Живой товар

Как бы то ни было, Оля понимала, что готовиться следует к худшему. Не для того же их похищали и держали взаперти, чтобы потом извиниться и отпустить на все четыре стороны. Чем более ужасным представлялось будущее, тем радужнее казалось прошлое. Ах, если бы Оля не была такой дурой и умела ценить то, что имела! У нее был жених, оплаченное место в институте, любящие родители, своя комната, сотни милых мелочей, благодаря которым создаются комфорт и счастье. И все рухнуло, все полетело в тартарары из-за глупой размолвки!

Ну захотелось Аркадию пошалить, что из того? Было бы даже прикольно заняться с ним сексом под открытым небом. Так нет, Оля посчитала это выше своего достоинства! Скромница какая выискалась! Вот и сиди теперь, скромница, в этой вонючей дыре и жди, пока тебя не начнут трахать кому не лень.

В институте опытные девчонки шептали, что с неграми получается по-другому, потому что они больше, крепче и выносливее наших парней. Вот скоро Оля узнает, каково это. На собственной шкуре.

Она не была расисткой, но цвет негритянской кожи ей не нравился. Что здесь такого? Вот, допустим, у кого-то родимое пятно на пол-лица, и ты не можешь заставить себя прикоснуться к этому пятну. Чисто физическое ощущение, ничего личного. Или кого-то отталкивают толстяки. Или горбуны. Разве можно ко всем относиться одинаково? Черные ребята могут быть чертовски умными, веселыми, спортивными и музыкальными, однако физически они не привлекают, и в этом нет никакого снобизма. Кого-то они возбуждают, а кто-то предпочитает держаться от них подальше. Оля Саввич относилась ко второй категории.

Она не могла представить себе, что ее целуют большие влажные губы, трогают длинные темные пальцы с розовыми ладонями и подушечками. Ее отпугивал блеск белков негритянских глаз. Да и вообще после всего случившегося Олино отношение к нигерийцам стало весьма предвзятым. И кто в этом виноват? Она или они?

Ее взяли в каких-нибудь ста шагах от дома, когда она – вот дура! – присела на скамейку за детской площадкой, чтобы выкурить сигарету. Всю дорогу, пока она тряслась в автобусе, ей хотелось курить, но такой возможности не было. К тому же Оля крепилась, поскольку решила бросить курить в ожидании беременности от Аркадия. Теперь такая необходимость отпала. Как и все молодые люди, поссорившиеся с партнером, Оля полагала, что это навсегда. На подходе к дому она купила пачку сигарет, зажигалку и устроилась в тени акации.

Неподалеку остановился микроавтобус без окон в салоне. Солнце светило в кабину, и Оля не сразу заметила, что за стеклом сидят двое. Один из них – негр в желтой рубахе, обтягивающей торс, – выбрался оттуда с какой-то бумажкой в руках, посмотрел по сторонам и остановил взгляд на дымившей Оле.

– Здравствуй, – произнес он почти без акцента. – Я ищу нотариуса. Не знаешь, где его офис?

Негр был высокий, опрятный, в белых штанах. Оля ему сдержанно улыбнулась и покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Точно не помню. Кажется, там. – Она показала. – Или там…

– Здесь есть адрес, – сказал парень, направляясь к ней с бумажкой в коричневой руке. – Подскажи, пожалуйста.

Он остановился совсем рядом. Оля уставилась в бумажку. В лицо ударили брызги и резкий запах. Больше она ничего не помнила.

Очнулась в машине, когда ее, запихнутую в большой картонный ящик из-под электробытовой техники, выгружали из фургона. Как-то вышло, что она выскользнула из коробки, но ей на голову нахлобучили пакет, так что она ничего толком не увидела. Лишь заметила, что похитителей было трое и все они были чернокожими.

Вот такая история. Короткая и невеселая.

Глава восьмая

Когда Лора была маленькой, Никонов не мог насмотреться на нее, не мог надышаться ею. Правда, по-настоящему нежные и теплые чувства проснулись в нем, когда дочке было годика два и она начала не только ходить и лепетать, но и связывать слова в предложения. До этого он испытывал лишь приступы любви, перемежаемые вспышками раздражения и периодами тупой усталости от детского крика, необходимости развлекать ее, мыть девочку, кормить, переодевать, ухаживать за ней и следить, чтобы она ничего не натворила, не взяла в ручонки лишнего, не поранилась, не обожглась, не упала.

