Преданность

Ви встретилась взглядом с чуть нахмуренной сеньорой и неуверенно улыбнулась. Она хорошо понимала, что ее названная мать не была глупой. Знала, что Гваделупе сразу догадалась: «Хидеши» — не обычный случайный знакомый Ви. Что он определенно из Арасаки. И что явно замешан в смерти Джеки. Отсюда холодность во взгляде и словах, которая вроде бы отступила при теплом приветствии, но вернулась, как только она начала подмечать детали и делать выводы.

И некоторое сдержанное недоумение по отношению к Ви также быстро сменило радость от встречи «дочери». Не скрылся от цепкого взора легкомысленный внешний вид Ви. Не остался незамеченным тот факт, что она никогда не приводила друзей — у Ви их просто не было.

— Ради кого, Ви? Кто в Хейвуде бы в него ходил? У людей нет ни возможностей, ни желания тратить деньги на хорошую еду. Здесь ни у кого нет ни будущего, ни надежды. Здесь, где стакан текилы всегда был привлекательнее.

Слова вышли неожиданно горькими. Сеньора Уэллс снова взглянула на Ви, вероятно также, как и Горо, задаваясь вопросом, зачем девушка устроила эту весьма неловкую встречу.

Та улыбнулась шире, раздумывая над своим ответом, в котором явно была бы шутка с укором, но произнести ее не дал Такемура.

— Если даже вы не видите надежду в будущем, госпожа Уэллс, то никто здесь не сможет ее увидеть.

Гваделупе удивленно посмотрела на него. И чуть снисходительно улыбнулась.

— И что же заставляет вас так думать, сеньор? Я обычная старая женщина. Похоронила вот сына недавно. Да вот только разве я одна такая? Здесь спроси каждого — и узнаешь трагедий столько, что еще на несколько жизней хватит.

Такемура выдержал ее долгий, пристальный взгляд и произнес:

— Некоторые люди сильнее других. Служат примером. Вдохновляют, — он сделал паузу, словно бы подбирая следующие слова. Отвел взгляд и его губы тронула странная, кривая улыбка, которую Ви раньше не замечала. — У моего отца была лучшая лапшичная на весь Чиба-11. Без преувеличения. Он был… хорошим человеком. Тем, в ком многие люди всегда находили поддержку. Опору. Надежду.

Ви чуть не выронила кусок лепешки от удивления. Горо никогда ей этого не рассказывал.

— Но не вы, Хидеши? — Гваделупе, конечно же, сумела ухватить самую суть.

Снова пауза, во время которой Ви стало не по себе. Горо и госпожа Уэллс продолжали смотреть друг на друга.

— Он… не смог меня простить, — наконец произнес Такемура.

Сеньора Уэллс сокрушенно покачала головой.

— Мы живем в отвратительном мире. Мире, который не должен существовать. Где родители хоронят своих детей. Где дети «умирают» для своих родителей еще при жизни. Даже не знаю, что из этого хуже.

Ви слегка нахмурилась. Они явно поняли друг друга намного лучше, чем она смогла бы понять каждого из них по-отдельности.

— Скажите мне… Хидеши, — Гваделупе снова чуть улыбнулась, произнося имя, будто бы сделав намек, что поняла: это не его настоящее имя. — Эта глупая девчонка, — она кивнула в сторону Ви, — в самом деле задумала умереть?

— Я могу и… — начала «девчонка» с возмущением в голосе.

— Cariño{?}[исп. дорогая, милая], дай мне, пожалуйста, поговорить с сознательным человеком.

Ви нахмурилась еще сильнее. Когда-то мама Уэллс называла ее «сознательным человеком». И это несказанное, но повисшее в воздухе «не мешай мне, будь любезна» было как щелчок по носу.

Все развивалось явно не совсем так, как она ожидала.

— Насколько я знаю, госпожа Уэллс, — ответил Горо, когда женщина снова повернулась к нему. — Нет.

— Я всего лишь собралась уехать из города, — резко сказала Ви, игнорируя тот факт, что спрашивали не ее. Добавила, почти незаметно смутившись. — Мы.

Такемура скосил на нее удивленный взгляд, приподняв бровь.

— Вот как? — Грустно усмехнулась сеньора. — Что же, спасибо, что хотя бы сообщила.

— Я зашла… попрощаться. Хотела, чтобы все было как у нормальных людей. Но у меня не выходит. Иначе не могу.

