Корсары Тарновского

– Коммерческие предложения от спасателей, – пояснил старпом. – Готовы хоть сейчас заняться подъёмом и буксировкой «Громобоя», только плати.

– И сколько платить?

– Много! На судоподъём и буксировку уйдёт вся наша премия за «Певек». А ещё потребуются деньги на ремонт. Предлагаю бросить клич среди акционеров: если не хотите лишиться «Громобоя», подайте на ремонт кто сколько может.

– Не надо впутывать в это дело акционеров, – возразил Тарновский. – Иначе они подумают, будто мы с тобой плохо работаем, и найдут нового капитана со старпомом. С деньгами я что-нибудь придумаю.

Капитан просмотрел бланки и выбрал один.

– Хозяина этой фирмы я знаю. Пусть Артём отстучит ему: мы принимаем предложение и ждём в бухте Калипсо в самое ближайшее время. Остальным – вежливый отказ.

Через три дня из Владивостока пришёл пароход спасательного общества. Громоздкое неуклюжее судно с прямым форштевнем, клёпаной обшивкой и высокой закопчённой трубой казалось на сто лет старше «Громобоя», который даже сидя на мели в полузатопленном состоянии отличался изяществом корпуса и надстроек. На самом деле всё было ровно наоборот: «Громобой» спустили на воду до войны, и Тарновский приспособил его для каперского промысла. Пароход же построили совсем недавно, и своим владельцам он казался последним словом техники. С парохода спустили водолазов. После осмотра корпуса начальник спасательной партии предъявил Тарновскому перечень необходимых работ с указанием стоимости. Читая список, капитан почувствовал, как спина покрывается холодной испариной: сумма была огромной!

– Ладно, почитаю на досуге повнимательней, – Тарновский сложил перечень вдвое и сунул в карман тужурки.

Даже на грани банкротства Тарновский вёл дела с размахом. Чтобы команда не ютилась по чужим избам, капитан оформил в сельсовете участок леса под вырубку, и моряки за два дня скатали на берегу моря бревенчатый барак, настелили в нём нары и сложили печь. В пропахшем смолой бараке устроили ружейную пирамиду и пост вахтенного. Воду брали из ключа, бьющего у подножия сопки, по нужде бегали в сооружение наподобие скворечника, построенное в отдалении среди зарослей шиповника. В бараке сделали выгородку для камбуза и отдельную комнатушку, которую Тарновский прозвал капитанским салоном. За дощатой стенкой «салона» установили снятую с корабля радиостанцию, антенну от неё протянули во двор перед бараком, к верхушке мачты, сделанной из цельной сосны. Через тонкую перегородку капитан целый день слышал, как Артём стучит по клавиатуре, набирая радиограммы для владивостокских контор. Из окошка в «салоне», больше напоминавшем амбразуру в блокгаузе, открывался вид на бухту и на «Громобой», опутанный шлангами и кабелями со спасателя.

Завершив постройку барака, Тарновский уволил большую часть моряков, ставших ненужными на берегу. Получив расчёт, мореманы погрузили своё шмотьё в кузов наёмного грузовика и отправили его во Владивосток, а сами пошли в город пешком, благо через сопки к цивилизации вела торная дорога, на которой кое-где ещё сохранились остатки довоенного асфальта. С Тарновским осталась «старая гвардия»: старпом Куртов, второй помощник Денисенко, механик Дрейзер, боцман и ещё около десятка человек, прошедших со своим капитаном и Крым, и рым. Из новичков в бухте Калипсо остались радист Артём Цепов и Маша. Радист поддерживал связь с Владивостоком, а от аккуратистки Маши требовалось выполнить особо деликатную миссию – привести в порядок снятые с «Громобоя» документы, к которым Тарновский испытывал особое отвращение.

В один из погожих августовских дней над морем зазвенели моторы, в разрыве среди облаков показался самолёт-амфибия. Он заложил вираж над бухтой, снизился и коснулся брюхом воды. Из-под носа амфибии выбило шлейфы брызг. Пилот заглушил моторы, и самолёт заскользил по инерции, пока не ткнулся носом в галечный пляж. Открылся люк, из кабины вылез лётчик, достал из лючка на носу амфибии якорь и заклинил его на берегу между валунами. Лётчик сел на камень, закурил. Следом из кабины выбрался плотный курносый бородач с расчёсанной на пробор шевелюрой. В чёрном кителе и с кожаным портфелем в руках бородач напоминал великовозрастного студента духовной семинарии. «Семинарист» близоруко щурился на сопки сквозь круглые стёкла очков в металлической оправе. Пассажир амфибии живо напомнил Тарновскому попа с советского антиклерикального плаката – не хватало только наперсного креста и рясы.

