В дельте Лены

Но больше всего меня беспокоил вопрос: удалось ли Делонгу и Чиппу добраться до мыса Баркин, и, соответственно, должен ли я в точности исполнить приказ и следовать туда же? Мои действия заключались в первую очередь в том, чтобы найти безопасное место для моей собственной команды, а, если бы другие лодки, прибыв на мыс Баркин, не встретили туземцев, то наше присоединение к ним не принесло бы никакой пользы, а только прибавило бы всем нам трудностей. Мы с мистером Даненхауэром сидели рядом на корме, и, естественно, обсуждали с ним эту проблему. Он настоятельно советовал мне снова выйти в море и подняться до мыса Баркин, где «мы обязательно найдём туземцев», хотя это было «всего» в сорока милях к северу от нас. Тем временем наша протока становилась всё более узкой и извилистой, и я уже стал думать, не ручей ли это, вытекающий из какого-нибудь озера. Поэтому я, наконец, сказал Даненхауэру, что, если к полудню не станет лучше, мы повернём назад и попытаемся добраться до мыса Баркин и туземцев. Это был всего лишь день пути, и я без колебаний предпринял бы попытку, но… тут я взглянул на своих людей – слабых, голодных, с ввалившимися глазами, вспомнил мелководье, шторм и все наши невзгоды; в то время как впереди – у меня теперь не было ни малейшего сомнения – мы найдём помощь. С другой стороны – приказ, возможный отдых в Баркине и вероятность того, что другие лодки находятся там и они в опасности. В двенадцать часов мы наткнулись на отмель, и в соответствии с моим ранее выраженным намерением я приказал лодке развернуться и объявил, что мы возвращаемся к мысу Баркин. По мрачным лицам многих было видно, что команда не хотела бы пережить ещё один шторм в море. Послышался ропот недовольных, но лодка всё же стала разворачиваться; и вдруг пожарный Бартлетт обратился ко мне: «Мистер Мелвилл, я не думаю, что эта река так мала, как вы себе представляете; воды на самом деле много, если только мы сможем найти проход, вы увидите, что протока эта такая же большая, как Миссисипи в Новом Орлеане».

Наше общее несчастье, я повторюсь, было тем, что с некоторых пор связало всех нас вместе; я внимательно выслушивал каждое предложение, которое мне сочли нужным высказать, охотно принимая те, которые, на мой взгляд, могли способствовать нашему благополучию и безопасности, и в тоже время старался избегать, не задевая чувств советующего, того, что не относилось к делу или не подлежало обсуждению. Итак, прислушавшись к словам Бартлетта и вспомнив, как выглядит Миссисипи у Нового Орлеана, я приказал развернуть лодку, и мы снова двинулись вверх по реке. Так своевременное предложение одного человека, подобно пресловутой соломинке, меняющей судьбу, удержало меня от плавания к мысу Баркин, где следующей весной я не нашёл ничего, кроме развалин старых хижин, в которых люди не жили уже много лет.

Теперь мы продвигались вперёд с новой энергией, рождённой надеждой, что скоро мы найдём деревню или хотя бы хижину, встретим лодку, людей – наших спасителей, которых, как нас убеждало всё, что мы об этом читали, было здесь во множестве. Однако нам не удалось убедиться в правоте сообщений, что арктические регионы изобилуют пернатой дичью. Только иногда мы видели гусей, лебедей и уток с поздними выводками, ожидающих, когда подрастут их детёныши, чтобы последовать за другими пернатыми на зимовку в другие страны. Несколько раз мы видели одиночных тюленей; или, возможно, это был один и тот же тюлень – они весьма любопытны и будут всплывать и смотреть на лодку и людей, пока пуля не положит конец их любознательности. Несомненно, читатель удивится, почему я не остановился и не попытался добыть даже этого единственного тюленя. Но я слишком хорошо знал ненадёжность стрельбы с лодки по цели размером меньше фута на расстоянии ста ярдов, которая к тому же наверняка нырнёт, как только увидит вспышку выстрела. Я видел результат полусотни выстрелов в течении двух часов по такому неуловимому зверю – это была просто пустая трата пороха, свинца и времени.

