Страница 39 из 45
- Да вас с Замятиной канонизировать надо! – торжественно объявил Морозов, не скрывая своего сарказма.
Мария опустила глаза.
- Я вашему спокойствию поражаюсь, - опять пошёл в наступление Морозов. – Улики против вас, и вам светит срок. Докажут – не докажут, но посидеть вам в СИЗО, ох, как долго придётся. Не пугает?
- Получаю, что заслужила. Как будет, так будет!
- Всё неслучайно. Я оставила свои отпечатки пальцев, когда эксперимент проводила. После журфака я на телевидении работала и вела журналистские расследования. В убойном отделе опера интервью давали, у смертников интервью брала. А потом под камеру оставила свои отпечатки. Это когда сказали: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся!» И когда я пальчики свои в черноту макнула и на бумажечке оставила, эффектно получилось. Я уж и забыла! Столько лет прошло. А вы взяли и нашли меня по этим отпечаткам! В тюрьму? Туда мне и дорога.
Морозов и судмедэксперт переглянулись. Уж очень патетично монолог прозвучал. Убедительно, но… Зная, кто такая Соболиха… Однозначно великолепная говорунья!
- А почему вы за Суриным стали ухаживать? Сначала, вроде, отказались от него? – неожиданно переключился на другую тему Морозов.
Мария, не удивляясь вопросу, поправила волосы и со свистом вздохнула.
- Вы любили его? – тихо спросил Морозов.
- Нет, - откликнулась Мария. – По первости, может, и да. А, может, мне так казалось. Я ведь в школе ещё училась, когда с ним познакомилась. Он казался мне всемогущим. Властелином! Братва. Сильные, всё могут. А они как давай и женщин, и детей. Я в бункер почти не заходила. Страшно было. Но помню, как дверь открылась, и вдруг крик такой, визг! Истошный, звериный, детский… Я туда ломанулась. Меня вышвырнули, конечно. Но краем глаза видела, что они мальчику на живот крутого кипятка из чайника только что вскипевшего плеснули.
- Не надо, - выдохнул судмедэксперт.
Мария замолчала и закрыла руками лицо.
- Куда уйдёшь от Сурина? Про какую любовь вы говорите? Гарем. На моих глазах. Я только и убеждалась тогда, что нет никакой любви. Есть вот эта вот мясная возня за деньги. Вытащили его из тюряги. О, он всё может! А потом как скрутило его! Надо было видеть и слышать, как он завывал от боли. Кишечником своим не управлял, и всё из него лилось. Вонял жутко.
- Жалко стало? – спросил Морозов.
- Не знаю. Я не лучше, раз он появился в моей жизни. Я испугалась, что меня ждут такие же муки! Вот этого я сильно испугалась. И стала из последних сил заставлять его жить. Сдох однако. И я тогда поняла, что никакой он не всемогущий. И я тоже сдохну. Раз я здесь, может, и пришёл мой срок.
Повисло молчание. «Как трогательно», - иронизировал Морозов.
- Собака? – спросила Мария, показав глазами на пыльно пятно на джинсах Морозова.
- Да, Мурзик, - по инерции ответил Морозов.
- Мурза! – улыбнулась Мария.
- Да! – удивился Морозов. – Все думают, что Мурзик от МУРа, а на самом деле от Мурза.
- Породистый.
- Да. Немецкая овчарка.
- А у меня боксёр жил. Всё время ночью пытался ко мне на кровать залезть. Одну лапу положит, потом другую. Я ему как дам ногой! Уйдёт. Потом опять лезет. В детстве у меня часто собаки жили. А боксёра папа подарил.
- Мне Мурзика тоже подарили, - всё так же не в тему сказал Морозов.
- Бандитские пули? – опять спросила она, показав на длинные ссадины на скуле Морозова.
Ласточкин с готовностью принялся нахваливать Главного, выставляя его в самом лучшем свете, полагая, что ему это может понравиться:
- Он у нас – герой! В засаде сидел, в сторожке. Нашёл там подполье, а в подполье…
Ласточкин вмиг замолчал, встретившись с гневным взглядом Морозова.
А Мария расцвела. Как лягушка, скинула свою зелёную кожу и превратилась почти царевну.
- Чувствую я себя отлично. Если надо что написать, напишу. Ручки и бумагу. А писать – моя специальность. Правда, я деградировала немного.
«Да она молодая!» - сделал своё великое открытие потрясённый Морозов.
