Клад

– А с чего бы этому самому Мадриду распоряжаться в чужом доме? Мадриду мадридово, а гамонесское – Гамонесу.

Одобрительный гул поплыл над толпой, а из задних рядов раздался чей-то звучный голос: «Правильно!»; но Херонимо с неистребимым упорством не сдавался, продолжал защищать свою правоту.

– В Мадриде находится министерство. – Он почти кричал. – Оно выдало нам разрешение на раскопки этого холма.

– Да пошел ты! – заорал мужчина в заплатанном вельветовом пиджаке, грозно размахивая мотыгой; вокруг зашумели.

Репей молча созерцал эту сцену, на лице его не отразилось ничего; он доел грушу, швырнул в сторону огрызок, и тут-то белый кусочек отлепился от его щеки. Осторожно вытащив из охотничьей сумки вторую грушу, Репей с заученной важностью повторил, как ритуал, все ту же операцию, но на этот раз, когда он вонзил свой черный ноготь в ямочку плода, по его пальцам потек сладкий сок, и он, прежде чем заговорить, облизал руку.

– И можно узнать, кто ж тебе дал это разрешение? – проговорил он наконец.

– Министр культуры.

– Да кто он такой, твой министр культуры, чтобы совать нос в наши дела? Слушай меня хорошенько: эти сокровища наши, нашей деревни, и без разрешения деревни здесь и сам Господь Бог рыть не будет.

Возбужденные выкрики покрыли его последние слова. Толпа потрясала лопатами, мотыгами, косами, а кто-то крикнул хриплым, надтреснутым голосом: «Репей, хватит разводить церемонии!»; но парень в ярко-желтом свитере, повернувшись спиной к археологам и словно умножившись, спешил унять, снуя по всему полукругу, расходившихся сельчан. Стало тихо, и тогда наставительно заговорил Репей:

– Земля, на которой мы стоим, – это земля Гамонеса, правильно, парень?

Обескураженный, Херонимо молча согласился. Репей продолжил свою речь:

– Значит, если ты сам признаешь, что земля эта гамонесская, так по какому такому тройному арифметическому правилу должны мы терпеть, что один местный тип из Побладура и четверо босяков из Мадрида крадут наше добро?

Желая перекричать вновь поднявшийся шум, Херонимо повысил голос.

– Минутку! – закричал он, подыскивая чувствительную струнку собравшейся аудитории, – Когда дон Вирхилио, вечная ему память, обнаружил, что на этом холме стояла крепость…

– Не ври мне, парень, про покойного Полковника, не ври… Полковник и Пелайя, Пелайя и Полковник – они и в ответе за это дело, хоть вор-то – дон Лино. И честно тебе говорю: не увез бы дон Лино Пелайю в Вальядолид, так висеть бы им обоим сейчас на дереве, там, внизу. Ну, как тебе это нравится?

Какой-то человек с очень белой кожей, почти альбинос, выделяющийся среди этого сборища черных беретов и загорелых, обветренных лиц, яростно взмахнул серпом и закричал: «Хватит, Репей, валандаться, вздернем их!» Тотчас же весь холм загудел проклятиями и бранью. Крики одних подогревали других, и парень в ярко-желтом свитере только успевал поворачиваться и призывать к порядку. Наконец Репей, довольный тем, что накал страстей достиг апогея, поднял костыль, требуя тишины, и надменно объявил:

– Так вот, чтоб вы знали. Это наши сокровища, нашей деревни, а вы собирайте манатки и уматывайте отсюда, Мы сами укажем, как надо здесь раскапывать и кого для этого пригласить.

Снова попытался было Херонимо объясниться, пока толпа еще не взбеленилась:

– Имейте в виду, что эту работу могут выполнить только специалисты…

Но тут человек с белой кожей, альбинос, ободренный своей прежней вылазкой, протолкался в первый ряд и, указывая заскорузлым пальцем на инструменты и кучу вынутой земли, закричал:

– Что еще за специалисты дерьмовые, толком махать лопатой не умеют!

Его слова покрыл дружный хохот, сдобренный непристойными выкриками и руганью.

В голубых глазах Херонимо отразилась бесконечная печаль. Он повернулся к своим помощникам и сказал: «Собирайте все. Сейчас же уходим». Увидев, что они складывают снаряжение, Репей разозлился:

– И скажите в Мадриде, что здесь рыть никто не будет, если только сама королева к нам не пожалует.

