Страница 15 из 73
Черт усаживался неподалеку, Аза носилась около. Черт долго не выдерживал, неожиданно делал прыжок и мчался за подругой. Набегавшись, ложился на пригорок и засыпал. А Аза убегала в деревню.
Домой Черт возвращался вместе со стадом. Никто не приучал его к этому.
И в этот день, как всегда, Черт прилег отдохнуть. Аза умчалась в деревню. Было нежарко, ветерок чуть дышал, донося запахи стада. Но вот ветер принес новый запах, и Черт вскочил. Овцы уже сбились в кучу, коровы, нагнув головы, выставили рога. Телята жались за ними. Только поросята, отчаянно визжа, бежали к деревне. Наперерез им от опушки леса мчалась волчица. Черт бросился навстречу. Волчица остановилась, но Черт не напал, он помнил ее, но и отдать поросят не мог. Грозно рыча, стал теснить волчицу к лесу. Та, изловчившись, разорвала ему ухо, распорола бок, но Черт, пряча горло, продолжал отгонять ее от стада.
От деревни бежали люди, размахивая руками и крича. Впереди с громким лаем неслась Аза. Услыхав ее голос, Черт обернулся, и волчица достала его клыками, перехватила горло. Черт захрипел и упал. Он уже не видел, как Аза догнала волчицу…
А через три дня городские рыболовы в овраге, густо заросшем боярышником и черемухой, у неглубокой норы по голодному писку отыскали семерых волчат. Шесть из них были черными с белыми пятнышками на груди, седьмой серый — в мать…
«Привет из родных мест! Здравствуйте, Иван Григорьевич и ваша драгоценная супруга, дети и внуки ваши! Пишут вам из деревни Петровка. Потому как дарственную вашу нам теперь не нужно. Есть решение правления колхоза, чтобы строить здесь дома и леспромхоз уже срубы готовит. А сейчас в деревне уже четыре семьи, не считая нашей, а с нашей, значит, пять. Дом ваш в целости и сохранности, не беспокойтесь. В огороде срубили вам баню. Ходим в баню все, потому как она у нас одна на всю деревню.
И еще хочу вас порадовать, сука Аза ощенилась четырьмя щенками. Три кобелька и одна сучка. Все черные с белой грудью. А один из них так и норовит за палец тяпнуть — вылитый чертенок. Всех оставил жить, хочу, чтобы племя Чертово росло и размножалось. Колхоз мне за работу выделил машину «Жигули», и Сережка, старший мой, что пришел из армии, нагонял на ней уже целую тыщу. Машина хорошая. Но прошу тебя, Иван Григорьевич, как будешь ехать в гости к нам или насовсем, или как, купи там в Москве распредвал для «Жигулей», говорят, ломаются они быстро.
А намедни встретил Кольку Чистякова. Помнишь? Три дома от твоего отца жил. Корова у них еще комолая. Да помнишь. Так он в леспромхозе сруб новый заказал, и ставить будет не на центральной усадьбе, а здеся, на старом месте.
Бабка Василиса в город ездила, в церкву. Молебен за возвращение в родные места заказала и Черта помянула, святым назвала, так батюшка-поп ее из церкви чуть не попер.
Про урожай не загадываем, но должен быть хорошим. Все у нас постарому. Дожди вовремя пришли, так председатель орлом летает. Привет тебе от него. Приезжай, рады будем.
Остаюсь вами доверенный Алексей Мужиков. Деревня Петровка».
ИСПЫТАНИЕ НА ЗЛОБНОСТЬ
Посреди поскотины был вкопан столб. На столбу железное кольцо. А уже к кольцу длинной колодезной цепью привязан медведь. Он возвышался бурой копной и сидел по-собачьи, опершись передними лапами о землю. И по тому, как он водил мордой, как трепетали черные ноздри, было заметно его волнение. Не приходилось ему сразу видеть столько людей. Метрах в ста-стапятидесяти от него стоял стол, накрытый красной скатертью, на нем мегафон, папки, какието бумаги…
Шыкалов что-то говорил толпившимся неподалеку деревенским мужикам, размахивая руками. Но когда Павел Буянов, запыхавшись от быстрой ходьбы, пробрался через толпу, Шыкалов уже маячил за грузовиком с клеткой, в которую полчаса назад Павел сажал Потапыча. Сам, собственными руками. Переведя дыхание, Павел покрутил головой, присматриваясь. За грузовой машиной виднелись разноцветные «Жигули», «Москвичи», автобусы. В стороне стояли две блестящие черные «Волги». За легковушками толкался приезжий, пестро одетый люд, и оттуда доносился разноголосый собачий лай.
