Страница 35 из 39
Не столь уж глубоки и новы были эти мысли, а всё же они приободрили Гаухар. Неужели у неё меньше стойкости, чем у других? Ведь вот эта заочница, не исключено, тоже брошена мужем, однако учится, да ещё ребёнка воспитывает. Знать, не упала духом.
Встрепенувшись, Гаухар поднялась со скамейки, твёрдой походкой направилась к автобусной остановке. В автобусе нашлось свободное место. Она достала из портфеля тетради с конспектами и так увлеклась чтением, что едва не проехала свою остановку.
Дома она напекла блинов, вскипятила чайник. Но Джагфар не явился к ужину. Уже смеркалось. Гаухар включила свет, опять уселась за книги. Часа два прошли незаметно. Уже по-настоящему стемнело. С улицы через раскрытое окно доносятся ребячьи голоса. Но вот они постепенно смолкли. И прохожих убавилось. В квартире у Гаухар тихо, одиноко.
«Неужели Джагфар даже ночевать не придёт?
Неужели он… – Гаухар вздрогнула, боясь закончить мелькнувшую горькую мысль. – Нет, он не должен так поступить… Всё-таки где он может бродяжничать? Ведь уж очень поздно… А Фаягуль, говорят, за границей…»
Когда-то, по вечерам, стены этой двухкомнатной квартиры дышали уютом и словно бы тихонько напевали что-то. На стенах висели рисунки Гаухар, излучая мягкие краски. На выступах книжного шкафа, на гардеробе и серванте стояли красивые безделушки. Теперь всё затихло, поблекло, угасло. Но ведь тепло домашнего уюта замечаешь только в том случае, когда на душе у тебя спокойно. А теперь… Гаухар даже не включает радио. В комнатах безжизненно. Порой даже становится жутко…
Вдруг звонок. Гаухар резко вздрогнула. Кто это?.. Джагфар обычно не звонит, у него есть свой ключ.
Гаухар чуть приоткрыла дверь, удивлённо и радостно воскликнула:
– Шариф Гильманович!
– Можно войти?
– Конечно! Заходите, заходите, пожалуйста!
– Здравствуйте, Гаухар. Я заглядывал к вам днём – дома никого не застал.
– Я была в институте, потом немного отдохнула в сквере… Проходите же в комнату!
Шариф Гильманович оставил шляпу на вешалке, не спеша прошёл в комнату, осторожно сел на стул. Он впервые зашёл к Гаухар и не то чтобы смущался, а как бы осваивался, готовясь к откровенному разговору. Оглядевшись, вдруг повернулся к примолкшей хозяйке:
– Извините, Гаухар, я, кажется, несколько озадачил вас… Если не ошибаюсь, Джагфара нет дома?
– Да, его нет, – со вздохом ответила Гаухар. – Я сейчас поставлю чай, к этому времени, может, и Джагфар придёт.
– Нет, нет, не беспокойтесь! Я ведь ненадолго, не в гости. Можно сказать, по делу… – И, не дав Гаухар собраться с мыслями, сразу начал: – Если говорить откровенно, у вас, должно быть, плохо на душе?
Она ответила не сразу. Да уж чего тянуть, всё равно придётся правду сказать.
– Вы угадали, Шариф Гильманович, ничего хорошего, к сожалению, нет. Я сама всё порывалась зайти к вам, посоветоваться, но как-то не решалась. Не очень-то легко женщине начинать разговор о некоторых вещах…
– Понимаю. Как видите, я несколько облегчил вам задачу. Знаете, я поражён был… Вот уж не думал, Гаухар, что у вас может получиться так нескладно.
– Я и сама, Шариф Гильманович, не могу опомниться. Как громом оглушило… И сейчас ещё не разберусь, что произошло. Живу как во сне. Джагфару стало всё равно, есть я или нет меня. Ни одного моего слова не выслушает. Если прошу: «Давай объяснимся», – только плечами пожмёт или грубостью ответит. По-моему, он заранее так надумал: избегать объяснений, создать для меня невыносимые условия, чтобы поставить на колени. Скажу вам, Шариф Гильманович… – Она помолчала, словно набираясь сил, чтобы посвятить всё же постороннего человека в эту страшную правду. – Я уже потеряла надежду. Ума не приложу, что мне делать… Буду откровенна до конца, Шариф Гильманович. Джагфар не верит мне. А я ни в чём не виновата. Правда, случайно я повстречала в Казани одного человека, с которым была знакома ещё в юности. Он вернулся было к прежним своим признаниям. Но я твёрдо сказала ему, чтобы не питал никаких надежд… Впрочем, Джагфар давно знает всю эту историю в подробностях. И никогда не придавал ей значения. Только посмеивался. И вдруг всё перевернул.
