Седьмой гном

Резкий сигнал безопасности кроссовера заставил Макара встряхнуться. Ремень затянулся туже, и Чердынцев нажал на тормоз, едва не вписавшись в зад идущего перед ним автомобиля. Желудок обдало горячей волной, которая поднялась до самой груди и пробежалась мурашками по спине.

«Не надо об этом думать. Это прошлое. Ничего уже нет. Надо просто принять, что…»

Со всех сторон гудели клаксоны, водители нервничали, и, отмахнувшись от назойливых мыслей, Макар сосредоточился на дороге.

«Надо просто принять… И поесть нормально.»

Чердынцев сделал остановку лишь часа через два после окружной. Побег из дорожной пробки ради макдачной оказался попросту не возможен. Шею ломило, глаза чесались, желудок завывал, словно голодный зверь. Ввалившись в придорожное кафе, Макар обвел жадным взглядом витрину, но взял лишь двойной борщ и свекольный салат.

Привычка есть «красную» еду у него сформировалась в то время, когда заболел отец. Мать искренне верила, что свекла чистит кровь, поэтому каждый день кормила их блюдами из корнеплода. Но, к сожалению, даже израильская медицина оказалась бессильна перед лицом тяжелой болезни, и отец тихо скончался дома в окружении большой семьи и близких. Большая семья – это еврейские родственники матери, на которой отец Макара, Дмитрий Макарович, женился еще в Москве, когда они были студентами. Тогда еще был жив дед, и именно он настаивал на том, чтобы молодые переехали. Но оставлять старика в сложные 90-е никто не решился, а сам Макар-старший категорически отказывался покидать родину. Переезд состоялся только после того, как не стало деда, а Макару младшему исполнилось два года. Квартиру решено было не продавать, и в дальнейшем это стало для Чердынцева колоссальным подспорьем.

Пять лет назад он вернулся в Россию, чтобы доучиться, пустить корни и построить бизнес. Закончив Архитектурный институт, Макар с восторгом окунулся в работу, а попутно стал искать родственников по отцу, увлекшись изучением генеалогического древа. И если со стороны матери ветви были усыпаны «листвой» более чем щедро, то отец не мог похвастаться обилием родни, хоть и бережно хранил все старые письма и фотографии, оставшиеся от предков.

Как оказалось, был лишь один человек, который имел пусть и далекое, но родственное отношение к ним. Амалия Яновна Штерн упоминалась в письмах, которые одна из прапрабабок писала своей сестре. И в тех письмах она преподносилась как «…милая красивая девочка с тонким лицом и пышными волосами. Херувим во плоти и крови. Нежнейшее создание другой эпохи…»

Ничтоже сумняшеся, Макар Чердынцев начал поиски через архивы и справку, пообещав отцу, что в любом случае отыщет место, где она похоронена. Возраст старушки просто не оставлял надежд на встречу. И каково же было удивление Макара, когда однажды он увидел в интернете статью о Добринском театре. Собственно, искал-то он архитектурные примеры зданий дореволюционных построек, а наткнулся на фотографию с изображением чествования корифеев сцены, датируемую годом ранее. Двое мужчин и женщина сидели в креслах с высокими спинками в окружении цветочных корзин и других служителей Мельпомены, помоложе. Глаз моментально выцепил имена, которые были прописаны полностью, а не инициалами. И среди них была Амалия Яновна. Правда, не Штерн, а Горецкая…

Макара это не остановило, и он с удвоенной силой принялся выяснять подноготную старой актрисы. И очень скоро сделал вывод, что бывшая прелестница и херувим Амалия Штерн вполне могла стать Горецкой в приснопамятные времена. Во всяком случае, обозначенный возраст вполне этому соответствовал. Но данных об этом он не нашел, поэтому решил разобраться лично.

– …двести пятьдесят рублей! – донесся до Макара громкий недовольный голос.

Чердынцев вздрогнул и посмотрел прямо перед собой.

– Ой, извините, это дорого. Давайте лучше просто три сосиски в тесте и сок. То есть…две сосиски. И сок не надо. У нас вода с собой есть, – миниатюрная женщина с двумя детьми рылась в кошельке, выуживая деньги.

– Мам, а пирожное? С розочкой… – тихо спросила девочка, дергая ее за подол простенького зимнего пуховичка.

