Страница 36 из 39
Кто-то наверху включил радио. Вечерняя музыка тихо лилась в раскрытое окно. Это звучало как последнее «прости».
– Пора выключить этот траурный марш! – Джагфар, войдя в комнату, резким хлопком закрыл створки окна.
Гаухар промолчала, только долгим взглядом посмотрела на мужа. Почувствовав холод и отчуждённость в её взгляде, Джагфар как-то странно поёжился. Такого выражения он никогда не видел в глазах жены. И теперь он настороженно ждал чего-то худшего. Казалось бы, что за причина, чего ему тревожиться? Он сам сделал всё для того, чтобы приблизить этот вечер, этот час. Правда, он не давал воли рукам, да и язык всё же придерживал. Но ведь не только побоями и оскорблениями можно довести человека до исступления.
– Я ухожу, Джагфар, – сказала Гаухар мужу, как бы подтверждая его невысказанные мысли.
Джагфар молча пожал плечами. Но вот он заметил чемодан, стоявший около серванта.
– Куда ты пойдёшь на ночь глядя? – Что-то похожее на беспокойство или просто на чувство неловкости послышалось в голосе Джагфара, но сейчас же у него мелькнула мысль, которую, пожалуй, можно было назвать облегчающей: «Где-то на Дальнем Востоке у Гаухар есть какие-то родственники, не собралась ли она к ним? Или, может, отдыхать: купила путёвку, ничего не сказав мне…»
Гаухар закрыла лицо руками. Чёрные пряди волос упали на лоб, на глаза. Это безмолвная сцена, кажется, не произвела на Джагфара никакого впечатления. Отвернувшись к окну, он хмуро смотрел на улицу, где уже были погашены все огни. Он ждал…
Гаухар вскинула голову. Джагфар отвернулся. Успокаивая и взбадривая себя, он всё же подумал: «Ага, кажется, сдалась», но уже в следующую минуту мелькнула и другая мысль: «Скорее всего запугивает. Женщины умеют играть». Впрочем, это наверняка не было его собственным открытием, он уже давненько приучил себя к тому, чтобы присваивать чужие слова и мысли.
Лицо его приняло жёсткое, суровое выражение. Не должен же мужчина в такие минуты уступать своей жене!
Ему показалось, что в глазах Гаухар теперь погасли и обида, и возмущение. Ну, в таком случае он может чувствовать себя куда уверенней. Только бы и сейчас не допустить лишней болтовни: из слов каши не сваришь. Если Гаухар нравится сидеть, сжав ладонями виски, пусть себе сидит; если не торопится уходить, пусть не торопится – уйдёт днём-двумя позже, если уж надумала, за это время ничего не изменится. У Джагфара нервы ещё крепкие, он выдержит.
Скрестив руки на груди, он стоит вполоборота к жене. Она должна видеть, насколько он невозмутим и неуступчив, – на лице нет и признаков волнения. Разве человек, не уверенный в своей правоте, мог бы стоять вот так непоколебимо, словно памятник?
Этот твёрдокаменный Джагфар неуклонно шёл к намеченной цели. И вот – достиг. Но он уже не раз признавался себе, что переигрывает или уже переиграл: в его намерения вовсе не входил развод с Гаухар. Как жена она вполне устраивает его. Однако этого мало, ему нужна живая кукла. Она обязана делать всё, что пожелает Джагфар; должна жить только для него, и чтобы у неё не было ни одной самостоятельной, противоречащей ему, Джагфару, мысли. Сам он может делать всё, что угодно, – если захочет, заведёт интрижку где-то на стороне, ведь он муж, хозяин принадлежащей ему собственности.
В самой подспудной глубине души Джагфар мечтал быть стародавним татарским баем. И даже гордился этой, как он полагал, смелой мечтой. По его представлениям, только во времена байства сильный человек мог проявить всю свою богато одарённую натуру и повелевать слабыми. Разумеется, он не должен пользоваться теми способами, которые применялись подлинными ханами и баями. Времена меняются, надо действовать тоньше, изощрённей. Обо всём этом вряд ли скажешь даже близкому другу. Осторожно, Джагфар, осторожно! Когда-то можно было опираться на грубую силу, на богатство, на власть. Теперь – совсем другое. Но для ловких, умных людей нет невозможного. Пусть Гаухар даже уйдёт сейчас, он не будет задерживать, – всё равно вернётся: мягкий характер её требует крепкой опоры. Вернётся, чтоб стать красивой куклой в руках своего мужа.
