Страница 6 из 8
Сидели тихо и долго. Под ногами плескалась мелкая рыбешка, порывы теплого ветра ласкали щеки.
Верка достала листок бумаги, карандаш и что-то написала. Семка прочитал: «Ты почему такой грустный, я никогда не видела твоей улыбки».
– Чему я должен радоваться? Тому, что меня сделали уродом?
«Расскажи, легче станет», – написала девушка.
Семка внимательно посмотрел на Верку, и его прорвало:
– На войну меня не взяли: слаб здоровьем. Мужики уходили воевать, один за другим. В колхозе остались дети, женщины, председатель да я.
У председателя жена Фекла строгая, она следила, чтоб он на баб не был охоч. А ко мне потихоньку стали липнуть женщины. Крепкие, в соку, красивые, они будоражили мою плоть. И я ударился в блуд.
Председатель за это давал мне встрепку, а его жинка, кажется, поощряла мои поступки. Главное, ее Пантелей не ходил на сторону.
Иногда я спрашивал у баб об их мужиках. У одних весточек не было месяцами, у других мужей поубивали. Я же отпустил все тормоза. Даже рождение рыжих бесенят меня не смущало. Отрезвление пришло позже. Один за другим возвращались фронтовики. Меня стали поколачивать, притом крепко. Ад наступил, когда вернулся Кирилл. Лютый, гад. Мне кажется, он и не воевал: за три года на груди появилась одна медалька «За боевые заслуги». Говорят, в обозе служил, спирт по частям развозил. Пьяница, боже упаси. Как нажрется самогону, жену колотит до крови, потом меня по деревне гоняет. Если честно, с его женой у меня ничего не было.
Как-то в праздник подпоил он мужиков и уговорил их меня убить. Они в штыки, мол, не следует грех на душу брать. Бабы сами виноваты.
Тогда он придумал одну лютость. Поймали меня, влили пару стаканов крепкого пойла. Я охмелел. Очнулся, когда из меня сделали евнуха. Пьяный старик-хирург отрезал мое «богатство».
Семка надолго замолчал. Верка написала: «Почему не обратился в органы?»
– Так я ж виноват.
«Дурачок!» – вывела на листке девушка. И вспомнила, как фашисты издевались над ней. Ненависть заполонила с ног до головы. «Зверей надобно уничтожать», – с нажимом написала она.
Со стороны домов раздался голос:
– Семка, Вера, идите сюда, приехал председатель, вас кличет.
Парочка медленно побрела от воды.
Пантелей пригласил их в конторку:
– Ребята, вам предстоит серьезная работа. Тебя, Семка, назначаю завхозом в школу. Тебя, Вера, посудомойкой и кочегаром в котельную. Подумайте над моим предложением.
– И думать нечего, – ответил Семка, – я согласен.
Пантелей перевел взгляд на Верку. Та утвердительно кивнула. Она твердо решила Семку не бросать. Слабый он, могут добить парня.
Работа Семке нравилась. Он выписывал на складах краску, продукты, если надо – пиломатериалы. Сам чинил крышу, перестилал полы, правил заборы. Не стеснялся, помогал Верке. Девушка не умела колоть дрова, эту обязанность Семка взвалил на себя.
Односельчане наблюдали за необычной парой. Их жалели, кое-кто приносил одежду. Верка жила в доме Семена. Она готовила еду, обстирывала парня. Все понимали, что они не муж и жена, они гонимые, прилипшие волей страшных событий друг к другу.
Изредка по ночам Верку мучили видения: она целовала своего погибшего Илью. Он тянул к ней руки, но ветер рвал любимого на части, он растворялся в воздухе. На смену ему показывался маленький ребенок. Верка пеленала его, баюкала, пела песни. Он тоже исчезал.
Верка просыпалась в страхе. Она непонимающе смотрела в потолок и начинала рычать. От этого звука просыпался и Семка. Он подходил к девушке, гладил ее по голове, шептал:
– Успокойся, моя девочка, я тебя люблю.
Верка на мгновение приходила в себя, издавала последний рык и начинала рыдать в голос.
Сердце у Семена готово выпрыгнуть из груди. Но он ничем не мог помочь несчастной женщине.
Верка успокаивалась и проваливалась в небытие, где было хорошо и уютно.
