Комната Наоми (ЛП)

— Вот. Это я снял на следующее утро.

На этом фото было запечатлено одно из окон нижнего этажа. То, что выходит в столовую, справа от входной двери. Шторы раздвинуты, и лицо в окне оказалось видно более отчетливо. Кроме того, Льюис использовал вспышку.

— Я подумал, что это ваша жена или родственница, — рассказал он. — Но я никогда не видел, чтобы эта женщина входила или выходила. Но что еще более странно… — он снова сделал паузу и допил свой бокал. — Никто не стоял у окна, когда был сделал этот снимок. Готов поклясться в этом в любом суде.

Я посмотрел на фото. Лицо жесткое и бледное. Волосы строго зачесаны назад, открывая напряженный лоб. Женщина лет тридцати или чуть за сорок. Тонкие, сжатые губы, никакого макияжа. Чересчур бледная. Она была мне не знакома.

— Это какой-то фокус? — спросил я и начал подниматься со своего места.

— Никаких фокусов, доктор Хилленбранд. Пожалуйста, я хочу, чтобы вы мне поверили. Мне нужно показать еще кое-что, если вы позволите. На фото вы. И я не могу спать по ночам, с тех пор, как их сделал.

Я снова сел, а Льюис открыл папку и достал новую пачку фотографий.

— Это фото я сделал в саду перед домом, в последний день. Мне хотелось сфотографировать качели.

В нашем саду? Да. Часть дома едва видна: крыльцо с маленькими каменными львами, три ступеньки ко входу и часть двери. В самом саду виднелись качели, которые я поставил для Наоми год назад. А еще — большой вяз, о который Наоми поцарапала голень… как давно? В октябре? Ноябре? Но мое внимание привлекло не это. Детали я заметил позже, и они лишь подтвердили, что палисадник действительно наш.

На переднем плане стояли две маленькие девочки. Одной было девять, другой — лет шесть или семь. В странной одежде: в длинных широких юбках, из-под которых выглядывали сапоги. С волосами, уложенными в локоны. Они держались за руки, глядя в камеру. И выглядели так, словно пришли с костюмированной вечеринки, стилизованной под раннее викторианство. Их лица были бледными, как и у женщины на предыдущем фото. А в глазах застыло что-то такое, что заставило меня отвести взгляд. Выражение боли, горя, гнева или разочарования… сложно сказать.

— Но их там не было, — шепотом сказал Льюис. — Там вообще никого не было.

— Вы врете.

На его лице отразился гнев.

— Да ради Бога, мужик, ты не видишь? Я в ужасе! Зачем мне идти к тебе с этим, если все это выдумка? Какой в этом смысл?

— Это все?

Фотограф снова отрицательно покачал головой.

— Когда я пришел домой, — сказал он, — то проявил все фотографии, сделанные у дома. Каждый кадр. Некоторые выглядели вполне нормальными, как и должно быть. А на некоторых проявились две маленькие девочки. Дети всегда вместе. Всегда младшая слева, а старшая справа. А вот еще фото.

На следующем снимке оказалась запечатлена сцена в саду за домом — возле пруда с рыбой. Те же маленькие девочки, а рядом с ними, тоже в викторианской одежде — женщина с других фотографий. Та, что стояла у окна. Она оказалась очень высокой, в серой одежде, с простой гагатовой брошью на шее.

— Мне хотелось показать вам эти фото, — Льюис вспотел. Я наполнил нам стаканы — один ему и еще один — себе. Во мне уже начала просыпаться вера в его слова.

Фотограф был очень убедителен. Позже, конечно, доказательства мне уже не понадобились.

Последнюю фотографию из папки он выложил на стол очень медленно, будто предвидя эффект заранее. На ней мы с Лорой шли прочь от дома и находились примерно в десяти ярдах от входной двери. На мне был твид, на Лоре — зеленые шляпа и пальто. Расстояние между нами составляло всего два или три фута — Лора шла чуть позади. Между нами, в желтом пальто и красном шарфе, стояла Наоми.

Глава 7

Сегодня все спокойно. Передо мной жестянка из-под печенья. Внутри — фотографии, те, что мы рассматривали после визита Льюиса. Я ничего не смог сделать, чтобы его успокоить. По моему лицу он понял, что я потрясен не меньше.

