Страница 14 из 73
Осторожно, прячась за деревьями, Черт вышел на след волчицы и остановился, как вкопанный. Встопорщенная шерсть опала, злобы как не бывало. Отпечатки волчьих лап пахли необычно и волнующе. И Черт, взвизгнув, бросился по следу.
Волчица резко повернулась на шорох. Перед ней был не волк-самец, которого она так безуспешно звала, а собака. Правда, от нее не пахло человеком, но и не пахло волком. Волчица приготовилась к бою, однако собака не выказывала никаких признаков враждебности, наоборот, она радостно повизгивала и дружелюбно виляла хвостом. И тогда волчица повернула прочь. Черт бежал неподалеку, то забегая вперед, то наскакивая сбоку.
Волчица, не отвечая на заигрывания, продолжала бежать ровной небыстрой рысью, а когда Черт подбегал слишком близко, щелкала зубами. Этого было явно недостаточно, чтобы прогнать собаку.
К утру волчица и Черт покинули лес, и вышли в поле. Ярко светила луна, снег весело скрипел под лапами. Брошенная людьми собака обрела друга и уходила с ним на юг, где легче прокормиться, где больше дичи…
Только весной, когда уже везде звенели ручьи, когда земля стала мягкой и дышала испарениями, волчица и Черт вернулись в родные места. Волчица стала беспокойной. По поводу и без повода она рычала на Черта, иногда в ход шли зубы. Черт терпел. Волчица торопилась к старому логову, где уже четвертый раз собиралась выводить потомство.
Когда пробегали мимо брошенной деревни, Черт внезапно остановился, потом, радостно взвизгнув, длинными прыжками бросился вперед. Из трубы дома деда Григория вился дым. Волчица было кинулась следом, но, заслышав запах человека, повернула назад. Немного погодя, Черт вернулся. Он был страшно возбужден и звал подругу за собой — к дому. Но она не понимала его и уходила в глубь леса. Черт остался на опушке, он долго призывно лаял, потом заскулил. Не мог он покинуть дом теперь, когда люди вернулись…
В субботу Иван Григорьевич проснулся с чувством острой тоски. В окнах серел рассвет. В комнате за ночь нахолодало, вылезать из-под одеяла не хотелось. Захотелось вдруг домой, в Москву. К жене. К внукам. Желание было таким сильным, что Иван Григорьевич удивился. Вчера было как будто все нормально и вдруг на тебе…
Больше месяца он живет в отцовском дому. В своем родном дому. Он и Черт. На двенадцать километров — ни души. Заедет иногда председатель колхоза, подбросит продуктов, и опять они одни. Вообще-то скучать не приходится — работы много. И работал Иван Григорьевич в удовольствие. Отремонтировал дом. Привел в порядок двор. Забор починил, ворота…
И вот тоска… Может, плохой сон приснился? Он закрыл глаза, повернулся на бок и постарался припомнить сон. Но сосредоточиться не смог. Со двора послышался шум подъехавшего мотоцикла и лай Черта. Иван Григорьевич быстро оделся и вышел на крыльцо.
У ворот стоял мотоцикл с коляской. Около мотоцикла мальчишка и Алексей Мужиков. Неподалеку, высоко задрав хвост, обнюхивался с чужой собакой Черт.
— Здравствуйте. Какими судьбами? — удивился Иван Григорьевич.
— По несчастью, — смущенно улыбаясь, сказал Алексей.
— Что случилось? — встревожился Иван Григорьевич, только заметив, что левая рука у Алексея в меховой рукавичке и висит на перевязи.
— Да нет, — досадливо поморщился тот. — Беда не эта. Это не беда. Невесту вон вашему Черту привез. Время приспело. Хоть и дорог нету, а нужно ехать. А уж раз приехали, то и порыбачить можно.
Собаки, ознакомившись, закружились в игре.
— В дом заходите. Позавтракаем, — пригласил Иван Григорьевич. — Чайку попьем.
Алексей было заколебался и уже тронулся с места, но мальчишка сказал сердито:
— Некогда чаи гонять. Рыбачить приехали. — И стал заводить мотоцикл.
Алексей шутливо развел руками:
— Младший мой, Васька. Сурьезный — спасу нет. Приходи к разбитой вербе. Там будем.
Мотоцикл, разбрызгивая грязь, помчался к реке. Собаки бросились вслед.
— Червей не копай, у нас есть, — донеслось издали.
Иван Григорьевич натянул длинные сапоги, взял удочки и поспешил к разбитой молнией вербе. Сборы приглушили чувство тоски, и он забыл о ней.
