Коррекция (Йеллоустоун)

Жену не пришлось уговаривать, поэтому в этот же день собрали самое необходимое и все продукты, погрузились в «Пежо» и покинули Париж. Через два часа были уже в Страсбурге, откуда, переговорив с охранявшими границу военными, перебрались в немецкий Кель. Немцы приняли их неприветливо, но, узнав о цели приезда, сразу потеряли всякий интерес. До ночи пересечь ФРГ не успели, поэтому остановились в небольшом городке, откинули кресла и до утра неплохо выспались. Когда из-за горизонта выползло бледно-жёлтое пятно солнца и стало хоть что-то видно, сделали себе бутерброды, наскоро позавтракали и двинулись дальше. На границе с ГДР никаких проблем не возникло, а вот на польской у него отобрали револьвер.

– Въезд на нашу территорию с оружием запрещён! – непреклонно заявил польский лейтенант. – Это запрещено даже полякам, тем более тем, кто едет к русским. Уже были случаи грабежей и убийств наших граждан. Или сдавайте оружие, или поворачивайте обратно!

Пришлось подчиниться, поэтому вторая ночёвка, которую сделали неподалёку от небольшого города Замбрув, прошла на нервах. Если в начале поездки по Польше дорога не внушала страха и подозрений, то во второй половине дня вдоль трассы стали попадаться сожжённые машины, а кое-где лежали и присыпанные снегом тела. Похоже, поляков это не волновало. А утром перед самой границей у них отобрали машину. Возле шлагбаума толпилось с полсотни беженцев. Как оказалось, у двух семей точно так же забрали транспорт, а остальные проделали путь от ФРГ на своих двоих.

– Нужно идти всем вместе, – говорил один из них. – Граница недалеко, но у нас нет оружия, поэтому могут убить и ограбить те, кого прогнали русские. А на большую группу нападать не станут, оружия и у них нет.

Так и сделали. До контрольного поста на границе добирались три часа из-за ветра и засыпавшего дорогу снега. Мёрзли даже те, у кого работал электрообогрев. На полпути Мишель обессилила, села в снег и заплакала. Пришлось Патрику нести дочь на руках. Когда перешли границу, русские пограничники быстро посадили всех в автобус и отвезли к расположенной неподалёку огороженной площадке, застроенной большими, похожими на надувные ангары зданиями. У входа в одно из них всех и выгрузили. Здесь им велели очиститься от снега и дали с час посидеть в тепле, напоив горячим какао. Каждому выдали инструкцию, отпечатанную на трёх языках. В ней кратко описывалась процедура отбора. Детей до десяти лет от неё освобождали, для остальных не делалось исключений.

– Возьмите дочь с собой, – сказал Николь один из проверяющих. – Пусть девочка будет с вами, чтобы потом её не искать. Это сегодня затишье, обычно людей намного больше.

Все прошли в большой зал, уставленных столами, на которых стояли то ли компьютеры, то ли терминалы. Время прохождения тестов каждому считалось отдельно, начиная с первого ответа. Все выбирали родной язык и быстро проставляли напротив вопросов один из предусмотренных тестом ответов. Если кто-то начинал не укладываться в отпущенное время, система подгоняла его звуковыми сигналами. Первый тест прошли быстро, на второй отвели намного больше времени. Проверяющие быстро разделили беженцев на три группы. Человек тридцать безусловно принятых, в число которых вошла вся семья Патрика, кроме него самого, отвели в небольшое помещение и велели ждать. Пятерых, которым было отказано, куда-то увели. Остальных стали по одному вызывать в шесть небольших кабин для беседы. Вызвали и Патрика.

– И что с вами делать, месье Берто? – спросил его уже немолодой офицер, сидевший за небольшим столом. – Присаживайтесь, побеседуем. Мы уже два месяца ведём здесь приём желающих получить помощь. Как правило, её получают, но некоторым приходится отказывать. Не потому что у нас нет возможности их принять, просто они по той или иной причине нам не подходят. С вашей семьёй проблем нет.

– А чем вам не угодил я? – похолодев, спросил Патрик.

– Вы слишком конфликтный человек, – объяснил офицер. – Сейчас вы прижаты обстоятельствами и готовы согласиться со многим, но пройдёт немного времени и эта черта вашего характера даст себя знать.

