Страница 9 из 12
– Что по ночам блудишь? – спросил меня мордастый прапорщик, лениво выгружая из милицейского УАЗа свой объёмный зад, – документы показывай.
– От бабы иду, домой, – спокойно отвечал я. – Вот в этом доме и живу. Документы в квартире.
– Что в карманах – показывай! Руки – показывай! – последовала грубая команда.
Мне ударило в голову бешенство кадрового офицера, которым какое-то быдло смеет командовать! Но я взял себя в руки. Спокойно вывернул карманы, показал ладони, даже поднял рукава, почти до локтя. Работали мы в перчатках, ладони я протёр снегом, перед тем, как идти спать, поэтому был совершенно внешне невозмутим, хотя в груди сердце бухало так, что казалось – этот наглый мент услышит… В карманах, кроме сигарет, спичек и ключей от квартиры – ничего не лежало. Жирный прапор милостиво процедил:
–Ладно, иди… – и загрузился, кряхтя, в машину.
Утром, когда обсуждали с Вовкой эту внезапную встречу с милицией, мой подельник задумчиво говорил:
– Это не случайно, Саня! Не мы одни, видать, там пасёмся. Менты рыскать начали… Значит, кто-то спалился, его взяли, отбуцкали… Он и сказал со страху, что не один был. И наплёл им про Митю Горбатого. Завяжем мы временно. Пусть всё утихнет. Неохота мне новый срок тянуть. А тебе – и совсем ни к чему. Ты вот послушай, знаешь что?.. У моей Надьки подружка есть. Разведённая молодая бабёнка… Ничего, так… Беленькая, стройненькая… Хошь, познакомлю? Соберёмся в субботу у Надюхи на хате! Деньги при нас… Надюха всё приготовит! Посидим по-человечьи… Ты и Лариса, друг дружку обглядите, сладитесь. Сколько можно сычём-то жить, как ты?..
Я не стал вдаваться в подробности, насчёт того, кто такой этот «митя горбатый», кого, и где «буцкали». Меня вдруг обдало жаром от желания познакомиться с женщиной! Пусть это будет длительное ухаживание, а не нырок в постель после застолья! Пусть! Я отвык от общения с ними совершенно. Я забыл, что такое прикосновение к женской руке… Я забыл про то, как лёгкие женские пальцы запускаются в волосы на моём затылке, а потом – впиваются в кожу спины… Я забыл, как женские губы целуют. Забыл опьянение от этих поцелуев. И захотелось всё вернуть… Немедленно.
Квартира Вовкиной подруги находилась в доме для малосемейных. Такие строили при прежней власти – во множетсве. В расчёте на то, что совсем скоро разросшиеся советские семьи переселят в новые, многокомнатные квартиры, а в освободившиеся – опять поселят семьи молодые, пока что бездетные… В подобных домах было всего два подъезда. На каждом этаже – по две двери, справа и слева от лестничного марша, за которыми – длинные коридоры с дверями отдельных квартир, по обеим сторонам. Жильё у Вовкиной подруги оказалась просторным: большая комната, совсем не тесная кухня, вместительный коридор с кладовками. Поразило то, что меня здесь ждали с нетерпением. Встретил меня в коридоре Вовка, но из комнаты донеслось женское, кокетливо – протяжное восклицание: «Ну, наконец-то»!.. Хотя, я и прибыл в точно обозначенное время! А из кухни шёл искушающий холостяка запах домашних кушаний. Обе женщины: хозяйка и её подруга – тоже вышли встретить меня. Лариса оказалась худощавой, длинноногой блондинкой с овальным, чистым лицом, аккуратным носиком, большими ярко-синими, затуманенными глазами, и крупным ртом, вокруг которого пролегли ранние тончайшие бороздки неизъяснимой, неведомой мне горечи… Она окинула меня юрким, оценивающим взглядом, заиграла глазами, но так быстро, что я едва успел эту игру уловить. И, плавно качая неширокими бёдрами, прошла назад в комнату. Я поначалу дичился всего. И домашней атмосферы гостеприимства, и женского общества, в котором давно не бывал. Но, после нескольких выпитых рюмок, и непринуждённого общения, вдруг ощутил себя прежним, таким, каким не был уже множество веков, каким был в той – весёлой, но краткой жизни молодого офицера, безвременно оборвавшейся… Слегка захмелев, мы весело болтали. И мне казалось, что этих двух милых женщин – я знаю давным-давно. Потом я заметил в углу гитару. Не «Кримона», конечно, которая у меня была. Но вполне приличного вида. Плавно сорвавшись с места, я подхватил её, нежно покачивая на руках, как дитя. Затем пробежал пальцами по струнам, наигрывая «звёздочки», чтобы определить качество звучания. Покрутил колки, настраивая инструмент под себя, и заиграл…