Шариф Гильманович осторожно спросил:
– Этот человек где сейчас?
– Уехал.
– Куда?
– Кажется, в Ленинград. Он там живёт, там и работает. По крайней мере, он так говорил.
– Кем работает?
– Инженером на стройках.
– Извини, Гаухар, но раз уж начали, позволь спросить: ты в девичестве любила его?
– Нет, Шариф Гильманович, мы просто дружили. Только и всего. И опять же – Джагфар знал об этом…
Было уже около одиннадцати. Долго разговаривали, а Джагфара всё не было.
Как ни умело, как ни осторожно выспрашивал Шариф Гильманович, стараясь выяснить все обстоятельства печальной истории, Гаухар не сказала о муже ни одного порочащего слова. Только под конец, покраснев, обмолвилась: «Не исключено – Джагфару приглянулась другая женщина. – И сейчас же оговорилась: – Впрочем, это не моя, а его тайна. Вот если бы, Шариф Гильманович, вы сами поговорили с ним, это другое дело». По всему видно было: Гаухар не перестала любить мужа, всё ещё оберегала его честь, хотя и глубоко оскорблена им. Нельзя было не поверить в её искренность. На том и закончился этот трудный разговор.
Гаухар пообещала Шарифу Гильмановичу зайти к нему в школу, продолжить беседу, если у неё возникнет надобность.
– Конечно, зайди. Вместе подумаем, посоветуемся. Я готов переговорить с Джагфаром. Но сама понимаешь – он может уклониться от этого щекотливого разговора. Это его право.
– Я понимаю.
– Доброй ночи, Гаухар.
– Спасибо, Шариф Гильманович. И вам доброй ночи.
Закрыв дверь, Гаухар продолжала стоять на пороге, прижав ладони к пылающим щекам. Значит, в школе уже знают о её позоре! И, конечно, не все могли поверить в её невинность. Так всегда бывает. Но кто пустил слух? Скорее всего та же Фаягуль Идрисджанова. Да разве важно, от кого пошла болтовня? Говорят о позоре Гаухар – вот что главное.
15
Потёмки освещены электрическими фонарями. Из окна виден угол двора и край улицы. Вон идёт Джагфар. Высокий, широкоплечий. Он в плаще, без шляпы. Чёрные волосы гладко зачёсаны назад, поэтому голова кажется маленькой в сравнении с широкими плечами.
Миновав край улицы и угол двора, Джагфар пропал из виду. Но Гаухар знает: сейчас он открыл парадную дверь, поднимается по лестнице на третий этаж…
Джагфар прошёл прямо на кухню. Там он задержался, – возможно, решил приготовить себе чай или же просто выжидал, чтобы как можно дольше не заходить в комнату.
Гаухар всё ещё сидит в кресле возле окна. У неё нет сил даже подняться с места. «Сегодня всё должно быть сказано. Наша семейная неурядица получила огласку. И теперь медлительность, неопределённость ещё больше очернит меня». Гаухар хотела бы отдалить страшные минуты, а сама повторяла мысленно: «Да, да, надо уйти! Сегодня же, сейчас уйти! Но куда?.. Не всё ли равно. Хоть на скамейку в сквере, только бы не унижаться больше».
Конечно, решение это было выстрадано раньше, а сейчас оно оформилось окончательно. Всё внутри переполнено горечью, обидой, сознанием втоптанного в грязь достоинства.
Со всем этим должно быть покончено одним рывком. За эти тягостные дни, сама не замечая того, Гаухар приобрела новое ценное качество характера, которого ей недоставало раньше – решительность. Она ещё будет снова и снова оплакивать свою судьбу, даже раскаиваться в чём-то, но решение своё выполнит. Не может не выполнить.
Затуманенными глазами смотрит Гаухар на вечернюю улицу, потом, словно прощаясь, оглядывает комнату, которую они с Джагфаром называли то гостиной, то столовой…
Гаухар не положила в чемодан ничего лишнего, только свои самые необходимые вещи да некоторые, более удачные рисунки. Она помнит, как любовно украшала эту комнату, когда была получена новая квартира. Сколько было радости, и радость эту разделял Джагфар. И вот – конец всему.