– Но мою семью примите? – спросил он, поднимаясь со стула. – Они это не я.

– Сядьте! – повелительно указал на стул офицер. – Я вам ещё не отказал, иначе вас вывели бы на улицу с теми пятью бедолагами. Как вы себе это представляете? Мы выгоним вас на смерть и возьмём сына? И он никогда не припомнит нам смерть отца? Да и ваша жена этому вряд ли обрадуется. Безусловно принять я могу только вашу дочь. У вас нужная нам специальность и высокая квалификация. Вы, безусловно, можете стать полезны, но можете принести и вред. Я могу предложить следующее. Мы принимаем вас на срок в один год и будем присматривать. Не бойтесь, никто не собирается ходить за вами хвостом. Просто в случае если вы в ответ на обиду или оскорбление сломаете кому-нибудь руку или выкинете ещё что-нибудь подобное, очутитесь опять у поляков.

– Так что, всё терпеть? – вырвалось у него.

– Я вам такого не говорил, – возразил офицер. – Люди есть люди, и они не могут жить без конфликтов, даже наши, что уже говорить о недавно принятых иммигрантах. Можете судить по себе. Только настоятельно советую учиться держать себя в руках. Запомните, что во всех местах общественного пользования установлены камеры регистраторов. Раньше такого не было, да и сейчас их ставят только там, где селят иммигрантов. Когда станете своими, аппаратуру снимут. Естественно, в жилых помещениях её нет. Если у вас возник конфликт, обратитесь в ближайший орган власти или к своему участковому работнику милиции. Имея запись, легко определить виновного. Если что-то случилось в вашей или чужой квартире, включайте запись комма. Даже если вас вынудят на рукоприкладство, разбираться будут с обоими по записи. Идите к своей семье, они наверняка волнуются. Через полчаса вас воздухом доставят в Центр, где накормят и поселят на ближайшие десять дней. Это время отведено для начального обучения русскому языку и правилам нашей жизни. После этого дадут уже нормальную квартиру. И сходите за вещами, увозить вас будут через другой выход.

– Так чем всё закончилось с флотом? – спросила Лида за ужином. – Я знаю, что корабли во Владивостоке, меня интересуют моряки.

– Адмирал отпустил один корабль, – сказал Алексей. – На нём уплыли три сотни сторонников мужской любви. Вряд ли их кто-то примет с распростёртыми объятиями, но любовь – это святое! Ядерное оружие с него сняли. Малыш, не мешай ужинать, я и так плохо пообедал. Терпеть не могу рыбу, а меня ещё уговаривали заняться её разведением. А речная ещё хуже морской: одни кости.

– Так мы не разводим карпов только из-за того, что ты их не любишь? – удивилась Лида. – У тебя есть совесть?

– Тебе лучше знать: сто лет живём вместе. А не разводим потому, что слишком много канители. Рыбу легко разводить в открытых прудах, под землёй это сложнее. С курятиной меньше мороки, да и вообще...

– Ладно, кушай, потом поговорим. Не знаешь, что сегодня в выпуске новостей?

– Сейчас закончу с ужином и расскажу тебе все новости не хуже телевизора. Нет сегодня ничего особенного, разве что на границе с Польшей появились первые американцы.

Через десять минут он подошёл к жене, которая взяла комм и забралась с ним на диван.

– Раз у тебя нет новостей, давай я покажу одну запись, – предложила она Алексею. – Мне сбросила её на твой комм одна знакомая.

– Не надо никому давать мои каналы связи, – недовольно сказал муж. – Могла бы записать на мобильную память. Ладно, показывай, что у тебя такое интересное.

– Мы с тобой. Узнаёшь?

– Ты в роли мамаши, – прокомментировал запись Алексей. – А это волки. Как я забыл о регистраторах! И давно это смотрят?

– Уже два месяца. И мне никто не говорил, сама случайно увидела. Я ещё думала, что это на меня все таращатся, теперь ясно. Как же, обезьянья Мадонна!

– Мне тоже никто не сказал, а ведь наверняка смотрели. Я ещё кое с кем разберусь. Плохо, но раз это пошло по рукам, нужно использовать для дела. Дам команду, чтобы ненавязчиво распространили эти записи среди иммигрантов и довели до их сведения, что животные настолько страшные, что к ним боится подходить даже обслуживающий персонал.