Я тебе обещала?

И тут началось. Стала ощущать, когда делала скручивания при упражнениях на косые мышцы, боль, инородное тело внутри. Беспокоило. Может, пройдет? Ну, не идти же к врачу, даже не понятно, к какому! Стало хуже. Андрей уехал на очередную – налию (би, три, уже неважно). Когда он уезжал, то у нее сразу всплывало из «Девчат»: хочу халву ем, хочу пряники. Этот кинофильм, полюбив еще в детстве, когда только начинает проступать образ человека, с которым бы хотелось быть, готова была смотреть в зацикленном виде. Вместо пряников отправилась в Институт рентгенологии.

– Ничего страшного, но лучше сделать биопсию.

Сделала. По лицу врача поняла – серьезно. Никаких вариантов. Рак.

Мистика какая-то! Ходишь, деятельная, нестерпимой боли нет, что-то происходит, но это не особенно мешает. Меньше, чем насморк! Но все сразу вокруг меняется. И врачи серьезно смотрят.

Андрей стал бояться разлучаться. Везде с собой таскает, по возможности. Всю Москву поднял на ноги в поисках врачей. Нашли. Сергей

Михайлович внимательными глазами посмотрел, все прощупал, что мог, полистал анализы. «Будем лечиться. Схема стандартная: лучевая терапия, операция, химия. Но гормонально зависима опухоль или нет, станет ясно, только когда разрежем». Подошел к компьютеру, пощелкал мышкой, распечатал таблицу. «Взгляните. Здесь статистика зависимости лечения вашего заболевания от количества сеансов химиотерапии».

Вот этого она боялась больше всего. Пусть режут, сколько надо, но химия… Она помнила из детства, как мучилась тетя Рая, соседка по даче, которую муж привозил на природу после очередного сеанса. Не забыла, как та говорила, что за страшные преступления нужно наказывать химией. Знала по ее описанию, что это состояние, близкое к тяжкому похмелью, только растянутому на многие сутки, а чуть придешь в себя, тебе вкалывают новую порцию. Но даже это ее не очень страшило. Пугала полная потеря волос непонятно на какой срок. Вернутся ли? Как без них жить?

Андрей: «Да, мы сделаем все шесть сеансов, понятно».

Сергей Михайлович: «Сейчас, чтоб не терять время, начнем с лучевой терапии. Вот направление. Звоните, будем обсуждать детали операции», – протянул листок с мобильным.

Каждый лишний поход в онкологический центр убеждал, что она действительно больна. Можно было занемочь только от одного вида отчаявшихся матерей с прозрачными детьми на руках, множества инвалидных колясок с немощными людьми, и парики, парики, все в париках. Правда, надо признать, мода очень благосклонна нынче к онкологии. Некоторые девушки с оголенными черепами выглядели потрясающе, просто Нефертити. И стильные платочки, как у черепашек-ниндзя, тоже ничего. Что-то совсем не укладывалось в голове. Столько этажей, больше двадцати, а курсируют крошечные лифты, на которые длиннющие очереди, давка, хуже, чем в Текстильщиках поутру. А ведь люди больны, им тяжело! И это крупнейшая больница! Андрей каждый раз ездил с ней. Сократил количество и время визитов до минимального. Чтоб не видела всего этого. Но ведь не все люди могут «сократить» свое присутствие здесь.

В так называемой «Ромашке» – блоке, где облучали (сразу вспомнилось «Девять дней одного года») – мужчина с круглым животиком, ощупывал на шее лимфоузлы. «Вы профессиональная спортсменка?» – «Нет, просто бегаю по утрам». – «На вашем теле трудно что-то понять. Я в молодости тоже много спортом занимался». Наконец разметили: взяли и прямо на теле нарисовали несколько крестов, чтоб не задеть при облучении лишнего.

– Приезжайте завтра, к девяти, будет первый сеанс, – Андрей уже договорился, чтоб ее приняли сразу, чтоб не сидела в многочасовых очередях. Нюша успела рассмотреть, из кого состоят эти очереди. Стыдно. Но и быть там, среди этого, не могла.