Наконец Шыкалов вернулся к столу.
— Николай Филиппович, — сунулся к нему Павел. Но тот молча отстранил его рукой и взял мегафон.
— Товарищи, внимание! Внимание! — раздался над поскотиной его голос. — Областные испытания лаек на злобность объявляю открытыми. Представляю судей… — Он перечислил несколько фамилий, после чего сказал: — К испытаниям допускаются западносибирские лайки с родословными, в возрасте от трех лет и выше. Сначала идут суки, потом кобели. Первой вызывается лайка Анита, диплом полевых испытаний второй степени, возраст четыре года. Владелец Харченко.
И Павел понял, что опоздал, что теперь уже ничего нельзя сделать, увидел высокого худощавого мужчину с поджарой лайкой черно-белой масти и повернул назад. Не хотел он смотреть, как будут рвать собаки его Потапыча. Но вначале невнятный смешок, а затем откровенный, язвительный смех заставили обернуться.
— Чего это? — спросил он у оказавшегося неподалеку соседа Василия.
— Та, — махнул тот рукой. — Не собака, барахло. Боится медведя. За хозяина прячется.
Над поскотиной раздался голос Шыкалова:
— Лайка Анита снимается с испытаний из-за непригодности. Уберите собаку, гражданин Харченко.
— А ведь говорили, что только чистокровных собак допускают, — удивился бригадир Иван Макарьевич.
— Ну и что из того, что чистых кровей?! — громко, чтобы другие слышали, сказал Василий. — Кровя-то чисты, да жидки, водичкой водопроводной с двенадцатого этажа разбавлены. Собаки эти не то что медведя, зайца с балкона не видели…
— Вызывается лайка Петра, возраст три года, диплома нет. Владелец Анисимов, — громыхнул над поскотиной усиленный мегафоном голос Шыкалова.
— Куды ей без диплома?! — съехидничал Василий. — Тут с дипломом струсила…
Лайка сделала по поскотине круг, но держалась от медведя в отдалении. Потом остановилась и залаяла.
— Фас, Петра! Фас! — закричал хозяин.
Собака стала приближаться к медведю, усиленно нюхая воздух. Шла осторожно, опустив хвост и прижав уши.
— Фас, Петра! Фас! — надрывался хозяин. Он, кажется, готов был сам броситься на медведя.
В это время медведь резко повернулся, и собака, истерично взвизгнув, рванулась назад, под судейский стол, едва его не опрокинув.
Зрители откровенно захохотали. Кто-то озорно свистнул. Хозяин кинулся ловить собаку, но та не давалась, шныряла по толпе, усиливая хохот и неразбериху.
— Внимание! Внимание! — гремел голос Шыкалова. — Прошу соблюдать тишину. Или я попрошу покинуть испытания… Мешаете работать судейской коллегии.
Шум медленно затихал. Павел посмотрел на Потапыча. Тот занимался цепью. Он тянул ее, стараясь оторвать от ошейника. «Дурак! Ты бы снял кольцо со столба да шасть — домой… А там бы мы уж…» — мысленно подсказал ему Павел и вспомнил, как медведь попал к нему…
В апреле, после весенней предкапельной метели, Павел на своем тракторе расчищал от снежных переносов дорогу до райцентра. Окончив работу, возвращался в деревню. Шалея от яркого солнца, мурлыкая под нос что-то залихватское, он двинул рычагами у старой вырубки и погнал трактор целиком по просеке. Выгадывал этим Павел немало — срезал крюк километров пять, да и проверял, цела ли заветная, припасенная до срока копешка лесного духмяного сена. Срок этот наступил, корова вот-вот отелится.
Трактор мощно гудел. Снег кое-где скрывал гусеницы, но Павел не беспокоился, знал — колдобин и ям нет. В одном месте только бы не прогадать, объехать вывернутую ветром ель.
Солнце било в глаза, грело через стекло. Грудь расширялась от весенних запахов, пробивающихся сквозь привычный запах солярки, и сам собой приходил мотив: