Страница 3 из 16
Две белые кобылицы
На дальний летят водопой,
Смотрела, как ветхое платье
Неслышно срывается с плеч, -
Молочные младшие братья
Его остаются стеречь.
Богатыми бусами росы
Блестели в её волосах…
Стояла чудесная осень,
И верилось всем в чудеса.
…А я люблю стоять на виадуке
И поезда встречать издалека,
И удивляться, как по синим буквам
Созвездия читают облака,
Как за два долгих поезда до стужи,
До станции, упрятанной в снега,
Какой-то мастер много жёлтых стружек
С октябрьского леса настрогал,
А друг его на клавишах покатых
Жестяных крыш, на струнах рельс и шпал
То грусть, то попурри из «Травиаты»,
То пышно вальсы Штрауса играл.
Так город вырос на пути из ночи,
По улицам гуляли чудаки,
И для больших домов влюблённый зодчий
Выкраивал из неба чердаки.
Там жили голуби, там звёзды отдыхали
От скучного небесного пути,
Там солнечные зайчики порхали
И радугу кромсали в конфетти.
И я там жил – моложе, чище, проще!
Не верится, но вот уж много лет
Мотается задумчивый извозчик
По переулкам памяти моей.
Мотается без встреч – одни разлуки,
На полчаса, на годы, на века…
Очнусь… Я всё стою на виадуке,
И поезда идут издалека.
Замер город, а мы всё несёмся
Мотыльками на каменный свет.
Обогреемся? Обожжёмся?
Нет!
Не согреешь бетонной ладонью
Пилигримов мильонную рать.
Город вывернул глотку питонью –
Жрать!
Город – психи в тихом кинозале.
Волки на крутящихся ногах,
Мы б вселенную одним прыжком пронзали,
Если бы не вязли в городах,
Если б отказались от привычки
В каменных садах искать плоды.
Стойте! Но кружением напичканы
Вечной гонки Вечные жиды.
Нервов перехлёстнутые нити
Вьются обезумевшим угрём,
Город сердце кровь свою магнитит,
Убеждает: встанем – и умрём!
И бурлит толпа в двенадцать баллов,
Поднят якорь, выброшен улов.
Мы скрежещем нервом по металлу,
Но не оставляем городов!..
ОСЕНЬ
Время прощения. Время даренья.
Что же, прощайте! Вот – яблок в дорогу.
В поезде вспомните: были в деревне.
С Богом!
Мелкие кисточки нервных художниц
В немость холста поездного окна
Звуки печали кладут осторожно –
Говор веретена.
Время прощания. Даль зарастает
Дымом отлёта гологолосым.
В новом блокноте – линейка косая.
Осень.
СОБАКЕ
Бедный Джек! Тебя сегодня люди
Будут на рассвете убивать.
Дом теперь у них высокий будет –
А его не нужно охранять.
Отхрипел ты, отскулил-отплакал!..
Кто придёт проститься? С кем знаком?
Для одних был просто «злой собакой»,
Для других – запором и замком.
Вой всю ночь – тебе сегодня можно
Не жалеть на шее старых жил!
Так и не узнать, зачем ты столько прожил,
Так и не понять, что вообще ты жил…
Мой тихий город Лыть.
Над башней лёт стрижа.
Здесь я любимым быть
Себя не утруждал.
Здесь у любви печи
Нас смехом замело.
У мотылька свечи
Горит одно крыло.
Другое – воска плеть,
Я гну его и мну,
На нём не улететь
В другдружнюю страну,
На нём не переплыть
Остуженный ручей.
Мой тихий город Лыть,
Ты мой, а я – ничей.
И женщины ничьи
К тебе меня влекут.
Вин мутные ручьи
По скатерти текут.
Нетронутая снедь,
Попробуй не остыть!
Попробуй не сгореть,
Мой тихий город Лыть!
Немой свечной язык,
Не мой в словах огонь.
Как быстро я отвык
Шептать в твою ладонь:
«Мой тихий город Лыть,
Мой тихий город Лыть…»
Не так, не той, не то…
Шертёрка, туз, валет.
На нас из-за цветов
Посматривал портрет
И, видно, был не рад –
Он голос знал иной…
Проклятый снегопад
За пышущей стеной
Простую стелет стынь,
Кладёт, спеша укрыть.
Взошла звезда Полынь
Над тихим градом Лыть.
А завтра вспыхнет снег,
Вскипит на лужах лёд.
Твой тихий человек
От слов вдруг упадёт.
Я их не усмирял,
Катил за валом вал,
Я сам их повторял,
И сам не понимал:
«Прими моё тепло,
Зажги свою свечу.
Остынь моим теплом…»
Кричу, шепчу, молчу…
«Мой тихий город Лыть!
Мой тихий город Лыть.
Мой тихий город Лыть…
Мой тихий город Лыть…»
Бог с тобою!..
С Богом, с Богом!..
Бог судья тебе,
Безбожнее!
Будь любою,
Будь с любовью,
Лишь не сгинь
На бездорожье.
Эта комната пуста.
Плащаницей занавеска
Закрывает горб куста
И беззубье перелеска.
Эта комната пуста.
Пять икон в кустах обоев
В крыльях свёрнутых креста.
Эта комната пуста.
Пять углов острее острых.
Лихорадочной коростой
След молитвы на устах.
Не хватило пороху,
Залежались в ворохе,
Перегнили в чёрное
На потом, потом…
А хватило б пороху –
Так сгорели б ворохом,
Улетели б по ветру
Пеплом и теплом,
И уже не выросли б
В молодо-зелёное
В зелено-упругое
С тёплым животом,
А летали б по небу,
По небу, как по миру,
И просились вырасти б
Хоть потом, потом…
Вьюга. Ночь. Почётный член союза.
Вот: как памятник – кумир и образец,
Как живой – такая всем обуза,
Пьяный и распущенный юнец!
Бросить, что ли пить? Куда? Не брошу.
Чёрный в белой стае воронья,
Я смешеньем истин огорошен,
Так не отличимым от вранья.
Вьюга гроздью яростного снега
Нас обоих бьёт в смеженье век.
Ты велик стал, бронзовый коллега,
Я останусь карликом навек.
Прав, неправ? Да ты меня не слушай!
Не вникай, пусть буду я просить.
Нынче, знаешь, бронзовые уши
Очень модно на башке носить!
Нынче, знаешь, вьюга слишком часто
Носит на Есенинский бульвар
Боль, неотличимую от счастья,
Если б не недельный перегар.
Сожаленья ждёт. Иль оправданья.
Мол, из наших. Всё поймёшь, простишь.
Только меж угрюмых долгих зданий
Кроме вьюги – благодать да тишь…
На Тверском бульваре – гроб.
Солнце. Светит, но не греет.
Пресса промолчала. Что б
Схоронили поскорее.
Спинами мощёный плац.
Шепот замерших прохожих:
«Кто? Поэт или паяц?»
«Э! В гробу – одну и то же!..»
Серебро бороды,
Изморщиненный лоб,
Всё, что прожито – дым,
Всё, что будет – озноб,
То, что будет – не я…
Белизна и покой.
Я свой посох отдал
Одряхлевшей рукой.
Караван по дворам –
Разноцветье, пой, пей!
Нелегко умирать
Под веселье людей.
Завершается круг,
Занимается норд.
Первый трепетный звук,
Но – последний аккорд.
И кукушка поёт
Мне двенадцатый раз,
Я прожил всего год,
Но я старше всех вас.
Пробежал по плечу
Холодок – так похож на беду…
Это просто свечу
Я случайно задул…