Как же давно не брал я аккордов на гитарных ладах! И пальцы мои стали грубее, но оказались всё также послушны и быстры, как и раньше. Прокашлявшись и выпив рюмку коньяка, я начал петь… Всё подряд, что помнил, что приходило в голову. Белогвардейские песни сменялись старой советской эстрадой, битловские – блатными, романсы – просто мелодиями без слов. Играл и пел я жадно, будто пил из какого-то чистого источника в знойный июльский день, утоляя жажду с каждым новым глотком, и не в силах остановиться. Меня слушали в напряжённой тишине, не выпивая, не жуя… А когда я прервал пение и игру, чтобы передохнуть, Вовка хрипато заголосил:
– Саня, братуха! Ты же артист! – и полез, размазывая по щекам хмельные слёзы, обниматься. А я, мельком, бросил взгляд на женщин. Надя тоже расчувствовалась от моего выступления, и всплакнула. А Лариса – смотрела мне прямо в глаза, тепло и восторженно. И, еле заметно, улыбалась. Но так обещающе… Уходили мы с ней вместе. Едва закрылась входная дверь в квартиру Нади, я нетерпеливо привлёк к себе хрупкое, податливое тело Ларисы, и принялся неистово целовать её мягкие губы. Она порывисто обхватила меня за шею, горячо ответила на мои поцелуи, затем откинула назад свою голову, как бы отстраняясь, и прошептала:
– Не надо здесь… Не хочу!
– Пойдёшь ко мне? – сдавленным от волнения горлом, проговорил я, и она не колеблясь ни минуты, ответила:
– Да!
Мы тихо шли рука об руку по запорошенным недавней метелью улицам, в объятиях спокойных зимних сумерек. С неба, изредка и плавно, падали блёстки, легчайший воздух дарил сердцу безмятежность. Великолепие осыпанных снегом веток деревьев и кустарника вокруг нас, казалось, глушили звуки улицы, а глаза Ларисы в темноте – из синих, превратились в сапфировые. Они ласково и таинственно поблёскивали, глядя на меня по-особенному, с поволокой и светлой печалью. Так мне казалось тогда… И ещё, мне подумалось, что я знаю эту женщин столько, сколько живу. И с ней – я счастлив. Воспоминания о той, первой и единственной ночи, проведённой с Ларисой, до сих пор не умерли во мне, и будоражат мою душу.
Поздним утром она выдохнула, потянувшись грациозно, как кошка: « Саша, мне пора домой»… – быстро собралась и ушла. А меня вдруг начала грызть немилосердная тоска в опустевшей квартире. Я не находил себе места. Мне хотелось видеть её, разговаривать с ней, такой нежной, тёплой, уже родной. Я пошёл на работу, чтобы хоть как-то отвлечься от гнетущих мыслей, с невиданной энергией расчищал снег, обильно выпавший за ночь, и всё думал о Ларисе, заново переживая нашу с ней встречу и её ласки, её объятия. Вовка, который уже успел опохмелиться, и был удивлён тем, что я отказался разделить с ним бутылку водки, во время перекуров рассказал мне коротко о моей новой подруге. Работала технологом на «Электроне», была замужем за украинцем, который приехал на завод по распределению после института. Родила от него дочь. Почему они расстались – Вовка не знал. После остановки производства – украинец уехал к себе, а Лариса устроилась продавцом в цветочный магазин в центре города, на углу улиц Профсоюзной и Институтской. Живёт с дочкой у матери. Завтра её смена. Этого «завтра» я едва дождался, ворочаясь в полусне ночью, мучимый нетерпеливым желанием видеть Ларису! Наступил понедельник. У нас выходной день. С утра я заспешил к ней в магазин. Душа просто разрывалась от желания увидеться…
Но в магазине сидела не она, а совсем другая, незнакомая пожилая дама, и на мой вопрос о Ларисе только пожала плечами: «Должна была выйти, но не вышла. А почему – неизвестно»… Я потоптался немного, ошарашенный. Какое-то неприятное, тревожное предчувствие овладело мной. Вышел на улицу, озираясь по сторонам ничего не видящими глазами, не понимая, куда направиться. Ноги сами понесли меня в сторону Центрального рынка, неподалёку от которого, в старом одноэтажном доме, жил мой единственный в этом городе друг. Он гулял со своей дочкой во дворе. Девочка каталась на санках с горки, которую Вовка ей соорудил, а он стоял и с любовью наблюдал за тем, как резвиться его поздний ребёнок, хрипло хохоча вместе с ней. Увидев меня – радостно заулыбался, блеснув фиксами: