Страница 49 из 68
Идя мимо рядов ратников, Телятевский глядел в их лица — люди стояли хмурые и невозмутимые, осознавая, видимо, что теперь точно не спасти им города. Это понимали и воеводы, и Телятевский вспомнил вчерашний военный совет, на коем присутствовали все трое воевод и даже владыка Киприан.
Говорили о дальнейших действиях. Понимали, что помощи ждать неоткуда и город с шестью тысячами ратников против пятидесятитысячного войска не отстоять. Неизбежность поражения осознавали все. Киприан громогласно призывал воевод стоять насмерть и до последнего оборонять город, и он, владыка, готов был умереть вместе со всеми, но с честью. Одухотворенный пламенной речью Киприана, доказывал необходимость стоять до конца и сам Телятевский. Щербатов молчал, хмурился, думал. Воевода Волынский же, вперив пристальный взор в Телятевского, сказал, что надобно сохранить свои жизни, жизни воинов и принять условия сдачи — Баторий обещал отпустить всех. Меж ним и Телятевским была давняя пря, множество местнических споров, они друг друга ненавидели. Телятевский назвал Волныского трусом, тот тут же вскочил и едва не схватился за саблю. Щербатов опасливо глядел на дрожащую руку Волынского и на визжащего от негодования Телятевского. Вспомнились старые обиды, и едва уже не бросились они друг на друга, и только вмешательство Киприана остановило возможное кровопролитие.
Так же меж собой спорили и ратники, защитники города. Хотя и было множество тех, кто считал нужным отступить и выжить, никто без приказа не решался покинуть город и сдаться врагам. В милосердие венгра Батория никто не верил.
Телятевский не знал, что воеводы Волынский и Щербатов (последний все же не захотел умирать за обреченный город), едва отогнав венгров, сговорились и решили тайно послать к Баторию переговорщиков. Волынский призвал одного из старших стрелецкого отряда, пожилого ратника. Ему объяснили, куда идти, что говорить, а также дал ему грамоту, писанную им и Щербатовым, кою приказал вручить лично в руки самому королю.
— Никак город сдавать будем? — хитро прищурившись, молвил старый ратник. Волынский отвел глаза и ответил:
— Еще одного прихвати с собою. Дабы прикрыл. И переоденьтесь. Нечего в стрелецкой одеже идти туда…
Ратник понимающе кивнул и спрашивать более ни о чем не стал. Придя на позиции своего отряда, старик призвал одного молодого стрельца с собой и велел следовать за ним. Добро, что парень лишних вопросов задавать не стал, покорно шел за старшим, молча переоделся в старый зипун, оставив стрелецкий кафтан. Лишь когда выходили из города через запасные ворота, кратко спросил:
— Решили все же град сдавать? Воеводы приказали?
— Не твоего ума дело. Твое дело — идти со мною да по сторонам поглядывать, — не обернувшись к нему, ответил старик.
Едва ли не сразу, выйдя из города, нарвались на венгерскую заставу. Те всполошились, схватились за оружие, но московиты подняли руки. Старик глядел твердо, с прищуром, молодой же побледнел, испуганно озирая подступавших к ним отовсюду врагов. Старик заговорил, мешая польские и русские слова.
— Кажется, это парламентеры! — сказал один из наемников товарищам.
— Чего они хотят? — молвил другой, опуская поднятый мушкет.
— Хотят видеть наших командиров. Переговоров хотят.
Двое других хохотали, мол, гляди, как по-польски говорят, заслушаешься! Капитан их вышел вперед, поправил свои бравые усики, в зубах у него из стороны в сторону ходила сухая травинка.
— Отберите у них оружие! — приказал он. Объяснили жестами. Старик, отцепляя от пояса нож, что-то сказал молодому, и тот отдал покорно свои саблю и нож.