Ласточкин зазывно улыбался. Но Морозов вовсе не растаял от услышанных историй и от своих неожиданный открытий.
- Скромное обаяние буржуазии, - процедил он, когда Марию увели в камеру.
…
- Как ты мог её отпустить? – рычал Шабалин.
Морозов никогда не видел его таким разъярённым.
- Ты – главный, но тебя предупреждаю, до поры до времени.
- Говори, да заговаривайся! – отрезал Морозов. – И пугать меня не надо. Я своё отбоялся.
Он, опытный опер, сын опера и внук опера, понял, что Парамонову не за что держать ещё сутки. Он знал кто она. Улика возле жертвы. Нате, берите скорее, с пылу с жарку, как говорится. А жертва рядом с монастырём, где она работала. Идите быстрее, да расспросите получше, где, как и что! И страницы паспортов в монастыре сканируют, так что узнать что-либо о подозреваемой не составляет труда.
Совпадение, как ни странно. (Или совпадения; скальпель туда же). И вместе с тем, это совпадение является подсказкой ко всей запутанной истории с трупами.
…
Морозов сидел в кабинете и дисциплинированно занимался бумажной волокитой, которую на дух не переносил. Его верный ординарец Мурзик с выдающимся терпением ждал команды «домой».
Морозов ушёл бы раньше но не любил приносить работу на дом, полагая, что умение размежевать конторские заботы и отдых – половину успеха. И был прав.
Но в результате он засиживался в отделе допоздна, чем восхищал начальство и вызывал недовольство уборщицы тёти Вали, полагающей, что бандитов-то он поймает и отчёт напишет, а детей сделать не успеет, а жизнь-то течёт, утекает, утекает. Тётя Валя кормила Морозова пирожками с картошкой и выгоняла его из его же кабинета шваброй.
Она была похожа на его смешную покойную мать. Все поему-то думали, что мать его родилась писаной красавицей, а она родилась курносой конопатой веселушкой. Морозов вспомнил, как она приехала за тридевять земель с веником в руках выгонять с рыбалки отца. Хохоту было! Но отец потому и любил её, что с такой не соскучишься.
В кабинет вошла Анна. Глаза на мокром месте, вид царевны-несмеяны.
- Что случилось?
- Вот, - она протянула ему листок.
- Что это?
- Описание убийцы Воскобойниковой.
- Так я знаю. Жанна Моро.
- Ну, да, - согласилась Анна. – Только учительница перепутала. Та баба старая была. В темноте моложе казалась. А другие тоже видели и сказали лет … э-э… семьдесят.
«Правильно, что отпустил Соболиху», - подумал Морозов.
- Дочка умерла.
Морозов вскочил. А вот этого он не знал. Что у Зубовой есть дети – всем открытиям открытие. Анна! Горе-то какой! Зачем скрывала про ребёнка?
- Отчего?
- Вены вскрыла.
Морозов сел за стол. Что-то не въезжает в то, что происходит.
- Когда?
- Двадцать лет назад.
Морозов чуть под стол не свалился. Да это она про дочку людоедкиной дочки говорит. Совсем запутала.
- И чего грустишь? Денег на поминки нет? – рассердился Морозов.
Анна напугала его не на шутку.
- В психушке держали. В седьмом интернате. Она оттуда сбежала и вены вскрыла. Я всё узнала. Вот.
Зубова положила перед ним фото Елены Журбицкой и выписку из психоневрологического интерната.
- Что-то я не нахожу, что она похожа на эту… как её… Жанну.
- Да, не похожа. И умерла давно.
Морозов встал, подошёл к Анне и обнял её.
- Да что случилось?
- Ты ни разу за день не позвонил мне.
И Анна разразилась тирадой про любовь и верность. И Морозов представлялся в этом разглагольствовании сущим деспотом, жестоким и равнодушным.
И тут он вспомнил свою жену, пилившую его при каждом удобном случае. Типа, ревнует, значит любит. Доревновалась. Но вдруг вспомнил ещё, как она пришла к нему в больницу, где он лежал после операции с катетером, с мешочками, где скапливалась моча. Как её передёрнуло от брезгливости! Сморщилась! Потом преодолела гадливость. Но его как в нокаут послали. Не надо ему такой жены, не надо. Потом уже точно знал, что в дальнейшем она приходила к нему исключительно из чувства долга. Баста. Не надо, ничего не надо!