– По мою душу прилетел, зараза! – проворчал Тарновский, наблюдавший за бухтой из своего окошка-амбразуры. Он ни секунды на сомневался, что бородач прибыл с очередным «сверхвыгодным» предложением от владивостокских дельцов. Теперь капитану придётся выслушать длинный спич, после чего максимально корректно спровадить настырного гостя обратно к самолёту.

– Наверное он из банка, – предположил Куртов, составивший капитану компанию за чаем. – Его следует отвести подальше в ольховник и расстрелять. А в банк отстучать радиограмму о том, что их представитель трагически съеден тигром.

– Так поступают только дикари, – возразил Тарновский. – В нашей цивилизованной республике кредитора сперва выслушивают, а уж потом… принимают решительные меры.

Пассажир неуклюже спрыгнул с носа амфибии, споткнулся и растянулся на гальке. Его пухлый портфель улетел вперёд, теряя рассыпающиеся бумаги. Рыбаки, чинившие сети на берегу, отложили свои челноки и с интересом следили за новоприбывшим. Пассажир спросил что-то у пейзан, те указали на стоящий у подножия сопки барак, и бородач бодро зашагал вверх по тропинке.

– Вы кто? – Маша остановила гостя в дверях. Она дневалила в бараке и заодно исполняла обязанности секретаря Тарновского.

– Я? – кажется, гость невероятно удивился от того, что его не узнали. – Я Кульбака Алексей Владимирович, президент Общества спасения старины. – Кульбака близоруко сощурился на Машу. – Какой у вас чудесный мех, девушка! Во Владивостоке дамы готовы удавиться за пару соболей, а вас Мать-Природа наградила прекрасным шерстяным покровом совершенно бесплатно. Он так вам идёт!

– Спасибо! – Маша покраснела бы до кончиков ногтей от смущения, если бы могла. – Глеб Алексеевич у себя в «салоне». Вы же к нему? Я вас провожу.

– Здравствуйте, – Тарновский указал вошедшему на свободную табуретку. – Чем обязан?

Кульбака сел и устроил на коленках портфель.

– Добрый день, Глеб Алексеевич! Давайте пропустим формальности. Вы получили мою радиограмму?

Тарновский действительно получил бланк во время стоянки в Иокогаме. Его доставил курьер, истощённый и загорелый дочерна старик в поношенном кимоно и плетёных из соломы сандалиях-варадзи на босу ногу.

– Я получил радиограмму и вынужден вам отказать, – ответил капитан. – Вы предлагаете мне заняться невозможным: искать скульптуры в глубине мёртвого континента, в тысячах миль от ближайшего побережья, посреди самого большого в Европе мегаполиса, который к тому же разрушен до основания. Проще найти сказочное Лукоморье.

– Поэтому я и решил обратиться к вам. Мне необходим ваш опыт. Вы берётесь за самые трудные задачи.

– За трудные, но не безнадёжные, – поправил Кульбаку капитан. – Даже если я соглашусь участвовать в вашей авантюре, как мне попасть в Москву? Морского порта там нет, а мой корабль, – Тарновский указал в окно на стоящий у берега «Громобой», – не умеет летать по воздуху.

– Именно, по воздуху! – Кульбака вскочил с табуретки. – Я отправлю вашу команду самолётом!

– Сядьте. Не существует самолёта, способного пересечь континент и вернуться. Когда-то были, но… – Тарновский безнадёжно махнул рукой.

– Можно устроить аэродромы подскока и завезти на них топливо на весь маршрут.

Тарновского это не убедило.

– Скульптуры наверняка сгорели во время бомбёжки, – возражал он. – Или сгнили от сырости. Или…

– В галерее Адама Войнича есть надёжное хранилище, способное защитить от взлома, пожара, наводнения. Полагаю, что близкий ядерный взрыв оно выдержало. Экспонаты поместили в хранилище за сутки до бомбёжки, Войнич писал об этом в своих мемуарах.