Внезапно в квартире погас свет. Несколько минут оба находились в полной темноте. Глаза свыклись с потёмками, а на улице всё же было немного светлее. Особенно отчётливо выделяются верхушки тополей. Не отводя глаз от ближайшего дерева, Гаухар спросила:
– Вон видишь?..
– Что надо, всё вижу, – откликнулся Джагфар. – О чём ты говоришь?
– Не нахожу нужным объяснять подробно, – проговорила Гаухар, – а коротко – вряд ли поймёшь. Всё же попытаюсь… Вот этот тополь с засыхающей вершиной был когда-то свежим, цветущим деревом. Я не знаю, почему он захирел раньше времени. Факт тот, что век его недолог. Понятно?.. Ты перед другими хочешь выглядеть человеком с чистой душой. Я тоже считала тебя таким. Ты любишь представляться «сложной натурой», служителем высоких идей. А на самом деле ты незаметно подгнил, сохнешь. Не пожимай высокомерно плечами, – ты притворялся всюду, даже дома, разговаривая с женой. Что же, ты думаешь, я так и не заметила этого? Ошибаешься! Я убедилась – ты хочешь унизить меня, сделать живой игрушкой в твоих руках… Можешь не волноваться – я не швырну в тебя при людях грязью. Но я вправе презирать тебя, удивляясь собственному недавнему простодушию. Ошибка моя в том, что я ждала, может, ты научишься уважать мою самостоятельность. Очень жестоко и глубоко я ошибалась. Долго не могла разглядеть твою низкую душонку, одновременно и заячью, и волчью. Ты до последней минуты хитро и трусливо прятал от меня подлинные твои мысли. Если тебе приглянулась другая, надо было прямо, честно, по-мужски признаться в этом. Мне было бы тяжело, но за прямоту я, может, сохранила бы некоторую долю уважения к тебе. Хоть на это не всякая женщина способна, я не встану у тебя на пути. А теперь… Опять ты пожимаешь плечами с видом непонятого гения. Не сомневайся – ты полностью раскрыт и понят, тебе больше незачем лгать, изворачиваться. Я не встану на твоём пути. Ты получишь полную свободу в твоём понимании. При этом будешь всё глубже увязать в болоте. И не моя в том вина. Это последнее моё слово!
Гаухар никогда ещё не говорила с таким напряжением, тратя последние силы. Она совершенно изнемогла, – в висках непрерывно стучит, сердце сжимается от боли. Но в мозгу сверлит одна и та же упрямая, неотступная мысль: «Чего бы ни стоило, я должна уйти сегодня, сейчас или… или никогда уже не смогу защитить себя!»
Теперь осталось взять приготовленный чемодан и открыть дверь. Все слова, которые хотелось высказать, высказаны, – возможно, даже с лихвой. И всё-таки… Странно устроен человек: даже в самую последнюю минуту она чего-то ждала, хотя рассудок говорил: «Не обманывай себя. Чудес не бывает, ты ведь не раз убеждалась в этом».
– Можешь унижать меня, сколько тебе угодно, – с видом глубоко обиженного человека наконец заговорил Джагфар. – Если бы ты ушла, не сказав ни единого слова, было бы очень странно. Теперь ты высказалась. Не думай, однако, что ты умнее всех женщин. Есть и другие не глупее тебя. Они иначе думают обо мне. Вот так-то!
Признаться, Гаухар ждала других слов от мужа. Нет, не смогла она пробудить в нём совесть. На какой-то миг она словно оцепенела. Потом вздрогнула, очнулась. Действительно, безрассудно надеяться на то, чему не бывать.
Гаухар взяла со спинки стула приготовленный плащ, перекинула через левую руку.
– Даже в эту горькую минуту, Джагфар, ты не одумался. Должно быть, убеждён, что всё будет по-твоему… Ладно! Убедишься в обратном. Много было у меня невысказанных слов для тебя, да ветер унёс. Прощай.
С этими словами Гаухар положила на стол свой ключ от квартиры, взяла чемодан и вышла, плотно закрыв за собою дверь. Джагфар всё ещё стоял со скрещёнными на груди руками. Какое-то время на губах у него держалась холодная улыбка. Вскоре улыбка исчезла, на лице проступила бледность. Он подумал невесело: «Теперь придётся играть роль покинутого мужа. Незавидная, скучная роль… И впрямь я хватил через край. Убедить одного сочувствующего тебе человека в том, что ты обижен и покинут неблагодарной женой, не трудно, а вот убедить всех окружающих вряд ли возможно. Ведь, по неписаному закону, в семейных неурядицах, как правило, винят мужчин, – дескать, они всему зачинщики».