Лимб

— Итак, скажите мне, сколько лет вам было, когда родители лишились разума?

Лицо Невилла приняло печальное выражение.

Драко поморщился. А сколько тебе было, когда ты лишился разума, мудак?

Он не понимал, почему целитель не мог узнать эту информацию из карты больных. Как будто в отделении Януса недостаточно неизлеченных душ… нужно сдавать месячную квоту? Еще больше душевнобольных героев войны, почему бы и нет.

Малфой ненавидел просматривать воспоминания с родными пациентов. После этого хотелось напиться и… обычно он так и делал. Он всё еще помнил, как просматривал воспоминания матери и Забини о нем самом. Через эту процедуру его протащили духи Тибета и его сердечный лама*.

_________________________________________

*Сердечный лама — так называются учителя, который находится всегда рядом с учеником, наблюдая за ним день ото дня, обучая и помогая расти.

_________________________________________

Это не было принято в общей практике, но Малфою пришлось столкнуться с собой через самых близких. Конечно, в этом списке не значился отец. Ведь чудовища не бывают близки ни к чему, кроме ужаса и смерти. Впрочем, ужаса и смерти и в Драко оказалось не так уж мало. Да и чудовищ не меньше, чем в папаше, вот только сжирали они его, а не всех вокруг.

У магглов есть одна болезнь… ее называют аллергией на самого себя. Так вот, его ощущения тогда нельзя было описать точнее.

Увидеть воспоминания матери, услышать откровения Забини… оглущающе и освежающе одновременно. Он вернулся в свою монастырскую обитель и разгромил ее до основания. Он кричал и плакал о себе самом и о том, что не мог найти путь к себе.

Тогда сердечный лама познакомил его с ментальными семенами.

Для Малфоя, наследника рода, потомственного волшебника, ментальные семена были чушью на воде. Его Учитель сидел на крыше монастыря уже несколько дней, Малфой же еле досиживал свой восемнадцатый час — всё его тело ныло и горело, а внутри бушевал огонь.

«Ты не спокоен. Зачем ты здесь сидишь?»

Голос Учителя в его голове внезапно заставил Малфоя вздрогнуть. Но он догадывался, что в реальности лама даже не шелохнулся.

«Это и есть реальность».

«Не такая реальность, как та, в которой мы сидим на крыше» — подумал Малфой, с напряженностью отмечая, что любая мысль в его голове слышна Учителю.

«Это как посмотреть».

«Да как ни посмотри» — огрызнулся Малфой, уставший, голодный и чертовски злой на себя, мать, учителя, отца, Волан-де-Морта и всех вокруг.

Перед глазами вспыхнул образ яркого киви.

«Что это?»

«Это киви» — его голос всё больше наполнялся нетерпением: ему хотелось вылить собственное напряжение через словесный сосуд. Конечно, он уважал ламу, но дискомфорт — не то, за чем он пришел к нему.

«Для кого это киви, Драко?»

«Для всех людей».

«А для кошки?»

Малфой помедлил. Киви для кошки — не киви? Или киви?

«Я не знаю»

«В киви есть актинидин — кошачий наркотик».

Малфой раздраженно фыркнул. Еще одни маггловские исследования, к которым тяготел лама. Он был таким же волшебником, как и Драко, вот только почему-то не гнушался знаниями простаков. Впрочем, не то чтобы сам Драко отвергал их… скорее, считал ненужными. Какая ему разница до кошачьих наркотиков, когда есть книззлы, для которых это вещество в киви ничего не значит.

«Если ты зайдешь в комнату и увидишь киви, а после тебя зайдет кошка, то что увидит она?»

Раздражающе простой вопрос.

«Наркотик».

«Если ты выйдешь из комнаты, то киви станет наркотиком?»

Малфой не мог ответить. Он пытался понять рассуждения Учителя, но это было нелегко. Поэтому он молчал.

«Итак, если я положу этот фрукт на стол, и все люди вместе с кошкой выйдут из комнаты… В этот самый момент, когда здесь никого нет, что это будет за вещь? Это будет фрукт или наркотик? Можно ведь сказать, что и то, и другое».

«Фрукт. А если заходит кошка — наркотик» — кажется, Драко понял, к чему ведет Учитель.

