Сабинянские воины

- И их никто не задерживает?

- Нет. Впрочем, никто и не выгоняет. Но я сам почувствовал себя чуждым. Мне не пришлось никому ничего объяснять. Мои собратья поняли это одновременно со мной. И мои родители, и моя жена. Мне самому было очень горько, словно земля подо мной зашаталась. Но ничего поделать я не мог: умерший сын лишил смысла мою прежнюю жизнь. Знаешь, - он поднял глаза на меня, - ведь нельзя сказать, что я искал чего-то лучшего. Наоборот, умом я понимал, что вряд ли найду за Стеной счастье. Но я не мог здесь оставаться, вот и все.

- И как ты жил дальше? Кто-то из «внешних» знал, откуда ты?

- Нет. У вас… то есть у нас, во «внешнем» мире, гораздо труднее сделать так, чтобы на тебя обратили внимание, чем наоборот. Я простился с сабинянами, спустился в подземелье и долго-долго шел, пока не добрался до укромного выхода на той стороне. Там меня ждал один из «агентов», как ты выразился. Он приготовил мне одежду, документы, деньги – словом, все, что нужно для жизни вне Стены. Я легко растворился там: сам знаешь, с точки зрения социализации сабиняне неотличимы от вас. Полгода я жил, притворяясь офисным планктоном. А потом начал тосковать. Чем дальше, тем сильнее.

Меня охватило волной сочувствия.

- Ты пожалел о своем решении?

Он пожал плечами.

- Как бы это сказать? Просто я понял, что мне нет места за Стеной. Но внутри Стены я больше не мог быть счастлив. Я оказался нигде. И никем.

- Для эмигрантов обратного пути нет, верно?

- Верно. Но не потому, что ты умоляешь впустить тебя назад, а тебе отказывают. Я сам, прежде всего сам знал, что мне сюда больше нельзя. Я их очень люблю, очень хочу к ним – но мне нельзя.

- Как нельзя? То есть ты сам себе это запрещаешь?

Тошук поднял на меня усталый взгляд.

- Просто нельзя, и все.

- Просто нельзя, и все, - машинально повторил я. – И купить за стеной в магазине продукты и лекарства, чтобы через подземный ход перетащить сюда, тоже нельзя? Спасти детей от голода и болезней – нельзя?!

Тошук молчал.

- Вы все просто… просто сумасшедшие! – только и смог сказать я.

Я ждал, что Тошук рассердится, но он не изменился в лице. Лишь в глазах показались слезы.

- Мы ангелы, как ты сам сказал. Надеюсь, когда-нибудь ты будешь понимать нас лучше. И тогда не станешь удивляться.

Это было уже слишком. Какая-то дьявольская игра, которую человек вел с самим собой на выживание! Но нет, Тошук не выглядел ни безумцем, ни извращенцем. Может, я и впрямь чего-то не понимаю?

- А твоя жена? Твои родители? Что они сказали, когда ты решил уйти? Должно быть, сочли тебя предателем?

- О нет. Они лишь оплакивали меня, как оплакивают умерших. Знаешь, жена отказалась выходить замуж после моего ухода, хотя я ее уговаривал сделать это, и многие просили ее руки. Сейчас, когда я раз в год перехожу Стену с очередной экскурсией, я встречаюсь с ней. У нее нет на меня обиды. Конечно, она хотела бы, чтобы все было иначе – чтобы наш сын не умирал, чтобы мы были вместе и были счастливы. Но так уж вышло. Это судьба.

Сказать, что я был поражен, значит, не сказать ничего. Этот фатализм переходил все разумные пределы. Им достаточно было сделать шаг, чтобы хоть немного изменить обстоятельства к лучшему. Но они бездействовали, упиваясь своим страданием и смирением. Всего-то оттого, что Тошук один раз не выдержал горя из-за смерти первенца – а кажется, что может быть понятней? – он обречен всю жизнь провести в печальном изгнании, без радостей и надежд, посещая дом и жену раз в год, словно приходя на побывку с того света. Он наказан сам собою, и лишь за то, что оказался способен на чувства! Да здесь все вывернуто наизнанку!

Тошук, услышав мои мысли, упрямо покачал головой.

- Нет, ты все-таки не понимаешь. Если бы мы пошли против нашего закона, нам бы это не принесло радости. Мы особенные, - с нажимом повторил он.

- Особенные тем, что не хотите бороться за свое счастье? А может, вы просто ленивые или бесчувственные?

