Виноватых бьют

Совсем взрослая, думал Жарков. Даже не приходится изображать. Он признался:

– Это не очень легко. Ты же знаешь, да?

– Я знаю, – подтвердила Лиза, – но постарайся уж.

Наверное, стоило спросить, как там в школе, никто ли не обижает, и так далее. Не спросил. Только смотрел, как резвятся её кудряшки при каждом наклоне головы. Как на алой щеке чернеет – его – родинка.

– Так иногда бывает. Но тебя-то я люблю.

Лиза кивнула. Можешь не говорить.

Пошёл снег. Крупные хлопья кружились и врезались в оконное стекло.

– Ого! – обрадовалась. – Папа, ты видишь?

Застегнула куртку и побежала на улицу.

– Подожди, – крикнул Жарков, – шапку надень.

Они шли теперь по белой дороге. Прочные свежие следы тянулись за ними.

– Давай искать преступника, – веселилась дочка, – пойдём по следу! Папа, расскажи, как ты ловишь преступников.

Вспомнил, что завтра новая рабочая неделя. Лучше – так. Начальник предлагал сходить в отпуск, но Жарков отказался. Ему сейчас нежелательно было оставаться наедине с собой. Опять нахлынет, опять не уснёт, и придется пить таблетки.

– А почему ты сам без шапки?

Не нашёл оправданий. Замялся, застопорился.

– Дома забыл.

– Ничего ты не забыл, – упрекала дочка, – не забыл. Ты специально так ходишь. Я тоже буду как ты, да?

Он покачал головой.

– Можно я у тебя останусь?

– Мама не разрешит, – сказал Жарков.

– Мы попросим. Я попрошу, – обозначила, словно её маленькое детское слово весило куда больше его мужского, отцовского, определяющего.

– Не знаю, – пожал плечами, – не знаю, – повторил.

– Ты просто сам не хочешь, я поняла, – и впрямь поняла дочка.

Не пытался оправдаться. Так бывает: лучше признаться в содеянном, чем вконец запутаться и облажаться.

– Понимаешь… – начал опять.

Она всё понимала. Отвернулась, набросила капюшон: я тебя не слышу.

– Ладно, – сдалась, – не объясняй. Когда-нибудь всё изменится.

– Так будет не всегда, – подтвердил Жарков.

Тропинка, скованная старыми серыми хрущёвками, вела к дому. Молчали, и снег уже падал не так настойчиво. Он зависал в воздухе и не думал больше ласкать их живые лица.

Ну да, изменил. А кто из мужиков – не: ни разу, ни хоть чуть-чуть.

Долг перед женой погасил быстро. Нашёл возможность, силы и время. Старел скоро, горел медленно, так себе наслаждение. Радуйся мелочам, как говорится. Он и радовался, и старался. Но всё равно случилось: сходил раз, второй, и понеслось. Понравилось, задышал иначе, мужиком себя почувствовал.

Не молодая, не особо красивая. Обычная, просто другая.

Он обещал:

– Такого больше не повторится.

Звучало некрасиво и пошло, как будто получил двойку, разбил окно в туалете, нагрубил учителю.

– Такое уже повторялось, Жарков, – наступала жена.

Виновато ходил за ней, пытался сквозь нежность добиться очередного шанса.

– Я по-хорошему прошу.

Жарков ненавидел женские слёзы и всякий раз их сторонился: лишь бы не слышать, не видеть, не сознавать собственную вину.

– Лиза! Ну, ты-то хоть скажи! – просил он.

– Отстань от ребёнка! – кричала. – Отойди.

Лиза думала: поругаются и прекратят.

Поругались. Не прекратили.

Всё-таки признался, раскаялся. И теперь для полного счастья осталось получить лишь справедливое наказание.

Пришлось.

Он снял квартиру. Хозяйка – приятная, но надоедливая старушечка, – жила этажом выше, и поначалу приходила каждый вечер проверить: всё ли в порядке, не буянит ли новый постоялец. Сдался и показал удостоверение.

– Майор полиции, – прочитала бабуля, – старший оперуполномоченный…

– Уголовного розыска, – договорил Жарков и громко хлопнул корочкой перед её острым носом, – ходить ко мне не надо, – обозначил чётко, – иначе съеду.

Квартирка – так себе, желающих мало.

Согласилась и больше не приходила. Редкий раз только, когда что-нибудь случалось – такое, в чём разобраться мог только сотрудник полиции, точнее, один лишь Жарков, точнее, каждый мог разобраться, потому что ничего уж такого не происходило.

