Страница 8 из 42
— Ты вот остепенился, — протянул Годжо, глядя в глаза Тоджи.
— У меня было, ради кого, — Тоджи отстранился.
— У меня тоже в своё время.
— Это «тоже» тебя на дно и утянуло.
— Лучше не продолжай, — оборвал его Годжо.
— Как скажешь, малыш Сатору, — Тоджи направился к выходу. — Если эта баба тебе действительно понравилась, а не была различением на одну ночь, то советую шанс не упускать.
— Твоими стараниями она и знать меня теперь не захочет, — кинул Годжо.
— А ты проверь. Может, дамочка любительница экстремальных ощущений, — приподнял бровь Тоджи.
— Дверь сам закроешь. Ты мне настроение испортил. Провожать не пойду, — заявил Годжо.
— Да уж, обойдусь, сладенький, не напрягай натруженное за ночь ножки, — хохотнул Тоджи и скрылся в коридоре квартиры.
Сатору подождал, пока хлопнет входная дверь. И только потом встал, подхватив кружку кофе. Прошёл в спальню. Оглядел расправленную кровать с перемятыми простынями. Потом подошёл к большому окну. Внизу начинала кипеть, бурлить, исходиться живым соком повседневность. Сатору сощурился и сделал пару глотков кофе. Не так он хотел провести это утро. Обычно всё идёт по желаемому Годжо сценарию, но главная героиня сегодняшней ночи внесла свои коррективы в сюжет.
Сатору усмехнулся. Ему и правда понравилась Сакура. С ней случился не только хороший секс и приятное времяпрепровождение. Да, она не смотрела на Сатору, как на кусок качественного, отборного, выращенного в лучших условиях мяса. Может, это из-за её незнания о профессиональной принадлежности Годжо? Если так, то навряд ли она теперь будет относится к нему не через призму предвзятости. Хотя, когда Годжо волновало, что о нём подумают. Просто было в Сакуре ещё что-то — только всковырни и потечёт тёмное, вязкое, с золотыми прожилками. Она обросла толстой бронёй и пластинами с металлическими шипами. А внутри пряталось нечто живое, дикое, а ещё тёмное и обреченное. У Годжо на такие экземпляры чутьё.
— За маской лица в лунном свете увидел плутовку-лису, — почему-то вспомнил Сатору хокку.
Что именно имел в виду Морио Таскэ, когда складывал слова в поэтичные строки, понять было не трудно. Но примерить их, как старое платье, можно было на многих. Как на истинных лисиц среди людей, так и на людей среди лисиц. А ещё на тех, кто за человеческой личной прятал нечто трудно определяемое, с тёмной чешуёй и янтарными глазами.
Тяжело вздохнув, Сатору подошёл к кровати и прищурился. Пригляделся к чему-то блестящему на стыке между подушками. Наклонился и подцепил пальцами кулон на леске. Это был тот, что вчера висел на шее Сакуры. Видимо, слетел, когда они… Впрочем, может и просто порвался. Сатору внимательно посмотрел на леску. Да, действительно порвался.
Камушек в его пальцах был крошечным. И не лазуритом, как показалась вчера, а сапфиром с несколькими пузырьками воздуха внутри. Если посмотреть под определённым углом, то свет через камень проходил так, будто через космическую сферу чуть искажённой формы. А если перевернуть, то походило на глаз со зрачком.
Под кожей зазудило желание увидеться с Сакурой.
Но слова Тоджи немного охладили буйную голову. Нет, не про «не упускай шанс», а про подмеченное сходство, впрочем, ошибочное — с Сугуру. Его теперь ко всему плохому или сомнительному, что связанно с Годжо, любили приплетать. Оставили бы уже в покое человека. Потому что о покойниках либо хорошее, либо ничего, кроме правды. Правду знали все, не все помнили о Гето хорошее. Только Сатору и ещё пара человек.
Чёртов Фушигуро-старший. Умеет же задеть за живое. Сам не так давно стал «правильным», чтобы жизни Годжо учить.
Помниться, до того, как влиться в русло имеющейся на данный момент повседневности, Сатору совсем выцвел. Потерял интерес ко многому, если не ко всему.