— Проходите, — любезно улыбнувшись, произнес капитан и отошел в сторону, как бы давая московитам пройти. Прочие воины замерли, замолчали, видимо, что-то почуяв. Старик похлопал молодого по плечу, мол, не робей, и медленно двинулся в указанную сторону. Молодой шагнул следом, настороженно озираясь на чудно одетых иностранцев. Едва он повернулся к капитану спиной, тот выхватил из-за пояса короткоствольный пистолет, вытянул руку и выстрелил московиту в затылок. Хлопок был резким, шумным. Над мальчишкой, ничком рухнувшим в грязь лицом, стояло кровавое облако дыма. Испуганный старик обернулся и едва ли успел что-то понять — рядом стоявший венгр, молниеносно вскинув короткое ружье, выстрелил в него в упор. Старика будто вырвало с места, он отлетел в сторону. Он еще был жив, стонал и корчился, но к нему с ножом уже спешил другой ратник, добить.
— Уберите их! — спрятав за пояс пистолет, приказал капитан и выплюнул в сторону сухую травинку. Наемникам, которые подожгли город, был невыгоден мир, они собирались сами захватить город, дабы именно им досталось все его богатство. И они уже готовились броситься на штурм через образовавшуюся в прогоревшей стене брешь.
Уже вскоре наемники кинулись в атаку, и отряд этого бравого венгерского капитана был в первых рядах (и он улыбался, предчувствуя скорую победу и большую наживу), но внутри города они увидели построенные московитами укрепления и торчащие из бойниц стволы орудий. Невольно капитан остановился, остолбенев, и хотел что-то выкрикнуть, но на ворвавшуюся толпу наемников тут же обрушились пули и снаряды пищалей и гаковниц, летели стрелы, уже столь редко используемые в то время в европейских войнах, и венгры, неся значительные потери, начали пятиться. Бравому капитану снарядом гаковницы оторвало верхнюю часть тела, по грудь, и рядом с ним падали наземь его товарищи, другие убегали, ползли, втаптывая обезображенный труп в кровавую грязь.
— Пли! — кричал во все горло Телятевский, опуская воздетую саблю, и снова гремит оглушающий залп, и снова враги валятся толпой на землю, отступают. С великим ликованием русские ратники провожали отступающих врагов. Сняв шлем, утер мокрое, черное от копоти и пыли лицо Телятевский и бросил саблю в ножны. И легкая надежда появилась в нем — нет, выстоим! Отстоим Полоцк!
Но на следующий день будет новый штурм, будет бой, и большая часть ратников погибнет, и хоть враг будет снова отброшен, еще меньше воинов захочет погибать за обреченный град. И Волынский с Щербатовым отправят в польский лагерь новых парламентеров, и тем посчастливится попасть к королю и сообщить ему, что гарнизон готов сдаться. И сами жители, выйдя на улицы, попросят мира, устав от ежедневных обстрелов, пожарищ и трупов на улицах.
И Киприан, осознав бесполезность борьбы, сам уже вскоре начнет призывать сдаться на милость победителю. Вместе с воеводами Щербатовым, Волынским, старшими, местными старостами и дьяками и прочими защитниками они придут с дарами в польский лагерь, пестривший многочисленными знаменами. И Баторий, восседая подле своего шатра в окружении своих воевод, облаченный в черные парадные латы, примет их и станет пристально глядеть на склонившихся московитов и на вставшего перед ним на колени владыку Киприана. И Курбский, стоя позади Батория, будет слышать их унизительные льстивые речи, коими попытаются они вымолить свои жизни. И Баторий сдержит свое слово, позволит ратникам и жителям беспрепятственно покинуть Полоцк либо вступить в ряды польского войска. Едва ли не все московиты вскоре ушли в другие крепости, дабы вскоре снова сражаться против поляков. Воевод и владыку же будет ждать плен.
И пока отчаявшиеся защитники будут сдавать город, Телятевский с горсткой преданных ему воинов запрется в городском храме, где и останется сидеть, пока Полоцк не займут польские войска. Впрочем, биться уже будет бесполезно, и Телятевский так же попадет в плен. Его воинам разрешено будет уйти…
Каленые ядра в ничто превратили крепостную стену Сокола. Стояла сухая погода, и немцам, ранее всех подошедшим к крепости, хватило трех пушечных выстрелов, чтобы спустя совсем немного времени стена вспыхнула смоляным факелом. И немецкие наемники, устав ждать, первыми бросились на штурм. Воевода Николай Радзивилл Рыжий подошел к крепости, когда немцы уже врывались через открытые ворота. На глазах воеводы железная решетка ворот опустилась и отсекла ворвавшихся в крепость ратников.