Вечером поднялся холодный и порывистый ветер. Вокруг нас были песчаные косы и низкие острова, а прямо перед нами – две широких протоки, разделённые большим высоким островом. Потратив целый час на поиски прохода между отмелями, мы заметили какой-то чёрный предмет, рядом с частоколом из палок, по-видимому, образующих вереницу каких-то ловушек. Перспектива провести ещё одну холодную и бессонную ночь в лодке была так ужасна; что, когда мы обнаружили, что сей неясный предмет на берегу – это жилище человека, радость наша была так велика, как если бы мы наткнулись на современный мегаполис. Предприняв несколько безуспешных попыток высадиться рядом с хижиной, мы наконец пришвартовались в небольшой уютной бухточке, а затем, высадившись на берег впервые за пять дней, попытались размять конечности. Я говорю «пытались», потому что большинство из нас были неспособны вообще их чувствовать. Казалось, у нас нет ни ступней, ни ног, а пальцы задеревенели и не могли разогнуться.

Мы заняли пустующую хижину – старую и обветшалую, грубо сколоченную из тонких круглых брёвен и расщеплённых пополам жердей. Её общие размеры были у основания примерно восемь на восемь футов, стены высотой четыре фута, наклонные под углом около тридцати градусов; всё это было покрыто дёрном и мхом. В центре был очаг три на три фута, над которым в крыше было квадратное отверстие размером около двух футов, обрамлённое деревянной рамой. Крыша из тонких брёвен, как и стены, были покрыты дёрном. Это была охотничья хижина, временно используемая туземцами в летний сезон, когда они охотятся на гусей или оленей. Люди были в ней всего несколько дней назад, так как вокруг лежали свежие потроха птиц и рыб. Охотники, очевидно, были с детьми, так как мы нашли много маленьких игрушек, среди которых грубо вырезанная из дерева фигурка человека, сидящего на спине северного оленя. Однако не было ничего, что указывало бы на то, куда ушли недавние обитатели и когда они придут снова; хотя, конечно, было естественно предположить, что по окончании охотничьего сезона они вернулись на зиму в свою деревню. Нашлась куча старых капканов, большинство использовались для ловли лис, и среди них несколько более крупных, которые, как мы тогда думали, предназначались для волков.

Разгрузив и закрепив лодку, мы собрали кучу дров, и вскоре у нас весело потрескивал костёр. Мы замечательно поужинали тушёным мясом и супом, приготовленными из птиц, подстреленных ещё на острове Семёновский. Наш мешок с чаем, пролежав на дне лодки, основательно пропитался солёной водой, тем не менее, мы с удовольствием выпили и его. Затем, взяв в руки какую у кого была мокрую одежду, расселись вокруг огня. Так мы наслаждались ласковым теплом нашего костра и были в полной гармонии с нашим новым пристанищем, хотя это была всего лишь полуразрушенная хижина, через широкие щели которой холодный ветер продувал, возможно, лишь чуть меньше, чем через рыболовную сеть. Ещё долго мы разговаривали, перебирая события прошлого, гадая о будущем и сокрушаясь о потере тех унылых «десяти дней», потому что, если бы мы прибыли сюда раньше, – эх, много чего могло бы не случиться!

До этого дня, кроме упомянутого онемения, не было никаких признаков того, что мы получили обморожения конечностей, я полагал, что его не могло быть от купания в ледяной воде, и считал, что нам нет никакого вреда погреться у огня. Но теперь у большинства из нас начались мучительные боли в руках, ногах и ступнях. О сне не могло быть и речи, и многие были вынуждены отодвинуться подальше от костра или даже совсем выйти из хижины – настолько раздражающего действовал на них жар от огня. При осмотре наши ноги ниже колен оказались распухшими донельзя – настолько, что казалось вот-вот разорвут мокасины у тех, у которые они ещё не были порваны, а швы на них врезались в кровоточащие раны. Их покрывали сплошные волдыри и язвы, кожа набухла и стала рыхлой на ощупь, как будто от цинги. Всякое движение причиняло мучительную боль, и казалось, что в конце концов нас погубит то, что мы считали нашим лучшим другом – огонь. Кое-как передвигаясь в дымной тесноте хижины, мы то и дело наступали друг другу на ноги. Я сидел без мокасинов у двери, и один приятель (или, скорее, неприятель в тот момент) наступил на мою левую ногу всем своим весом; мало того, что при этом он содрал мне лоскут кожи на лодыжке, так ещё и поскользнулся на нём, как на арбузной корке!