Человек с белой кожей обернулся к односельчанам, погрозил вилами, привстал на цыпочки и завопил что было сил:

– Ни фига! Даже если королева пожалует!

Толпа снова его поддержала.

Археологи капитулировали без сопротивления, и победа оказалась столь неожиданной и опьяняющей, что для всех сельчан, даже самых робких и молчаливых, собирающие барахло археологи стали мишенью для насмешек. Все это время Кристино клонил голову к плечу, страдая от множества насмешливых взглядов, но альбинос разглядел его больное лицо и, измываясь, завопил:

– Поглядите на этого доходягу, у него шкура усохла, как на копченой колбасе!

Раздался взрыв хохота. Фибула дернулся, хотел броситься на альбиноса.

– Спокойно! – приказал Херонимо.

Альбинос швырнул вилы на землю, пригнулся, раскорячился и, поглядев искоса на Фибулу, расставил руки и растопырил пальцы, словно какие-то когтистые лапы.

– Ну, подходи, если штаны не зазря носишь, тварь чесоточная, – вызвал он Фибулу.

Но Херонимо ухватил того за плечо, и Кристино, сверкая глазами, снова принялся складывать грудой их утварь, а когда все сложил, мотнул головой, указывая на веревки, ограждавшие место изысканий. Херонимо, следивший за каждым его движением, тихо сказал:

– Оставь их. Вряд ли они кому помешают.

Но козопас, бдительно за всеми наблюдавший с самого начала событий и страдавший, конечно, от ревности к первым ролям альбиноса, в два прыжка оказался на краю разработки и, вопя как оглашенный: «Вон! Вон!», носком сбил первую вешку.

– Вон, все вон! – снова завопил он. – Сокровища наши, так сказал Репей.

Словно одержимый, огибая яму, выбивал он вешки, а обрадованные односельчане поощряли его криками и награждали аплодисментами. Херонимо подавил вспышку негодования. С напускной твердостью сказал:

– Кому худо от этих веревок?

В ответ поднялся оглушительный гвалт, он достиг апогея, когда нагруженные инструментом археологи гуськом пошли по узкому проходу через толпу глумливых сельчан. Один из них, разочарованный мирным исходом событий, сунул под ноги Анхелю мотыгу, и тот споткнулся, не удержался на ногах и упал. Особенно гоготала толпа, когда юноша, ни слова не сказав, покорно встал на колени и собрал рассыпавшиеся инструменты, а потом в ужасе кинулся догонять своих.

Они прошли уже всю огнезащитную полосу, и там их настиг тонкий злой фальцет козопаса:

– И не вздумайте вернуться, сучьи дети, а не то, как бог свят, повесим и вас!

Херонимо сел в машину в весьма удрученном состоянии духа из-за неожиданной беды. Он не возмущался, глубокая подавленность овладела им. Машинально положил в рот карамельку, тронул машину с места и, проезжая мимо орехового дерева с висельниками, пожал плечами и сказал:

– Первый раз в жизни такое испытал. С какой стороны ни посмотри, а это было унизительно,

Кристино поднял брови.

– Школ не хватает в этой стране, все из-за этого.

– Зато дерьма слишком много, – взорвался долго сдерживавший себя Фибула. -Только вот, ей-богу, зуб даю, если повстречаюсь один на один с этим белесым, оторву ему кое-что.

Машина выехала на шоссе, и Кристино спросил Херонимо:

– Что будем делать?

– А как по-твоему? Я думаю, прежде всего повидаемся с алькальдом, и пусть он им как следует намылит шею. Пусть хромого засадит. Мы еще поборемся. На голову встанем, лишь бы эта шайка не добилась своего.

Но в аюнтамьенто они застали только старика альгвасила с пластырем на носу; он кормил собаку. Альгвасил ничего не знал. Где был весь народ, понятия не имел. Алькальд чуть свет уехал за лесом, он каждую среду уезжает, а если им нужно повидать его, то пусть придут во второй половине дня.

Херонимо пристально смотрел на альгвасила, пока тот не моргнул испуганно и не опустил глаза. Тогда Херонимо вытащил старые часы и сказал своим спутникам:

– Половина двенадцатого, самое время застать Пако. Пошли отсюда, едем в Ковильяс, нечего терять время.