От работы Семку оторвал председатель:
– Срочно собирайся, берем на отделение двоих стариков и едем за овцами.
– За кем?
– Нам в счет будущих ягнят и шерсти соседи отдают отару овец.
– Но помещения-то не готовы. Крыши нет.
– Пригоним овец, займемся и крышей. Камыша полно.
– Верка одна справится?
– Справится, она рукастая в работе. Мы через три дня вернемся.
Верка слушала разговор и одобрительно кивала. Семка уехал, а она пошла домой, начала стирать белье. Вода закончилась быстро. Верка взяла ведра, коромысло, спустилась к реке. В стороне, на крутом берегу, сидел мужчина и что-то бормотал. Через слово произносил ругательства. Верка поморщилась, поднялась на высокий берег. Там с бутылкой самогона сидел пьяный Кирилл. Он заметил девушку, ухмыльнулся:
– А-а, подстилка Семкина. На, выпей.
Девушка брезгливо отвела в сторону руку. Кирилл не унимался:
– Ублажил бы я тебя. Только больно страшная.
Верку словно пронзило током. Такое оскорбление она не могла стерпеть.
Кирилл глотнул из бутылки, что-то забубнил и повалился на самый край обрыва.
Верка услышала храп. Она смотрела на пьяного ненавистного мужика, и обида подступила к горлу. За что? Что плохого сделала этому человеку? Это он помог оскопить Семку.
Кирилл на мгновение очнулся:
– Не ушла еще, сука?
Верка потеряла разум. Она шагнула к обидчику и толкнула его ногой. Словно мячик, он перевернулся и полетел в реку.
Верка брезгливо рыкнула и пошла к ведрам. В душе была пустота.
Тело Кирилла нашли местные рыбаки. На похоронах даже жена не проронила слезинки. Самый пожилой житель тихо произнес:
– Собаке собачья смерть.
Милиция посчитала это несчастным случаем.
Глава седьмая
Клуб находился рядом с бывшей церковью, которую приспособили под зерновой склад. Люди медленно шли на собрание.
В сторонке пацаны тихонько покуривали, бросали камни в крыс, выбегающих из церкви, взрослые вели неторопливые разговоры.
Наконец секретарь партийной организации Ермаков пригласил всех в зал. Он с трудом успокоил односельчан и зачитал повестку. Главный пункт – увеличение поголовья скота.
Слово предоставили председателю колхоза Пантелю Рукавишникову. Он начал пафосно:
– Коли наш колхоз получил название «Буревестник», мы должны этому соответствовать. На два отделения завезем овец, на ферму в нашем селе поставим несколько десятков коров.
В зале возразили:
– Не круто ли берешь, Пантелей? Где корма, где люди, откуда возьмем животину?
Слово взял парторг:
– Послушаем председателя и примем это к сведению.
Пантелей благодарно взглянул на него, продолжил:
– Партия нам помогла с сеном, его завезут из Казахстана, коровы придут из соседней Оренбургской области. Доярки – местные. Понятно?
Зал ответил тишиной. Все понимали, что впереди многих ждет адский труд.
Виктор Ермаков хотел объявить перерыв, но не успел. Открылась дверь, и вошли трое в штатском:
– Кто из вас Николай Попов?
С заднего ряда поднял хилый, тридцатилетний мужичок:
– Ну я.
– Пройдемте с нами.
Едва Николая увели, послышались возгласы:
– За что? Он тихий, незлобивый человек.
Руку подняла доярка Вера. Все уставились на нее. Вера, чуть заикаясь, пояснила:
– Помните, позавчера шел фильм. По окончании его пьяный Попов на улице подошел к портрету Сталина и плюнул на него.
– А кто донес?
Ответа не последовало.
Раздался крик вдовы фронтовика Клавдии:
– Товарищи! Мы теряем классовую бдительность. Намедни ко мне зашел сосед Прошка. Попросил газетку. Я поинтересовалась, мол, читать? Он стушевался. Заметил на столе газету, там был снимок Сталина, схватил ее и умчался. В окно я приметила, как он заскочил в уборную, а обратно вышел без газеты.
Зал ахнул: все поняли, что простушка Клавдия подвела под тюрьму своего соседа. Назавтра об этом случае станет известно в органах.
Люди не ошиблись. Прошку расстреляли, а Николая осудили на десять лет лагерей.