Комната Наоми (ЛП)

Детская.

Я вылез из постели, дрожа от холода раннего утра. У двери я замешкался. Визит Льюиса встревожил меня, а в темноте спальни уже преследовали образы бледных, застывших детей и высокой женщины в сером платье.

На лестничной площадке царила кромешная тьма. Слева от меня располагался выключатель. Я помню, как вытянул дрожащую руку, в ужасе от того, что, как мне казалось, мог увидеть. Но там ничего не появилось. За криком последовала густая, туманная тишина, такая тишина, в которой представляешь, что кто-то сидит напротив тебя и произносит слова, которые ты не можешь ни услышать, ни понять.

Я приоткрыл дверь. На мгновение ожидал увидеть горящий ночник, который всегда горел, когда я заходил ночью проведать Наоми. Но в комнате было темно. Темно, тихо и очень, очень холодно. Холоднее, чем где-либо еще в доме. Я вздрогнул и неуверенной рукой потянулся к выключателю.

Как только посмотрел, понял, что она побывала там. Ее подарки лежали на полу, обертки сорваны и отброшены в сторону. Я узнал куклу, которая умела плакать, кукольную кроватку, кукольную коляску. На кровати лежала коробка Лего, которую я ей обещал. Она оказалась вскрыта, и детали рассыпались по покрывалу. Коробка с мелками тоже лежала открытой, и ее содержимое валялось на полу. Кто-то взял несколько из них и нарисовал на большом листе бумаги, лежащем на маленьком письменном столе.

Я наклонился и посмотрел на рисунок. Она использовала несколько цветов. На бумаге детской рукой она нарисовала три фигурки. Под ними, несовершенными печатными буквами, вывела их имена: Мама, Папа и Наоми. Фигуры получились очень неаккуратными, но одно можно сказать точно: ни Лору, ни меня она так никогда не рисовала. Папа был изображен весь в черном, а на голове у него находилось нечто, что можно принять за цилиндр.

Наоми была одета в желтое, а на горле у нее имелись красные каракули, несомненно, обозначавшие ее шарф. Но больше всего меня поразила фигура матери: на рисунке изображалась высокая женщина в длинном платье. В длинном сером платье.

Позади меня раздался какой-то звук. Я обернулся и увидел Лору, стоящую у двери детской, ее волосы были растрепаны, глаза красные и напряженные.

— Ничего страшного, — начал объяснять я. — Кошка или что-то еще… — Но мой голос прервался, когда я посмотрел на нее. Она не пошла за мной, чтобы исследовать звуки из детской.

— Чарльз, — сказала она. Ее голос дрожал. — Наверху кто-то ходит. Я слышала шаги. Над нашей спальней.

— Но там ничего нет…

— На чердаке, Чарльз. Кто-то ходит по чердаку.

Глава 8

Остаток той ночи мы провели внизу, я в кресле, Лора на диване. Я включил свет, все лампы, которые только нашел, и оставил их ярко гореть.

Оглядываясь назад, я благодарен за то, что страх, или осторожность, или простой инстинкт не позволили мне подняться на чердак той ночью. То, что я мог бы найти — то, что, знаю, обязательно нашел бы, — я не был бы готов встретить. Даже сейчас я содрогаюсь при мысли об этом.

Мы провели ужасную ночь, причем в буквальном смысле. Бессонница уступила место откровенному страху. Тот ужасный крик леденил нашу кровь. А равномерные шаги на чердаке — чердаке, запертом задолго до того, как мы поселились в этом доме, который всегда пустовал, — еще больше потрясли нас. И без того расшатанные нервы Лоры.

Она спросила меня, что я нашел в детской. Я рассказал ей о подарках, но умолчал о рисунке и своем понимании того, что представляют собой три фигуры.

Утром, когда уже совсем рассвело, мы, набравшись смелости, поднялись наверх. За ночь больше не доносилось никаких звуков: ни криков, ни мрачных шагов, ни даже скрипа половиц.

В прохладном утреннем свете наши страхи казались глупыми. По дому ползло тепло, так как центральное отопление начало работать.

Светильник на лестничной площадке спальни все еще горел. Справа дверь в детскую стояла открытой, как я ее и оставил. Сквозь дверной проем пробивался слабый свет.