Ви резко встала из-за стола и направилась в прихожую, где нашла свою куртку. Достала из ее кармана небольшой предмет. Вернулась на кухню.

— Не оставила и царапины, как обещала, — произнесла она, со звоном положив ключи от гаража и мотоцикла на стол перед Гваделупе.

Получилось чересчур, оглушительно громко.

Сеньора тут же встала. В ее взгляде не было ни злости, ни раздражения, но обеспокоенность с недоумением. Мама Уэллс была ниже Ви, но та все равно казалась перед ней маленькой девочкой.

— Вы всегда были слишком добры ко мне, — продолжила Ви, и от внезапного перехода на «вы» сеньора даже вздрогнула. — Я не заслуживаю вашей доброты. Никогда не заслуживала. — Ви была предельно серьезна, а ее тон был слишком холоден. — Все это время я притворялась той, кем на самом деле никогда не являлась. Если сможете простить меня — простите. Если нет… — Она отвела взгляд. — То так тому и быть. Я знаю, что это я виновата в… — Голос Ви дрогнул, словно на льду образовалась трещина. — Во всем.

Последний раз взглянув на сеньору, Ви одними губами прошептала «прощайте» и, развернувшись, ушла. Только жалобно скрипнула входная дверь в неловкой, напряженной тишине.

— Думаю, я должен попросить у вас прощения, госпожа, — после некоторой паузы осторожно произнес стоявший все это время в стороне Такемура. Нахмурившись, он посмотрел в сторону выхода. — И за нее тоже. Я не знал о ее намерениях в точности. И не хотел проявить неуважения. Если я могу каким-либо образом исправить…

— Не стоит, сеньор, — устало улыбнулась ему Гваделупе. — Я не знаю, в чем был смысл этой небольшой драмы, устроенной Ви, но, начинаю подозревать, что она предназначалась даже не для меня, а для вас.

Горо еще больше нахмурился и покачал головой.

— Ви меня иногда… удивляет, — произнес он вместо ответа.

Гваделупе кивнула.

— Ей долгое время удавалось производить впечатление взрослой женщины, в этом она действительно меня обманула, — мама Уэллс усмехнулась. — Но нет, внутри — сущий ребенок. Теперь я понимаю, почему она вас выбрала.

Такемура задумчиво посмотрел на нее. Но ничего не сказал.

— Если Ви считает, что здесь ей не место — то так тому и быть. И теперь она явно считает, что ее место с вами. Вам же и решать, что с этим делать.

Ви была не отсюда. Родилась и выросла на другом конце Найт-сити, в районе, который вовсе был будто бы из другого мира.

В Хейвуде Ви всегда бы выделялась, и без разницы, сколько неокитчевых шмоток смогла бы на себя нацепить, как завязала бы волосы и накрасила глаза. Манера речи, то, как человек держит себя, рефлексы, неискоренимо въевшиеся в нейронные пути — их нельзя изменить по щелчку пальцев.

Для Хейвуда она навсегда останется «esa puta de Arasaka»{?}[исп. та шлюха из Арасаки]. Именно эта мысль неожиданным лезвием врезалась ей в голову в один день из дней ее «новой жизни», когда Ви бездумно, по старой привычке листала на сайтах каталоги с одеждой. Следом пришло и внезапное сожаление — она не могла потратить невероятную сумму на блестящие, отливавшие алой кровью прекрасные туфли, привезенные в Найт-сити из Японии. Сожаление, смешанное со злостью.

Большинство в Хейвуде даже не вкладывало в «прозвище» отрицательный смысл. Оно было просто… определяющим. Джеки, конечно, разбил пару носов за него, но это мало чем помогло ситуации. Ее просто перестали так называть в лицо, но не за спиной.

Ви понимала, что даже проживи она здесь полвека, то все осталось бы также. Puta de Arasaka. Ей бы до конца жизни напоминали, что она не отсюда. Напоминали бы, откуда она пришла.

Поэтому она сняла квартиру подальше от Хейвуда, в муравейнике-мегабашне — не потому, что ей внезапно захотелось «самостоятельности». И конечно же она и там моментально привлекла к себе внимание.

«Можно вывести корпората из корпорации, но не корпорацию из корпората», — сказал ей как-то в шутку Джеки, но слова стали пророческими.

Но все же мегабашне было иначе: слишком много людей, все изначально были друг другу чужими. Большинству было неважно кого ненавидеть: бывшую корпоратку с 78 этажа или копа с 77. Хватало собственных проблем, чтобы ненависть превращалась в нечто большее.