— Я не суеверен, — повторил он, как будто его благоразумие улучшало ситуацию. Если бы он верил, если бы я сам склонялся к вере в сверхъестественное, это могло бы позволить нам найти некую душевную лазейку, в которой мы могли бы укрыться.

Мы могли бы предложить объяснения, кивнуть в знак согласия, придать какой-то загадочный смысл тому, что показывали фотографии. Но такой путь остался для нас недоступен, у нас не имелось другого выхода, кроме сурового признания того, что предстало перед нашими глазами.

— Вы говорите, что никогда их не видели? — спросил я.

— Никогда. Только на фотографиях. Я подумал, что вы могли их видеть. Живя здесь. Находясь в доме.

— Думаете они связаны с этим домом?

— Должны. Это единственное, что имеет смысл.

И я подумал, что он прав, но насколько прав, я тогда не знал и не догадывался.

Когда Лора вернулась из города, Льюис уже ушёл. Я решил, что лучше ничего ей не говорить.

— Он приходил? — спросила она. — Фотограф.

— Да, — подтвердил я. — Приходил.

— Что он хотел?

— О, просто способ подобраться к нам поближе. У него имелись фотографии дома, он решил, что они могут мне понравиться, и я соглашусь на фотосъемку с тобой.

— Я думала, что история уже давно устарела. И у публики пропал интерес.

— Да, — согласился я. — Пока они не арестуют убийцу.

— Думаешь, они когда-нибудь это сделают?

— Конечно, — ответил я, не раздумывая. — Почему нет?

— Все произошло спонтанно, Чарльз. Большинство убийств совершает кто-то близкий жертве. В основном родственник или друг. А тут ничего такого нет.

— Рутвен сказал, что криминалисты нашли несколько улик. Волокна, оставшиеся на одежде Наоми. Следы какой-то смолы. — Я не говорил Лоре об этом раньше, не хотел ее расстраивать.

— Он сказал это?

Я кивнул.

— Возможно, они найдут ее пальто, — проговорила она. — Или шарф.

— Возможно, — поддержал я. Иногда мы не могли перестать говорить об этом, об убийстве. Оно всегда крутилось у нас в голове, отвлекая от всех других тем.

Гости приходили к нам все реже. Мы стали такими тягостными, что находиться с нами теперь было очень тяжело.

В ту ночь случилась первая из неприятностей. Мы называли их «неприятностями», но это не совсем так. Спиритуалист назвал бы их явлением, я думаю. Они начались с малого, как будто дом медленно просыпался.

К концу… Нет, это неправильно. Конца никогда не наступит.

Мы легли спать. Ночи приносили немалый стресс. Врач назначил нам обоим снотворные таблетки, но транквилизаторы быстро становятся неэффективными и, что бы вы знали, усугубляют бессонницу. Я отказался от своих и справлялся с периодами тяжелого сна, перемежающимися с длительными эпизодами бодрствования. Во время этих приступов я прокручивал в голове все, что произошло в тот день в Лондоне и в последующие дни. Это напоминало кинопленку, которая проигрывалась снова и снова, и ее не получалось остановить, как бы я ни старался.

Лора лежала без сна рядом со мной, никогда не достигая большего, чем легкая дремота.

Иногда она ворочалась в полудреме, видя сны, о которых отказывалась говорить после пробуждения. Она теряла вес.

У меня имелась маленькая лампа для чтения на батарейках, которая позволяла мне немного отвлечься.

Иногда я читал подолгу, засыпая в четыре-пять утра, а иногда и вовсе не засыпая. Мы больше не занимались любовью. Желание покинуло нас обоих, даже желание прикасаться, желание получать утешение от физического присутствия другого.

Было почти три часа, когда раздался звук. Согласно вскрытию, примерно в это время Наоми окончательно умерла. Мы услышали один-единственный высокий крик, детский крик, громкий, неистовый, полный неописуемого страха. Он внезапно оборвался. Я сел и включил прикроватную лампу. Лора сидела рядом со мной, ее глаза распахнулись, на лице застыло выражение ужаса. Инстинктивно мы оба знали, откуда раздался крик.