царевна не могла забыть, как Феодосия Степановна кричала, склонившись над побледневшим лицом Настасьи. Перед глазами всё стоял Вяземский, которого от тела дочери еле оттащили Алексей Басманов, Михаил Темрюкович и Малюта.

Ольга снова скрючилась, застонав в подушку. Боль была слишком навязчивой - что телесная, что душевная… Почему же Настасья, её подружка, так умерла? Так быстро, так странно и неожиданно? За что господь отвёл ей так мало времени на белом свете? Она ведь так хотела быть счастливой - выйти замуж, родить детей и жить долгую, хорошую жизнь. В чём же была Настина вина? Почему воды речные забрали именно её по такому несчастному, даже глупому случаю?

Царевна вжалась лицом в пропитанную солёными слезами перину. Вспомнила, как о Басманове грёзила Вяземская, как его имя каждый раз загадывала, как на суженого они вечерами гадали. И с какой нежностью смотрела на сего опричника, молодого и удалого, все эти дни. Любила она ведь Фёдора, до немоготы любила.

И тут Ольга резко перевернулась на спину. Дышалось тяжело, промелькнуло в голове у царевны. Словно бы камень, или зверь огромный на груди сидел, сердце вниз тянул… А может, вовсе и не случай это? Может, это по Ольгиной вине Настасья…

О нет, о нет! Проклятье ей за это! Проклятие этому её эго, и её глупой зацикленности на Фёдоре в тот вечер. Закрыв лицо руками, царевна зарыдала в голос, пуще прежнего. Неужто из-за их с танца с Басмановым Настасья руки на себя наложила? Ведь видно было, как держал он царевну, как глядел на неё… О боже, это её вина! В том, что не поддержала, высмеивала - хоть даже про себя, - и в том, что бросилась в объятия Басманова, зная чувства Вяземской к нему! Проклятье ей самой!

— Настенька… — прошептала Ольга, свернувшись калачиком и глотая слёзы. — Прости меня, Настенька…

Царевна раскрыла глаза, и посмотрела в угол, на образки. Там, под домоткаными полотнами, стояли иконы святых покровителей - Богородицы, Иоанна Предтечи и равноапостольной княгини Ольги. И в то же время они глядели на неё, безмолвные в своём бесконечном осуждении с высоты святости. Иконы молчали, и оттого Ольге становилось ещё хуже. Молиться она не хотела - боялась, что имя господне осквернит своими устами, раз повинна в смерти напрасной.

И вдруг дверь, тихо скрипнув, открылась. Обессилевшая, царевна еле нашла силы повернуть лицо в сторону входа. И тут же сквозь пелену слёз завидела знакомые чёрные кудри, и чёрный кафтан, и васильковые глаза… Увидев Фёдора, Ольга зарыдала ещё сильнее. Она одновременно хотела его видеть, обнять… хотела, чтобы приласкал её опричник, как котёнка, брошенного на произвол судьбы. И в то же время прочь гнать желала, ведь он - напоминание её вины. И оттого ещё невыносимее.