Страница 32 из 38
Петручио двигался почти самостоятельно, для страховки подперев двух юных прислужниц под бока. Стремясь облегчить страдания героя, девки прижимались к нему грудями жалостливо, мягко и тепло. Петручио ощущал некоторое блаженство, уже купаясь в лучах будущей славы.
В Нарыме долго отпаивались чаем и знакомились с сотоварищи. Мужики им попались откровенно простые и справные. По молодости лет в войне между спортсменами и лесниками они не участвовали. Угодивший в яблочко внимания Петручио врал напропалую. Сказания о Плохишах за чашкой чая текли бурной рекой.
Спать их уложили в отдельной комнате. Утренняя машина увезет до самого травмпункта. А утром всегда мудреней. Накачанный успокоительным Плохиш провалился в мятежный сон. Полностью одыбавшийся Петручио проверял ушибленные пятки и скакал козлом. Перелом не перелом, но сотрясение мозгов малец навалял, вот и трясся в припадке счастья, попав в столбовскую историю.
Ночная кутерьма
Кто-то гадкий и назойливый в кропотливом постоянстве стремился забраться за воротник майки Плохиша. Тот метался с боку на бок, чмокая во сне глупый стишок "А где-то ждет, в кустах сидит. Твой клещевой энцефалит".
Плохишу грезилось, что огромная, холодная, отвратительно копошащаяся туча механических насекомых медленно наползает по его душу. В ее тяжко набрякшем, волочащемся по земле чреве, таилось нечто чуждое и глубоко противное нашему разуму. Она стремилось выхолостить, выпить все живое до дна.
Плохиш будто сомнамбула вязко приподнялся и сел на полатях. Его растопыренные в темноту глаза жили самыми краями век. Зрачки судорожно метались из стороны в сторону, и радужка воображения расчерчивала тенета комнаты искрами.
Пустота, насквозь проколотая иглами одиночества пустота. Гулко хлюпают незапертые двери, оторопью ветряных волн мелко постукивают стекла. Давешняя туча не исчезла вместе со сном, она приближалась, прогибала вниз вековые ели, трещала хрупкостью берез, полнила воздух сырой, болотной гнилью.
Вот уже застонала старыми, прелыми венцами изба. Завязалась кутерьма прошлогодней листвы, чужих воспоминаний заходила каруселью с пряными вихрями и вдруг грянула полночь.
Стайки нанесенной через раскрытые двери листвы улеглись кольцами, словно неведомые, но откровенно ядовитые змеи. Они слегка светились изнутри мягким, недоверчиво фосфоресцирующим светом. У Плохиша откровенно свербело в носу, но чихнуть в такую минуту - поиметь отрыжечные последствия. Шевелюра на его голове подымалась отдельными волосенками от основания, собиралась в браво торчащие стожки. Но где-то там, глубоко внутри, в собственном естестве, Плохиш в эту баламуть все еще не верил.
Вдруг в комнату ворвался белый жгут живого тумана. Он еще не имел формы, то и дело сорил клочками, но проявлял совершенно определенные, беспардонные цели. Жгут энергии метался по комнате в поисках чего-то ведомого ему одному, шарил по углам, гремел дверками тумбочки, расшвыривал в сторону одеяла, двигался, сжимая кольцо поисков вокруг заиндевевшего тела растерянного мальца.
-- А-а- пчхи! - предательским хряпом взорвалась носоглотка.
Плохиш подумал, что более гадко может себя вести только мочевой пузырь. Кусок тумана поколебался еще секунду, ведя верхним краем по ветру, будто кобыла носом, но тут же быстро, почти судорожно растворился на месте.
Шумно вздохнуло обрадованное облегчение Плохиша. Да не тут-то было, чьи-то ласковые и уверенные в женской силе руки зачали массировать его спину. Отрок задумал оглянуться, да поздно - шея ему не повиновалась. Сладкая нега накатывала волнами томительного желания, распирала тело юнца невзнузданной силой.
Шумное нечто страстно сопело за его спиной, стонало в порывах страсти вполне по-женски и приобретало зримо соблазнительные очертания. Плохиш уже надеялся, что сейчас его будут насиловать.
И только тоненькая синяя венка на правом виске билась в тревоге и предчувствии непоправимой беды. То, что было за его спиной, оставалось в сущности болотным туманом. Оно не хотело мириться с человеческой теплотой, оно лишь насыщало ею свою утробу.
До боли знакомые, сверкающие синевой глаза другой, вполне земной ведьмы неожиданно возникли прямо напротив лица отрока, и полнились укоризной. Пьяная плоть опала неожиданным, но полным афронтом. Плохиш вскочил на ноги и заорал дурным голосом, что не хочет.
При этом отрок смешно дергал ручищами, зримо показывая, чего с него можно получить или не получить в зависимости от скорбности обстоятельств. Облако досадливо икнуло в его сторону: - Неблагодарный! Да и растаяло в предрассветной мгле. Плохиш ухнулся головой на подушку и сразу же уснул глубоко и бесповоротно.
Тем временем, бледная нить рассвета скользнула через пыльные окна пустой комнаты. Где-то в еще темной чащобе леса жалостливо ухнула кукушка, да и оборвала жизненный счет на полуноте.
Разжиревшие в осень мухи обезумели от предчувствия беды и рассекали полумрак грозовыми бомбовозами. Петручио ворочался с боку на бок, забываясь коротким сном и просыпаясь наизготовку от нелепых, но странных кошмаров.
Слабая оторопь света корежила перспективу. Крякнутые мозги домысливали большее, и причудливые тени ворохали полумрак, расцвечивая несуществующее живой радужкой.
Плохиш громко храпел и пускал отвратительные слюни. Петручио чему-то обозлился, сел на полатях и проснулся беповоротно. Его раненую голову долбила тщетная мысль - вчера ушли, а избу не закрыли. С упорством повторного сомнамбулы он собрался, написал записку и в одиночестве ринулся на поиски новых приключений.
Ржаво скрипнула разбуженная дверь. Нехотя высунула острую морду из будки сторожевая собака, но не залаяла. С недоумением она смотрела на качающегося по рассветному ветру человека и не понимала, к чему он вышел.
Петручио выбирал направление среди водоворота тропинок у своих ног. А пятки болели еще довольно основательно. В голове гудел еще вечерний звон падений и разговоров. Но глупое жжение необходимости не унималось.