– Денег мало! – шикнул на нее старший брат, хватая за руку. – Билеты на автобус дорогие, не понимаешь, что ли?

– Ну вы цены-то видите, женщина? Считать разучились? – донеслось из-за кассы.

– Извините… Солнышко, я потом куплю, ладно?

Девочка скуксилась, наморщила хорошенький носик, но через минуту уже «водила» по прилавку длинноногую Барби с замысловатой прической и обкусанными кистями пластиковых рук.

– Так, ребятки, едим здесь, в автобусе жевать неприлично, – женщина откинула капюшон и поправила черную ленту в светлых волосах. Затем кивнула в сторону скамейки у стены. – У нас пятнадцать минут. Автобус ждать не будет.

Чердынцев увидел бледное лицо и сиреневые подглазины. Темная лента, по всей видимости, была траурной. Он коротко вздохнул. Когда семейство отошло в сторону, пододвинул поднос и оказался на месте блондинки.

Дородная лоснящаяся кассирша с ярко-красными глянцевыми ногтями потыкала в кнопки карандашом и подняла на Макара прекрасные насурьмленные очи. У ее локтя на тарелке возвышалась горка с надкушенными бисквитами и пирожками, а в уголках рта скопились сахарные крошки.

– Что застыл, красавчик? – широко улыбнулась она, и Чердынцев брезгливо отметил следы розовой помады на ее зубах. – Хочется чего-то необычного? – добавив томности в голос, вскинула она и без того изогнутую донельзя бровь.

– Да! Будьте любезны, – пытаясь сохранить серьезное выражение лица, ответил Чердынцев. – Корзиночки у вас есть? Такие – с розочками и повидлом? И еще эклеры. Только, пожалуйста, свежие. И сок, пожалуйста, две пачки.

– Найдем! – «Прелестница» визгливо крикнула в сторону кухни: – Тонь, корзинки готовы? – похлопав ресницами, она легла мощной грудью на сложенные руки. – Все для вас…

За спиной Макара зароптали остальные посетители. Послышался стук блюдец. Когда с кухни доставили тарелку с пирожными, Чердынцев попросил пластиковую коробку, отсчитал обозначенную сумму и направился к свободному столику, попутно поставив коробку и сок перед женщиной с детьми. Блондинка подняла глаза и поджала губы, но Макар лишь качнул головой и подмигнул девочке.

Сев лицом к окну, он стал хлебать борщ, который оказался вполне приличным. Впрочем, Макар не был избалован домашней едой, а испортить борщ, по его мнению, могли только избранные. К счастью, с такими он еще не сталкивался.

– Дядя, спасибо! – Белокурая Барби помаячила у его плеча, и Чердынцев успел щелкнуть ее по носу.

– Спасибо, – сказала женщина, придерживая дверь, пока ее дети протискивались, держа коробку вдвоем.

Чердынцев сжал кулак и поднял его в воздух, обозначая свое отношение. И произнес при этом:

– Но пасаран! *

Ее губы дрогнули в улыбке.

Через окно Чердынцев видел, как они сели в автобус, а потом махали, прижимая ладони к стеклу. Скорее всего, они его не видели, но Макар тоже помахал им в ответ.

– М-да, кому на Руси жить хорошо, тому и везде неплохо…

*No pasaran (исп.) – буквально эта фраза переводится как «они не пройдут». Нередко ее используют в разных контекстах и тогда она может означать ненависть, солидарность, приветствие при встрече, пожелание или напутствие на прощание (Держись!», «Прорвемся!»).

Глава 3 Серафима

За окном завывала декабрьская вьюга, колкие снежинки бились о стекло, а промерзшие уличные ставни ритмично и гулко постукивали от ветра. Сима медленно вытянула ноги, чтобы не мешать Илюшке упираться коленками в ее живот, и сразу же ощутила, как повеяло холодом от стены. Дыхание мальчика выровнялось, но сквозь сонное полузабытье она все еще слышала булькающие хрипы в его груди. Завтра нужно будет обязательно выбраться из дома, чтобы купить молока. Кажется, при въезде в поселок есть продовольственная лавка. Вот только вряд ли в ней можно расплатиться картой, которую, к тому же, могут отследить, а наличных у нее осталось совсем немного.