Здесь, наверху, где естественный свет не так заметен, я снова почувствовал беспокойство.

Мы вместе вошли в детскую. Все выглядело так, как я видел накануне вечером: порванная бумага, разбросанные подарки, рисунок на столе. Я наклонился и начал собирать обрывки бумаги, думая, наверное, что, ведя себя нормально, смогу привнести в ситуацию некое ощущение обыденности. Позади меня раздался голос.

— Оставь это! Оставьте все как есть. Ничего не трогай!

Я повернулся. Лора стояла в дверях, ее глаза пылали, она дрожала от гнева. Я отложил бумагу. Впервые в моей голове мелькнула крошечная мысль. Я еще не мог объяснить этот крик, но неужели все остальное тоже дело рук самой Лоры? Открытые подарки, рассыпанные мелки, даже рисунок? Это многое объяснило бы, это объяснило бы все, даже историю о призрачных шагах над нашей спальней. Это Лора сказала, что слышала их. Я не слышал.

— Все в порядке, дорогая. Я оставлю все как есть. Не волнуйся.

Я вышел и закрыл за собой дверь. Лора взяла меня за руку.

— Прости меня, — сказала она. — Просто…

— Успокойся, милая. Я собираюсь подняться на чердак. Уверен, что там ничего нет. Мы оба переутомились. Это могли быть крысы или птица.

Она ничего не сказала, но пристально посмотрела на меня. Мысль о том, что за всем этим может стоять Лора, придала мне сил. Я выбросил Льюиса и его фотографии из головы. Легко подделывать фотографии, легко охотиться на убитых горем. Что будет дальше? Появится ли валлиец с медиумом на буксире, с другом, который случайно знает, как связаться с Наоми? За определенную плату?

Я нашел большой фонарь в шкафу, где мы хранили чистящие средства. Вход на чердак представлял собой небольшой дверной проем на вершине лестницы из пяти или шести ступенек. Дверь оказалась заперта, и была заперта, сколько я себя помню. Когда мы осматривали дом, меня провели внутрь, но кроме того, что я убрал несколько сундуков, коробок и ненужных предметов мебели на хранение, никакого другого применения чердачному помещению не нашел. Чердак в доме был холодным, неудобной формы и плохо освещенным.

Мне потребовался почти час, чтобы найти ключ. Я положил его в ящик и забыл, что он там лежит. Старый ржавый ключ, и, несомненно, замок тоже заржавел, подумал я. И действительно, когда попробовал вставить ключ в замок, он не повернулся. Потребовалось много времени и обильное применение смазки, прежде чем механизм поддался на мои уговоры. Дверь нехотя сдвинулась с места. За ней простиралась тьма. Непроглядная тьма. Но тогда я еще не понимал, насколько темная и насколько неприступная.

Я включил фонарик. Ступеньки продолжали уходить вверх, теперь уже без коврового покрытия, достигая пола чердака.

— Есть кто-нибудь наверху? — позвал я нетвердым голосом, демонстрируя браваду, которой не чувствовал. Никто не ответил. Я напряженно вслушивался, не раздастся ли какой-нибудь звук или биение крыльев. Но ничего не происходило, только тишина.

Луч фонаря выхватывал старые деревянные панели, поврежденные поколениями выброшенной мебели и тяжелых ящиков, испорченных холодом и сыростью. Густая паутина висела, как рваные знамена, в вышине темного нефа собора.

Я поставил ногу на первую ступеньку и начал подниматься. Наверху было холодно, так же холодно, как и в комнате Наоми. Рука немного дрожала, пока я поднимался, и свет факела метался среди паутины и голых стропил.

Когда моя голова поравнялась с полом, я напрягся, не зная, чего ожидать.

Свет выхватывал странные, пугающие формы и отбрасывал необычные тени во все стороны. Нервничая, я передвигал луч, находя и определяя содержимое чердака одно за другим: три сундука с чайными принадлежностями, манекен портнихи, принадлежавший моей матери, старые резиновые сапоги, наполовину использованные банки с зеленой и белой краской, стул, древний комод, считавшийся слишком тяжелым для нашей спальни, вешалка, доска для дартса, моя старая фехтовальная маска и рапиры, несколько полок. Все покрывала пыль и паутина, как и положено на чердаке, который не открывали годами.