Уселись неподалеку друг от друга. Вода еще не совсем очистилась от весеннего паводка и была желтоватой. Клевало плохо. Вскоре у Алексея терпение иссякло, и он подошел к Ивану Григорьевичу.
— Ну, как?
Иван Григорьевич неопределенно пожал плечами.
— Понятно. Васька, тащи сидор. Перекусить пора.
Васька оторвался от удочек, достал из коляски вещмешок и подошел. Ему было лет двенадцать-тринадцать. Лицо скуластое, с веснушками. Глаза голубые, озорные.
— Завидую я тебе, — вдруг сказал Алексей.
— С чего бы… — удивился Иван Григорьевич.
— В родном доме, на родных местах живешь…
— Что же сам не остался?
— Эх! Не вспоминай. Каждую ночь себя казню — зачем сломал свою хату. На казенную позарился. Как же — водопровод, отопление… Тьфу! Не в радость мне все это…
— Председатель ваш тоже жалеет, — поддержал разговор Иван Григорьевич. — Промашку вы сделали с переселением. Столько денег ухлопали.
— А-а! Председателю только деньги считать, — рассердился Алексей. — А того не понимает, что у меня сыновья растут. Один из армии на днях придет, а второй вот! — Он резко ткнул рукой в Васькину сторону и поморщился от боли.
— Что у тебя с рукой?
— Пустяки. Сорвал кожу гайкой. Ну и, как всегда, землицей присыпал. Да, видать, не той…
— Заражение?
— Было. Сейчас все. Врачиха разрезала, говорит, только не застужай. И надо же… Посевная идет, а я… рыбалю… — он с досадой сплюнул и замолчал.
— Как там председатель?
— Во! Председатель. Ты меня перебил… Понятное дело, копейка, она счет любит. Но не все на деньги мерить нужно. Ведь посмотри, что делается… Спросят меня… Да меня уж чего брать? Сыновей спросят: где родились? В деревне Петровка. Где такая? А ее нет. Понимаешь? Родины нет у моих сыновей… Не той большой, общей. А маленькой, своей. Где босиком бегал, где первого пескаря выловил, где первый колосок увидел… Нельзя так. Человеку важно, чтобы было куда вернуться… Не смогу я объяснить, что думаю. Да тебе и не понять, — закончил Алексей с раздражением.
— Почему это? — обиделся Иван Григорьевич.
— Потому как тебе это без надобности. Ты человек теперь считай уж и не наш. Не обижайся только. Корней здеся у тебя не осталось. Забыл ты все… А мне, веришь, каждую ночь река эта вот снится. Верба, молнией разбитая… Лесок вон тот… А ты говоришь — деньги…
— Взял бы да вернулся, — поддел его Иван Григорьевич. — А то все только слова…
— И перееду, — с внезапным ожесточением крикнул Алексей. — Уж говорили об этом дома. Перееду. В понедельник пойду в леспромхоз сруб заказывать.
— А зачем тебе сруб? — вдруг озаренный внезапным решением сказал Иван Григорьевич. — Живи в моем доме.
— Как? — не понял Алексей.
— Дарю я тебе его, — и, видя ошарашенные глаза собеседника, его отрицательный жест, заторопился: — Дом крепкий, лиственный. Подремонтировал я его. А документы в понедельник в сельсовете оформим.
— А ты как же…
— Я? В гости приезжать буду. Не прогонишь, чай…
— О чем разговор. Дык, дарить зачем? Я и купить могу. Деньги у нас есть. Правда, Васька? Есть деньги.
— Нет, — твердо сказал Иван Григорьевич. — Продать не могу. Только подарить.
В деревню вернулись люди. Сразу же после отъезда Ивана Григорьевича Алексей Мужиков переехал в его дом жить. А через некоторое время еще две семьи перевезли свои дома с центральной усадьбы назад. И мертвая было деревня ожила. Замычали коровы, заблеяли овцы, зазвенели детские голоса. По ночам звонко кричали петухи. Запахи человеческого жилья разнеслись далеко вокруг.
Черт в каждом приезжающем человеке бессознательно искал своего хозяина и не находил. Жил он все там же, под крыльцом. Правда, нору новый хозяин заложил камнями и засыпал землей. Но зато рядом с Чертом, бок о бок, теперь жила очень симпатичная сука Аза. Была она молода и шаловлива. Часто вместе с нею Черт обходил деревню. Потом небыстрой трусцой выбегал за околицу, где по берегу речки без всякого присмотра паслось разношерстное деревенское стадо. Тут были три коровы с телятами, де-сятка два овец и даже три поросенка.