Страница 38 из 38
А где-то там, в темном, недосягаемом мареве тайги, весело и открыто смеялась ожившая Манская Баба. Сбылось ее обещание. Еще как сбылось! И сколь ни хаживать в тайгу городовым да начальникам, им она сил не прибавит. Так и будет в ней простой люд счастье огребать. Даже такое страшное. А не страшна жизнь тем, кто не живет. Только тогда и праздник, когда мужики в избе, и стол от избытка ломится.
Пока люди в тайгу ходят, пока молодость в любовь под ее стенами играет, она жива. А как песню споют, так ветры силою и соком желаний набухнут. Носят ветры время былое да ждут нового. Больно Баба Манская сказки любит. Слушает - не оторваться.
Оглохший и опустошенный, Плох стоял над телом незнакомого ему паренька. Может, и встречал он его на Столбах, но, увы, не запомнил. А Мурашик в тот странный день спокойно пил себе дома чай с блинами и медом, собирался в альплагерь Ала-Арча.
Да и что мы ведаем друг о друге, когда чужие и не в тайге? Кто у станка, а кто у паперти, у креста? Все одно чужие, если не здесь. Красноярску туманов мало, он еще смогом угарным балуется. А сквозь эту наносную белену и с помощью Боба жизни не разглядеть.
Но Плох видел, как несется к нему и беде пришлой друг Петручио. Может, правда, и беды той еще с нами не было? Но Плох тогда уже знал, что выпадет сгинуть Мурашику в далеких горах восточных. Перетрется веревка о крюк, и последний полет пацана будет долгим и свободным.
Именно тогда он знал многое, может почти все. И тут же принялся забывать, так как на кой ляд нам такое знание? Лучше уж жить с листа. Жить, как перед новым, высоким и долгим ходом, когда руки от силы чешутся, ноги зудят. И страшно, а все одно пройдем. Долго ли умеючи.
<p>
***</p>
5