Приехали домой. Андрей грустный, нереально заботливый. За руку держит. Скоро операция. Неизвестно, сколько будет без движения. Как влезть в джинсы, да еще и лысая. Знала, чтоб быть в форме, ей необходимо шесть-восемь часов в неделю убивать на спорт. Желательно, чтоб было четыре силовых тренировки, а остальное – что угодно: бег, степ, танцы. «Ну вот, буду с галифе, крыльями по бокам, нависающими над лифчиком. Надо бежать. Хотя бы шесть часов на этой неделе – успею. А там придумаю. Нужно только очень красиво одеться». Достала велосипедки, любимую майку лилового цвета (признак, что еще с детскими иллюзиями не рассталась?) – разметка видна. Придется надевать другую.

Шесть минут по загазованной зоне, параллельно с машинами – и в лесу. Узбеки, ремонтирующие кровлю на конном дворе, прокомментировали ее задницу. Значит, все нормально, ничего еще не поменялось. Вспомнила, как мама водила ее и брата в этот парк. Почему-то всплывали в основном зимние прогулки. Мама рассказывала про коней с Аничкова моста в Питере. А у нас в Кузьминках – авторское повторение. Здорово! Всегда, пробегая мимо этих коней, она вспоминала маму и детство, то, как пыталась вскарабкаться на правого коня. Боже! Мама еще ничего не знает! Как сказать? Надо сказать после операции: уже все будет хорошо, останется только химия.

В среду опять поехали к Сергею Михайловичу окончательно обо всем договариваться.

– Вы молодая красивая женщина и смеетесь замечательно. Вырежут много. Я рекомендую, не откладывая, сразу сделать пластику, иначе вам будет очень дискомфортно.

Стал рисовать на листе А4, показывать, где разрежут, где мышцу высекут.

То есть у нее в одном месте мышцу возьмут, к другому, там, где вырежут, приставят. Просто конструктор какой-то, а не женщина. Разве это реально?

Сергей Михайлович: «Не волнуйтесь, мышца потом нарастет».

Андрей: «Сколько это стоит?»

Она: «Я и так проживу, зачем? Я ведь не собираюсь вокруг шеста танцевать. Такие деньги! Машина!»

Андрей: «Надо делать».

Сергей Михайлович повел к пластическому хирургу, который должен был своим искусством ликвидировать, по возможности, вмешательство хирурга-онколога. Кабинет был на этом же этаже. Тот оказался живым Ноздревым, разве что щенков не предлагал, лапами в лицо не тыкал. Но темперамент, количество шумовых эффектов – точно как у Гоголя. Роскошный кабинет, на стенах красоты – подарки благодарных клиенток, на журнальном столе множество дорогих альбомов с идеальными женскими телами.

– А давайте, я вам сразу и веки подрежу. Видите, уже начинают опускаться!

– Ой, Николай Алексеевич, когда у меня останется только проблема с веками, я сразу к вам приду. Обещаю!

Стали обсуждать, как резать будут. На ней было крайне удобное для таких случаев платье: кокетка кнопочками соединялась с основной частью, которая представляла собой жатую джинсовую ткань. Наряд позволял легко оголять любую часть автономно от остального, платье абсолютно не мялось, в общем, незаменимо при частом общении с медициной. И красивое, вечное, как любая дорогая вещь. Но сегодня даже платье не спасло. Заставили полностью раздеться. И начали рисовать черным фломастером на ее теле, определять линии разрезов. Просили не смывать. Обсуждали, откуда мышцу брать будут, где лоскут кожи возьмут.

– Кожу брать негде. Можем со спины вырезать.

– Нет, со спины не дам! – Она еще мечтала походить в маленьком черном платье с обнаженной до попы спиной.

– Нагнитесь, я посмотрю, можно ли что с живота собрать.

Она нагнулась. Когда же это кончится?

– Ну, хорошо, можно постараться.

Нюша обрадовалась: еще лучше будет. Все-таки трое детей, сколько пресс ни качай, а растянутую кожу куда денешь?

Сергей Михайлович повел показывать палаты. Все как обычно. Белье не выдают, надо приносить с собой, лекарства – само собой, туалет далеко, не слишком чисто.

Андрей не выдержал: а нельзя положить куда-нибудь в другое место?

И она оказалась в палате, которая ничем не отличалась от single room в далеком отеле, только пальмы из окна не торчали. И все вокруг в белых халатах. Больница была где-то на Соколе.

Оперировали больше шести часов три хирурга с Каширки: два онколога и пластический хирург. Андрей видел врачей после операции – шатались. Даже «Ноздрев» сник.