Он старался приходить пораньше, и Алла, вымотавшаяся за день, оставляла Лору на его попечение, а сама выходила в магазин, запиралась в ванной или понемногу занималась спортом, восстанавливая форму. По выходным Никонов оставался с малышкой вдвоем. Так он учился любить ее. Не только за то, что она маленькая, миленькая и беззащитная, не только потому, что она плоть от плоти его, а потому, что между ними устанавливалась иная, почти телепатическая связь.

Мы любим то, во что вкладываем труд. Воспитание девочки было трудом, не то чтобы тяжелым, но постоянным, изнуряющим. Зато и награда была соответствующая. Лет до четырнадцати Лора была типичной папиной дочкой, признающей только авторитет отца и готовой принимать его сторону при разногласиях с матерью. Это не означало, что она, как все девочки в нормальных семьях, не воспринимала маму как старшую и очень близкую подругу. Но Никонову казалось, что его отношения с Лорой были особенными, теплыми и дружескими. А потом ее как будто подменили. Она стала принимать любое его замечание в штыки, дерзила и язвила. На ее лице появлялось отсутствующее выражение, когда он к ней обращался. Оказалось, что ладить с девочкой-подростком куда сложнее, чем с малышкой, не только требующей внимания, но и щедро отдающей его.

И Никонов отступил. К своему стыду, он не нашел в себе достаточно терпения, мужества и самоотверженности, чтобы преодолеть возникший барьер. Он сдался. Пустил их отношения на самотек. И теперь, несмотря на то что они с Лорой были очень близкими людьми, на деле таковыми не являлись. Годы охлаждения не прошли даром. Отец и дочь превратились во взаимоотталкивающиеся магниты, которые просто не в состоянии приладиться друг к другу.

Алла являлась тем стержнем, на котором держалась их нехитрая конструкция семейных отношений. После ее ухода Никонов и Лора стали отдаляться еще сильнее. Дочь была взрослой девушкой со своими потребностями и секретами, о которых он имел самое смутное представление. Никонов чувствовал, что раздражает ее уже тем, что он мужчина. Она злилась на мать, но главным виновником произошедшего все же считала отца. И сторонилась его, как будто он был ей чужим. С этим ничего нельзя было поделать. Во всяком случае, он не знал, как подступиться к Лоре и стоит ли вообще делать такие попытки. Может, было бы правильнее оставить ее в покое, чтобы дать время залечить душевную рану и свыкнуться с новым положением вещей? Дело осложнялось тем, что дочь явно не собиралась идти ему навстречу. Держалась так, что казалось, будто они носят невидимые скафандры и находятся на автономном жизнеобеспечении.

– Ужинать иди, – позвал Никонов, заканчивая жарить картошку.

Он нарезал ее слишком мелко и держал на чересчур сильном огне. Местами она была сыровата, а местами начала подгорать. Кроме того, запоздало брошенный лук никак не хотел поджариваться. Никонов стоял над сковородой с жирной лопаткой и переворачивал картошку, то и дело роняя кусочки на печку и пол.

– Слышишь? – повысил он голос. – Сейчас буду накладывать. Мой руки – и за стол!

– Я не хочу, – отозвалась Лора из своей комнаты.

– Для кого тогда я стараюсь?

– Не знаю. Для себя, наверное.

– Не вредничай, Лора, ладно? – попросил он, сдерживаясь. – Другая дочь вошла бы в положение. И уж точно помогала бы по хозяйству.

– Так заведи себе другую дочь!

Дверь Лориной комнаты захлопнулась. Никонов размахнулся лопаткой, чтобы швырнуть ее, но опять сдержался и аккуратно положил в раковину.

Навалив себе гору дымящейся картошки в тарелку, он полез в холодильник за помидорами. Остановился. Их солила Алла. И вон тот перец в банке мариновала она. И баклажаны.

– Перебьешься, – сказал себе Никонов.

Сел за стол, пожевал немного, дыша обожженным ртом, и достал банку с помидорами. Какого черта, в самом деле! Может быть, стиральным порошком теперь не пользоваться, раз его Алла покупала? Посуду выбросить? Подсолнечное масло?