– Георгий, – постучалась, – здравствуйте, Георгий, – повторила, когда Жарков открыл дверь. Стоял он в одних труселях и майке. Уже возрастная, но всё-таки женщина стеснительно отвернулась. Говорить в таком положении было не очень-то удобно. Уставилась, опустила голову.

– Я хотела…

Жарков с места не двинулся. Подумаешь, в трусах… Не голый же.

– Я тут шла, – изливалась женщина, – и увидела пакет. Мы не взорвёмся?

– Не взорвёмся, – ответил Гоша.

– Не взорвёмся? – повторила хозяйка, будто хотела на самом деле, чтобы всё тут взлетело и закончилось нахрен.

Пришлось смотреть. Прыгнул в тапочки, прошлёпал, обнаружил набитую майку из «Магнита» или «Пятерочки».

– Обычный мусор, – определил Жарков, – соседи выставили.

– Мусор? – повторила бессовестно бабуля.

Звучит как оскорбление, – подумал, – и подтвердил:

– Мусор.

Приходила ещё, стучалась долго. Открывал нехотя, никого не ждал.

Любовницу к себе не звал. У неё самой как бы обязательства.

Одному – тяжело, но терпимо. С работы возвращался не спеша: некуда было возвращаться.

Тогда он зашёл в «Красное-Белое» за полторашечкой местного разливного. Успеть до одиннадцати – и налакаться, чтобы быстрее заснуть. Очереди нет, лишь два курсанта с тележкой, суточный увал.

– А это, наверное, офицер, – заметил пьяный бездельник, примостившийся у кассовой ленты.

– Ещё пачку Винстона, – попросил Жарков.

Вышел, снял плёнку.

– Дай сигареточку, – попросил мужик, – дашь?

Протянул, щёлкнул зажигалкой.

– Знаешь анекдот про двух проституток, которые стоят на минном поле и читают табличку с надписью: «Мин нет». Знаешь, а?

– Не знаю, – ответил Жарков и пошёл.

– Ну, я угадал? – крикнул забулдыга. – Офицер?

Жарков не ответил. Только подумал, что никогда не хотел быть никаким офицером. Кем угодно, только не. А потом что-то случилось. И непонятно, что и почему.

– Угадал, – кричал вслед мужик, – угадал!

Проводил до самого подъезда. Жарков недобро взглянул, мужик отступил, закрылась тяжёлая металлическая дверь.

У него опять кончились таблетки. Новая партия придёт только в понедельник. Раз в месяц Тайх доставал ему по два блистера с капсулами. По одной перед сном, или когда прижмёт. Прижимало – часто; терпел.

Пил из горла. Жадно опустошил бутылку на треть. Хлюпнул ещё, закрепил пройденное. Всё по распорядку, настоящий армейский режим. Сейчас примет душ и, может быть, отрубится.

Выпил снова. Ему теперь хватало совсем чуть-чуть, чтобы опьянеть. Когда пьяный – не так больно, точнее, больно, но не так.

– А как? – будто спрашивал кто-то. – Как больно?

Он сколько-то сидел на полу в коридоре, потом вышел на лоджию, умылся ветром. Ночь укрывалась, ни одной звезды – будет холодно. Кончилось пиво, кончилось лето, а он оставался – и не знал, куда себя деть.

– Офицер! – услышал с улицы. – Начальник! – донёсся знакомый голос.

Жарков рассмотрел алконавта из «КБ». Подумал, что сейчас, может, ничем не отличается от него. Осталось только забухать вместе. Если пьёшь с кем-то, вроде как не считается, что алкоголик.

– Старшо-о-ой! – вопил тот.

– Чего тебе? – крикнул с высоты.

– Офицер! Офице-е-ер! – завывал мужик нещадно.

Стянуло затылок и дёрнуло, словно током, в пояснице и груди. Он допил, но всё равно стоял с пустой бутылкой, вертикально прижатой к губам. Потом схватил кухонный нож и сжал лезвие в ладони. Совсем не больно, зато кровь объяснила: ты живой, Жарков, живее каждого и любого.

– Начальник! – ударяло в голове и откликалось мягким, но звонким знаком.

Ветер бил и продувал со всех сторон. Жарков спустился в лёгкой ветровке. Он плохо видел в темноте, но опознал уверенно.

– Ты! – обрадовался мужик. – Пришёл!

Нет, определил Жарков, так не бывает. Так не должно, по крайней мере, быть.