Слова вырвались у меня слишком быстро, я не успел их остановить. Тошук впервые за сегодняшний день поглядел на меня укоризненно.

- Может, я в тебе и ошибался.

- Ладно, не мне об этом судить. Просто… мне так жаль вас!

Он вдруг рассмеялся.

- О, не нужно нас жалеть. Вот только не это. Мы счастливее всех вас. Богатство, которым мы обладаем, ценней всех ваших богатств. Даже те из нас, кому судьба не подарила безмятежной жизни, все равно счастливее!

- Счастливее? Потому что вы подобны божеству? Поэтому?

- Я жалею, что заговорил об этом. Давай закончим.

- Вы точно страна ангелов. Или идиотов.

Мы посидели молча, наблюдая, как жрецы гасят лампы. Последние ученики – Мет и Абий – выключали свои компьютеры.

- Значит, сейчас ты как бы водишь экскурсии на свою родину?

- Да.

- И ходишь к жене в женский дом, чтобы постоять под антресолями…

Тошук сделал движение, чтобы подняться.

- Слушай! Я вдруг догадался. Тошук – это ведь и есть твое настоящее имя? А я сперва подумал, что это ник.

- Нет. Ник - это в паспорте, который мне сделали за Стеной. А Тошуком меня назвали родители.

- А как тебе зовут по паспорту?

Лицо Тошука дернулось в усмешке.

- Дурацкое имя. Не люблю его. Даже произносить как-то странно. Впрочем – вот, смотри.

Он полез в задний карман штанов и вытащил оттуда измятое и засаленное удостоверение. Там была фотография, в которой я ни за что бы не признал Тошука: какое-то испуганное лицо с вытаращенными глазами. Бывают нефотогеничные люди, но чтобы настолько! И верно, это совсем не он. И новое имя ему не подходит.

- Потому что сабинянами нельзя фотографироваться, - пояснил Тошук, убирая удостоверение в карман. – Получаются искаженные лица. Вроде бы похоже, да не они.

Это уже походило на мистику, но Тошук говорил, как всегда, совершенно серьезно. Я хотел еще что-то спросить, но заметил, что он оглядывается по сторонам, будто ждет кого-то.

- Знаешь, в лагере скоро начнется праздник. Будет много веселья и еды. Ты сходи туда, - сказал он.

- А ты?

- Мне нужно еще побыть здесь. Поговорить кое с кем. – Я проследил его взгляд и увидел жреца, поправлявшего книги на полках в темном проходе. Его коллеги тоже разошлись, и он остался один. – Больше до следующего года у меня такой возможности не будет.

Каюсь, я не сразу понял, что следует немедленно уйти. Вместо этого я зачем-то принялся болтать всякую чушь.

- Ангелы, вообще-то, должны что-то делать. Ну, помогать другим людям, являть всякие чудеса. А сабиняне просто живут, добывают еду, едят и ходят с поклажей туда-сюда. Не похоже как-то на ангелов!..

Я умолк, заметив, что жрец двинулся по проходу в нашу сторону. Выйдя в середину зала, он приостановился в нескольких шагах и молча поклонился мне. У него была такая же бритая голова, что и у других служителей, но он был намного старше. И вдруг я понял, что этот старик очень похож на Тошука! Одни и те же глаза, и нос, и губы. Так мог бы выглядеть сам Тошук лет этак через тридцать... Тут меня осенила догадка. Это же его… Ну конечно! Я смущенно заторопился.

- Ой, извини за непонятливость! Ну ладно, я пошел. Еще увидимся!

Последние слова я проговорил, уже стоя у выхода. Тошук поднял мне на прощанье ладонь и тут же повернулся к отцу.

Выскочив за дверь, я чуть не влетел с разгону в стену колючих кустов. Однако, куда же мне идти? Тропинка, кажется, начиналась не сразу от двери. Вот сейчас бы помогла свадебная музыка, но ее что-то не слышно. И вообще неизвестно, будет ли у них музыка. С учетом местного специфического отношения к личному счастью… Морщась от боли, я раздвинул ветки, и тут впереди вдалеке мелькнула фигура. Мет и Абий! Я поскорее окликнул их, прося подождать. Абий остановилась, а Мет сразу вернулся и помог мне пробраться через заросли, бесстрашно распахивая кусты руками.

- Спасибо. А то тут прямо лабиринт. Ну, и как там ваши задачи? Удалось решить? – спросил я, отдуваясь.