Он садился на первый попавшейся поезд и ехал, куда глаза глядят. От станции до станции. В основном без пересадок. Чаще дремал, устроившись на самом удобном и безопасном месте. Прятал губы и подбородок в ворот куртки или свитера. Шарфа, когда холода вошли в силу. Реже смотрел в окно. Мимо в стёклах мелькали огромные здания мегаполиса и строения меньших габаритов, яркое разнообразие бетона и стекла в одном глобальном воплощении, и серый, сложный в своей геометрии, но одновременно с тем простой и унылый лабиринт из домов попроще. Всех их объединяла бесконечная, никогда не кончающаяся паутина гудящих электрических проводов.
Ещё реже Годжо наблюдал за людьми уставшим, немного тяжёлым взглядом. Вот мама с ребёнком напротив, объясняла что-то строгим вкрадчивым голосом мальчишке, указывая пальцем в книжку в руках сына. Женщина эта помятая и вымотанная, хотя на первый взгляд очень даже респектабельно выглядит. Только круги под глазами и грустный взгляд, плохо проглаженная блуза под воротником и немытые волосы, хитроумно убранные в такую причёску, где сразу немытость и не разглядишь. Будь Сатору, чем заняться, он бы не разглядывал ни её, ни пожилого господина в старой шляпе, ни школьников в разных униформах. Будто здесь так много птиц с самым разным оперением. Вот у этого мальчишки явный интерес к однокласснице. Он совсем робко, пока она не видит, уткнувшись в книгу, держал её за лацкан форменного пиджака. Без намерения причинить вред или сделать что-то мерзкое. Вот у этого молодого человека слишком длинные руки и ноги. Небывало длинные. Как у самого Годжо. А ещё полный кошмар на голове — сплошной чёрный хаос. А вот у той пожилой леди дома кот. Рыжий кот, не собака. Сатору так думал. А ещё думал, что процентов на пятьдесят может ошибаться. Хотя, он никогда не ошибался.
Только один раз. Глобально. И по полной, тогда ещё не зная, что эти самые ошибки, когда ему перевалит за двадцать три, будут иметь каждодневный характер.
Но людей всегда было слишком много. Одни сменяли других. От станции к станции. И Годжо делал какие-то заметки едва ли не машинально, будто зарисовки в блокноте, которые за неимением важности либо забывались, либо хаотично перечёркивались.
Всё это было не важно. Совсем не важно.
Потому что тогда внутри цвела пустая меланхолия. Явственная потерянность. А ещё одиночество. Они смешались в одно серое, опустошающее, тягучее состояние. Оно не пахло и почти ничего не весило временами, а иногда превращалось в тяжёлые свинцовые шарики постепенно наполняющие пространство грудной клетки. И тогда обретало запах Токийского метро. На самом деле то, что въелось в память Годжо, было диффузией сразу нескольких ароматов, но без исключения всех принадлежали метрополитену. Именно поэтому он садился на поезда и бесцельно проводил так время.
Он двигался, дышал, даже думал автоматически — робот. Сам того не осознавал. Просто жил. Не так, как раньше, естественно. Так как раньше не будет никогда. И осознание этого факта тоже пришло не сразу. Не осознание скорее, а полное принятие. Тогда Годжо являл собой механическую заводную игрушку с ключиком на спине. А когда случались прозрения, к горлу подступал тяжёлый, мерзкий, до болезненного тугой комок, который Сатору не мог никак откашлять. Он замирал, будто кукла, за ниточки которой переставали дёргать, и с ужасом понимал, что делает что-то не то. Или открывал глаза где-нибудь в вагоне метро и устало смотрел в одну точку, ощущая себя древнем и очень побитым временем изваянием.
Уход Сугуру, который побрёл по тёмной дорожке неизвестности, выбил Сатору из колеи. Смерть Гето, его окончательная потеря убила в Годжо всякий вкус к жизни. Его можно было вернуть только шагая по грани.
Годжо с такими людьми, заранее обречёнными, всегда чувствовал что-то подобное. Но то был особый вид стоящих над пропастью личностей, как алмаз не огранённый — не каждый к ювелиру на стол попадёт.
Мрачно усмехнувшись, Годжо поднёс к окну сапфир, держа кулон за лески. Камень поймал свет и пропустил его сквозь себя голубыми, чуть с бирюза бликами. Что ж, забавная вещица. И хороший повод повидаться с её владелицей.
========== Часть 4 ==========
Комментарий к Часть 4