Страница 50 из 70
— Внутренняя стража. Шестое поколение Дубравиных. Шестое поколение защитников — в его голосе зазвучала откровенная гордость — Про то где бункер не расскажу! Можете пытать!
— Можно, да?
— Будто спрашивать будете…
— Рассказывай то, что знаешь об этой зоне и ближайшем поселении — повторил я — Как расскажешь — можешь валить обратно на свой дуб, Дубравин. Понял?
— Честно?
— Ага.
— Я домой не вернусь! Ждать этого теперь бесполезно!
— Ну да — кивнул я, не пытаясь спрятать усмешку — Ну да… рассказывай, Хуха…
— И даже под самыми лютыми пытками не расскажу, где…
— Эй! — я чуть повысил голос — Поверь мне, сурвер — если захочу, ты расскажешь мне все с великой радостью… но мне не нужны координаты вашей зарытой консервной банки как и не были нужны координаты трех других, что закопаны на юге… Мне вообще плевать на вашу междоусобную грызню до тех пор, пока вы не убиваете других… ясно?
— Да… — медленно кивнул Антон — Постой… ты сказал — трех других? Мы знали только про еще один гипотетический бункер… но… Наши правила запрещают такие контакты и…
— Рассказывай — повторил я и очнувшийся молодой сурвер торопливо заговорил, выкладывая нужную мне информацию…
— Они твари!
В прекрасно поставленном голосе услышалось так много различных эмоций, уместившихся в эти пару слов, что сразу стало ясно — говорящий прекрасный оратор от рождения.
Такие наиболее опасные. Те, кто способен уловить настроение слушателей, подстроиться, а затем начать словами, жестами, мимикой и голосом воздействовать, нужные чужие эмоции усиливая, а ненужные утихомиривая. Если оратор прошел правильные курсы, то становится втройне опасным. А этот… этот был опасен когда-то, но разленился…
Лобное место расположилось на ровно срезанной вершине мирного зеленого холма. В ста метрах начиналась лесная опушка, куда вела усыпанная темным серым песком единственная дорожка — тщательно разглаженная, без единого следа. С нее были убраны все опавшие листья и веточки. Я уже знал, что эта узкая темная дорожка являлась частью ритуала изгнания и символизировала что-то там гнетущее, мрачное и позорное.
— Они предали нас! — в голосе оратора усилилась скорбь, но к ней примешался едва слышимый праведный гнев — Разве так сложно следовать всем нашим справедливым законам и обычаям? У нас же получается! Да?
— Да-а-а-а…
Толпа среагировала вяло. Собравшиеся вокруг высокого бревенчатого помоста люди не выглядели тем, кто жаждал узреть льющуюся кровь и чужие муки. Они выглядели так, будто их согнали сюда чуть ли не силком. Больше трехсот гоблинов в рубаха, штанах и длинных серых платьях столпились кругом и на их мрачных лицах читалось безразличие и даже сострадание, но никак не гнев.
— У нас же получается! — сердито повторил седовласый величавый старик оратор и, сжав кулаки, согнул руки в локтях, а затем резко выпрямил будто ударил невидимыми палочками в несуществующий барабан.
Барабана не была, но гулкий раскатистый звук явился словно ниоткуда и прокатился над холмом, сердито ударил в лесу стена, улетел дальше вниз по склонам, покатившись к скоплению крытых дерном домишек и зеленеющих пастбищ.
— Мы ведь справляемся с праведным грузом традиций! Не нарушаем их! И живем мирно! Живем славно и сыто! Живем даже беспечно и… не побоюсь этих слов, братья — мы живем счастливо! И раз мы можем — то и они могут! Верно, братья?!
Толпа колыхнулась чуть сильнее и я, наблюдая через оптику, понял, что в целом нам сюда можно было и не являться. Пусть не сегодня и не завтра, но, судя по тому, что я видел, тут давно назревал яростный бунт. Умная электроника подсветила некоторые лица в толпе, подчеркнув штриховым разноцветьем особые признаки едва сдерживаемой злости — сжатые челюсти, наклонение лиц, прищуренные глаза, раздутые ноздри и еще десяток других. Через систему уличного и внутреннего видеонаблюдения нейросети считывали эмоции всех граждан подряд начиная с начала двадцать первого века, передавая информацию правоохранительным силам — и это позволило предотвратить до одиннадцати процентов преступлений, если меня не обманывает память…. Откуда я это знаю? Не помню отчетливо, но перед глазами всплывает экран старого планшета, в моей детской руке зажат вареный сладкий батат, а из-под навеса доносится храп старика… Ох уж это спокойное уютное детство…
— Братья мои! — качнулся белоголовый и чуть запоздало вспомнил и остальных — Сестры мои! Прошу — не гневайтесь на этих юродивых! Пусть деяния их мерзки и непростительны, но мы здесь правосудия, а не мщения ради!
Во завернул…
Старик же, неспешно пройдясь вдоль края помоста, заложил руки за спину, выпрямился и вонзил взгляд в первого из стоящей на коленях шеренги приговоренных. Они, в простых балахонах, со связанными спереди руками, обреченно ждали неизбежного, не отрывая взгляда пока еще видящих глаз от бревен.
— Вот он! Серафий из рода Серакора… простой и добрый род! Древний род! Род, что издавна трудился на земле, выращивая богатые урожаи… их сады известны нам сладостью произрастающих там яблок! И оставаться бы Серафию в своем мирном саду… но он решил заняться делом ему непривычным и поступил в услужение в благородный дом рода Прайдов. И ладно бы наш горемыка Серафий преуспел! Но ведь нет же! Не прошло и пяти дней, как он опозорился сам и опозорил род свой — которому теперь придется понести наказание, раз не сумели должным образом воспитать Серафий! — старик обернулся и с отлично показанным огорчением глянул на стоящую за толпой небольшую мрачную группу, что сгрудилась у повозки с высокими бортами — Род Прайдов не желал этого — воистину! Но теперь вам придется отдать им часть своих земель — в качестве виры за злодеяния потомка вашего Серафия Серакора!
Ну да… вот так и пилят чужие земли и состояние…
Я беззвучно усмехнулся, медленно оглядывая расцвеченные лица толпы. И угрожающего красного в их лицах было хоть отбавлять — а ведь это только начало здешней клоунады, что позволяла избавиться от неугодных и провернуть выгодные для здешней элиты дела.
— Однако род Прайдов всегда славился своей добротой! Они заберут лишь двадцатую часть и не более!
Ахнувшая старуха у повозки прижала к губам ладони, качнулась всем телом.