Голодранец

Пронесется громогласным, эхом раскатистым, правда.

И не поднимет больше взора

Поникшая поэта голова,

И не улыбнётся…

Наш учитель неоправданный…

В плену

Знаешь, в чем твоя проблема?

Ты, наивный, хочешь быть

  Понятным всем

И вместе с тем,

Понятным хочешь быть

Только мне.

Ты выбрался из собственного плена.

В одном наручнике,

Выкованном в том же плену своими руками.

Но мы оба знаем, сколь счастлив бы ты не был,

Ты, герой, хочешь обратно в плен,

В сырую яму.

Где среди гадов ползучих, грязи и всемирного кала,

В маске, изрисованой больным оскалом

Строить хотел бы снова

Хореи и ямбы.

И в этой же пленной яме,

Из грязи и кала,

Хореев и ямб,

Строил бы, как тогда, свои оригами.

Помнишь?

По исписанной бумаге,

Проведя пальцем по линии изгиба

Линией искрошенного ногтя,

Подбросил бы свой рваный самолёт

Чуть выше и вперёд,

Полетел бы чудо-птицей…

Ты же знаешь, нельзя выше и вперёд…

Налево, вниз, направо, вверх, вперёд,

Нельзя на взлет.

Стены – чёрный острый лёд.

Такие стены.

Не взлететь ни ямбу, ни хорею,

Лёд Гипербореев заполнил яму.

Такие ямы – грязь и змеи,

И такой вот лед,

Не берет ни рука, ни пламень.

О, да я смотрю, мы не рады свободе,

Ведь на свободе ты один.

А что же мы не пишем?

А что же мы молчим?

А, копим злость и во сне, в постелях потом кричим.

Одно слово… "Герой из плена",

Ты, пожалуй, не герой, ты в лёгком эмфизема.

С тобою вроде можно жить,

Но нельзя дышать.

И что же, трупом живым слыть?

От себя не убежать.

Ты говоришь мне, что моя проблема,

Цитирую, быть

Понятным всем

И вместе с тем -

Понятным быть

Тебе.

Разочарую, о, дитя!

Дитятко пера и мягкого подручного листа!

Моя проблема – не быть понятным всем,

Даже не непонятым по миру плыть,

Моя проблема, в общем-то, быть.

Ведь ты… Или я?

Лишь образ, рисованный с образа холста.

Выходит,  ты, а может, я

Лишь копия некоего тебя?

Ну нет. Совсем какой-то алогичный бред.

Ведь мы виделись буквально вчера.

Помнишь?

Твой развязался шнурок у края лужи,

А я увидел брошенный сверху канат,

Ты сделал вид, что я тебе не нужен,

А я, что не помню,

Но я запомнил этот взгляд.

Ну, положим, ты чудесный поэт.

Но друг, поверь,

Ты всего лишь своих отцов рудимент.

Такой же, как и вся сущность меня – абсурдный бред!

А может,  то было не вчера, а раньше?

Когда ты, посмотрев направо, пришёл в смятение,

Потеряв отражение.

Ну прости,  был занят, искал пути спасения!

Я слагал дифирамбы,

Не находя выхода из чертовой ямы,

Пока ты гулял меж бедер разных дам,

Ища выход там!

А знаешь, прости.

Я сам виноват.

Помнишь постулат…

Что-то там и живя умри?

Так далее, в аду сгори,

На небо следом вознесись, друг мой.

О, мой друг, дружище, я и есть твой ад.

Не стоило тебе тогда драться с тенью.

Тихая улица, разбитый фонарь,

Лихой в спину удар

И ты на коленях.

Ты же знал, что живу я там, среди мрака и тени.

Дошло?

Момент осознания?

О, чудо, ну созерцай, созерцай,

Несмышленная жертва душевных стенаний.

Я твоего Бога превознес и его же обрушил.

И вера пала,

И горели костры.

А она кричала,

Я был для неё одной глухим.

И Его я убил.

Труп Господень не отличить было от трупов мёртвых давно скотин.

И да, её я тоже убил.

Я один весь мир, твой ли? разрушил…

Спроси теперь, кто я и я ли не ты?

И почему твоя любовь у меня?

Почему мы гуляем по нескошенным лугам.

А ты в ямбе, окутанный хореем

Со взглядом пустым…

Когда-то, на рассвете мироздания, в твоей голове,

Пока плененный тобой нарочно,

Я ушёл в вечную стужу, а ты к ним, наружу…

Пир тут был и там

И гуляли мы череслами меж ног многих дам, да?

Я погуляю с ней и тут, и там,

И по нескошенным лугам.

И обязательно пред зеркалом в ночь лунную,

Чтобы ты, сукин сын, видел, скажу, как люблю её,

А она будет говорить,

Как мы любим друг друга,

Она думает, что ты – это я,

А любит, выходит, вовсе не тебя,

И не замечает, что каждый раз

Ухмыляюсь я,

Когда она говорит тебе-мне о любви и

Когда в истоме её плоть горит.

И это все тогда, когда ты стал добряком,

Но я то знаю, что вовсе не пиит,

А адский светоч зорь в тебе говорит.

Ведь мы так похожи,

С одним мы началом, я такой же.

Остальное вздор!

Ну ну, не плачь.

Безысходность?

Как там у людей? Лиха беда начала?

Прости, что всю жизнь твою молчал я.

Простишь меня? Прощай.

А я тебя нет.

Ведь, тварь, помню твой тот взгляд.

Полный, вроде, отвращения к самому себе,

Он смотрел только в меня и обращён был ко мне!

Да, тебе было больно, а мне больнее.

Ты мог дать сдачи, сбежать, а я лишь смотреть!

Боль от этого вдвойне, втройне сильнее.

И, как ненависти апогей,

Во льду, средь грязи и камней…

Нельзя ни сгореть, ни умереть,

Что с честью, что без ней.

В то время, как ты…

Ты горел среди людей!

Чтобы стало яснее, представь Колизей,

Где один гладиатор и сотни теней.

И вот, в бою

Он убивает тень свою…

И так каждый раз, мы лишаем себя тёмной стороны,

Делая из себя добродетелей все более злых.

Но тени сущность не умрёт,

Пока она не сможет жить.

Тень и мрак у нас в глазах самих.

Такой самозабвенный теневой суицид.

* * *

Знаешь, в чем вся проблема?

Ты, наивный, хочешь быть

Понятым всеми

И вопреки этому -

Так же непонятым быть,

Но на ряду с этим и с тем,

Не можешь понятным быть,

Ни мне, ни самому себе.

"Такая рефлексия над мыслями,

С последующими дифференцированными субъектами событий,

Неизменно приводит к разности мнений

Субъектов и их позиций

Ведь первый хочет творить и жить,

А второй – гнобить и жить, преисполненный амбиций.

И в перекрёстке этих векторных,

Изначально параллельных, линий

Случается подмена, когда мнений,

Когда жизней.

И всегда почти первый встаёт на место второго.

Но не его позиций.

Важно найти строгую дефиницию

Таким печальным событиям.

И никогда это не было

Т.н. шизофренией,

Потому что… "

* * *

Потому что, когда ты, сукин сын,

Смотрел на меня сверху вниз,

На яму-лужу, я стоял поникший,

Преисполненный горя бренного моря!

Но теперь, мы разобрались,

Кто должен стоять пред стенами

Душевных темниц,

А кто, с оскалом, плыть в потоке серых лиц…