Страница 2 из 48
Пионерское, задорное здравствуй! Чушь какая-то. Взять бы розги, как встарь, да по розовым ягодицам, эк бы заверещали. (Сам Илларион Пелыч детей не имел, боялся за карьеру. Сколько их, лбов переростков, напаскудят и в кусты. А ты родемый давай, выплясывай, получай от начальства. Вот вам, выкуси.)
Не слишком большой, но добротный зал для районных совещаний, дышал чуть разбавленной пустой. Далеко в высоте тонули отягощенные лепниной потолки. Туда же стремилась строгая, в греческом стиле колоннада. Впрочем надстроек она не поддерживала, лишь выражала гордую душу неизвестного архитектора.
Кресла-стулья на подиуме кочевряжились непомерно высокими спинками и откровенно жесткими седушками. Членам президиума удобства - ноль, зато экзотическое, красное дерево дарило дерзость претензии на искусство. Ряды типовых кресел для массового партера также, но горизонтально продолжались в сумеречную, одинокую даль. И только первые места присутствия щерились частоколом пенсне, косынок и избранных лысин.
Хотя здесь - внизу пока получше. Более демократичная фанера подловато поскрипывала, да мягко прогибалась под плотные зады. По крайней мере сегодня галерка в выигрыше.
Было душно. Какой-то идиот открыл двустворчатую тяжесть окон, и липкая, дремотная жара наполняла заседание. Президиум спал, откровенно пользуясь силой власти и привычкой к прочим, завсегда мелким неудобствам.
Сие скорбное обстоятельство, помогало коллективу производить процедуру социалистических перевыборов (всем списком, единодушно и с большим подъемом). За массивной трибуной с золотой геральдикой суетился сухенький и едкий старикашка. Мелкий рост понужал штатного чтеца подпрыгивать до уровня прямого видения зала, но тот нисколько не смущался, наоборот зашагивал весело и деловито.
Старикашка, ах этот старикашка. Не прост, ой непрост вечно юный мальчик на побегушках первого. Сколько залетов, и плешь златокудрая по бороде, а свеж и бодер необычайно. Нонешний первый для него, никак не последний.
Докладался отчетный доклад. Летели сочные, полные щенячьего восторга фразы о победах и достижениях. Но только эхо от бубнежа плодовито дробилось в пустотах зала и мозгах заседателей.
Муха отстала. Мелкие, слабо поблескивающие бисеринки пота притулились на лбу Иллариона Пелыча Правдина. Работник со стажем, т.е. с доброй выслугой лет. Пелыч давно и правильно понимал. Пристойные обстоятельства позволили ему достичь служебного потолка, но никак не смириться с вопиюще досадным фактом.
Пока же глаза Иллариона Пелыча затенялись тусклой поволокой сна, мерно смеживались и размежевались. Товарищ трудился при исполнении, решал извечное противоречие между правилами приличия и наплевательства.
Вдруг перед носом Иллариона Пелыча, возник гражданин с наглым и противным внешним видом. Гадкое видение с ходу не возжелало покоя, а быстро росло вперед физиономией, заслоняя предыдущую мирную картину.
Улыбка и глаза дьявольского лица оставались мертвенно недвижимы, но остальное менялось ежесекундно и противоестественно. В невообразимом хороводе его попеременной одутловатости, вытянутости, кочковатости, небритости и гладкости таилось нечто отталкивающее, но завораживающее.
Илларион Пелыч активно вспотел и пытался приподняться со стула. Он чувствовал, как холодные, липкие ручейки омерзения текут по его позвоночнику.
- Я закричу, а подумают будто вот, Илларион Пелыч сошел с ума, - мелькнула глупая, как тщетная надежда мысль.
И тут овалы глаз на лице видения странно, словно для прыжка напружились и изогнулись. Двумя волосатыми гусеницами-синусоидами, они воровато двинулись вверх и навстречу друг другу.
Противные, мохнатые глазо-насекомые споро подобрались к середине лба, над вваленной, чующей дурное переносицей. Засим чудища секунду понервничали, отражая зеркальную взаимность, но все-таки объединились в немигающе зеленое око железнодорожного семафора.
- А-а ! - заорал чему-то рассерженный Илларион Пелыч. Звук нехотя отпал от кривого рта, но неожиданно мощно пролился гудком мчащегося вдаль локомотива. И только тогда, Пелыч не выдержал скабрезности кошмара и растворился в облаке для потери сознания.
Незнакомка
Поезд раскачивало дробное, рельсовое движение. Вверх - вниз, вверх - вниз. Железная подножка тамбура норовила выскользнуть из-под задницы. Но настроение держалось значительно выше среднего. Мальчик Луря воспринял пелену наведенного на него кошмара - сна, словно ничего не значащее, легкое оскорбление.
- Во, фраер. Как еще карманы не вывернул, как подкрался. Что только не придумают, чтоб человека от кошелки отлучить. Ужасы в мелком стакане. Треснуть бы тебя прямиком по башке, чтоб лопнула... А если и прошарил, то там фиг, дырка от бублика. Так что кто кого, я не понял.
- Га-го-го! - словно лошадь заржал мальчуган, но молчаливый ветер сразу набил ему полный рот, заставив успокоиться.
А так у нас и поступают. Сначала сон наведут, наплетут несуразностей, а потом кошелек стырят. Это ведь самое время, когда человек расслабился, размечтался и варежку раскрыл. Страна у нас такая - Особая, Волшебная. Но Луря то, не первокашник.
Старатель десятого года обучения средней школы Волшебного знания постыдно бежал из привычных сердцу тенет. Бежал под страхом великих наказаний, совершив гнуснейший и противоестественный обман.
Школяр Луря Пелыч, вымогательством у младших воспитанников, скопил столовую ложку маслица. Пользуясь оным, яки приманным орудием, хитрый отрок надул в минуту слабости, ажно самого старшего наставника. Вытянул из учителя тщетные, долгие сбережения - целый килограмм Заветного Желтого.
И вот теперь, когда кончились слезливые сомнения и надежды на мирный исход дела. Когда член многочисленных комиссий по перевоспитанию, вволю и угрожающее протряс козлиной бородой (что только не обещали сделать начальники с провинившимся, но горе - ученик искомое не отдавал). Мыльный пузырь страха неожиданно лопнул сам собой. Хулиганчик прицепился к вагонной подножке, и шаг вперед, в непривычное и манящее сделан - Луря подался в Столицу.
В ней так легко затеряться, да и вообще. Столица - город необузданных щедрот, масляная мечта пучеглазой периферии, гигантская лотерея счастья. В ней ползут молочные реки по мясным берегам. Здесь можно и нужно понравиться Фортуне. Улыбнись вон тому жирному, с пирогом на башке и ушами варениками, будешь мистер центнер и умрешь от обжорства. Какая прекрасная смерть, какая удовлетворенная жизнь. И колеса стучат - мас-ли-цо, мас-ли-цо, пьяно баюкая надеждами.