«А если двое? Тогда в комнате одновременно существуют две реальности» — лама подвел итог. — «Твои ментальные семена, те, из которых вырастает восприятие реальности человеком, посажены и выращены неправильно. Их ростки не должны были формироваться твоим отцом, не должны были расти во время войны, но они уже выросли такими. И ты должен вылечить свои семена. Выдернуть те, что не поддаются лечению, вскопать и пересадить те, что нуждаются в этом, поливать их чистейшей водой. Итак, зачем ты здесь, Драко Малфой?»

Малфою не требовалось много времени, чтобы понять, зачем он здесь. Он жаждал узнать как. Как очистить свои семена от крови? Как выдернуть сгнившие ростки?

«Если кто-то хочет чего-то, то должен найти того, кто хочет того же самого, и помочь ему это получить. И тогда он, его разум и его магия зафиксируют это. Включатся особые процессы, непостижимые для таких как мы, и вскоре он получит желаемое».

Этот мысленный разговор стал для Малфоя поворотным. Именно тогда он понял, что для исцеления нужно лечить, а чтобы пережить прошлое, нужно найти кого-то, кто тоже остался в прошлом.

Так что ему не пришлось долго думать над предложением Поттера. Казалось, сама магия тянула Малфоя на поверхность чистой воды, вытаскивая из болота минувших дней.

Сейчас Драко понимал, о чем говорил его сердечный лама. Исцеление Грейнджер — его собственное искупление, очищение, исцеление и его самого.

Из воспоминаний о своем пути Малфоя вывел скрип пера целителя, который допрашивал Невилла о его родителях. Совершенно идиотский сеанс вопросов, который, похоже, был нацелен просто на получение нелепой и ненужной информации от сына больных.

— Ваша мать была привязана к вам? — спросил доктор, не поднимая глаза на Невилла, который стал еще печальнее и тревожнее.

— Я… я полагаю, что да? — это было похоже на вопрос; Невилл внезапно как-то осел в кресле. — Я не знаю.

Его лицо выражало такую тоску, что Драко по-настоящему разозлился. Какая мать не привязана к своему сыну? Особенно та, что сражалась на стороне Света.

— Постарайтесь быть более конкретным. Нет таких вопросов, на которые нельзя дать ответ «да» или «нет». Ваша мать кормила вас грудью? — Малфой оглянулся на доктора, чтобы проверить, что тот не шутит. Старый кретин даже не поднял головы, даже не видел, как Лонгботтом поджал губы и дернулся.

— Я НЕ ЗНАЮ! — Драко снова перевел взгляд на Лонгботтома, который пытался скрыть под вспышкой ярости мучительную боль. Его глаза наполнились отчаянием.

Драко не понимал, как у Невилла хватило терпения не проклясть безумного доктора до кровавых всхлипов. Благородные гриффиндорцы не нападают первыми.

Что ж, Драко был выпускником Слизерина, а потому, окажись он там, подвесил бы этого колдомедика вниз головой и бил током каждый раз, когда тот не давал бы ответа на вопрос «Ваши родители знают, что вы гей?». Ведь нет такого вопроса, на который нельзя дать ответ «да» или «нет», правда, целитель Струт? У Драко скулы сводило от этого диалога.

— Ваши родители в очень тяжелом состоянии, мистер Лонгботтом.

— Да что ты говоришь, потухшее светило медицины, — пробормотал Драко себе под нос и взмахнул палочкой, прокручивая воспоминание врача до момента, когда он вошел в палату четы Лонгботтом.

Драко двинулся следом, внимательно смотря в лицо Алисы. Оно не выражало никаких эмоций, кроме вялого умиротворения. Разглаживая идеально ровный край одеяла, Алиса смотрела в окно, изредка моргая. Она не двигалась без лишней необходимости, не раскачивалась, не издавала никаких звуков. Но, в отличие от своего мужа, осознанно реагировала на присутствие других людей.

Френк Лонгботтом был близок к пациентам за черной чертой их отделения. Там лежали те, кто подвергся поцелую дементора. Волшебники без души. Малфой слегка повернул голову влево, к коридору за стеной, который вел в палату к его отцу и ему подобным.

Он нечасто посещал их: у «черной черты» был свой персонал, обязанный следить за их общими показателями здоровья. Никто не собирался их лечить, ведь его отделение занималось лечением души… а была ли душа у приговоренных к поцелую дементора? Это было высшей формой наказания — приговаривали к поцелую только тех, за чьими спинами по всей Британии тянулся кровавый след.