Темница

Никто не мог описать словами этот дом. Но однажды кто-то из гостей спросил: «Интересный интерьер и вся конструкция в целом. Это готика?» После этого мы всем спрашивавшим говорили, что он в готическом стиле.

Тетя же была полной противоположностью дяде. Она всегда была весела – годы были над ней не властны. Каждодневные заботы по дому ее нисколько не утруждали. Она играючи справлялась с уборкой по всему дому, готовкой, стиркой, глажкой, еще успевала подтрунивать над дядей за его постоянно занятой вид. А также она имела навыки профессиональной портнихи: она шила костюмы для усопших. Навыки профессионального маляра: все, что строил дядя на нашем земельном участке, она красила или белила известью. Не трогала только дом. Навыки профессионального повара: родственникам усопшего достаточно было доплатить, и кулинарные изыски на похоронах или поминках были обеспечены.

Но как же контрастировали их собственные похороны с теми, что они сами устраивали для кого-либо, ведь никто в городе не мог проводить в последний путь человека так, как это делали мои приемные родители.

Сколько себя знаю, я всегда жил в этом доме. Мне рассказывали, что родители навещали меня, когда я был маленьким, потом они уехали куда-то очень далеко, вроде даже в другую страну, что сделать и теперь почти нереально, а лет двадцать назад – событие из ряда вон выходящее.

Тетя всегда звала всех к себе в гости, ведь знакомых и друзей у дяди с тетей было хоть отбавляй. Нельзя было пройтись по центру города с ней, чтобы не повстречать десять-двадцать знакомых. Но вот именно на чай или просто поговорить к нам приходили не часто, только по работе. Не знаю, с чем это было связанно. Может, суеверие какое, что в гости к гробовщику лучше не ходить. Ну, делал дядя гробы, но ведь мертвецов никогда не было под крышей нашего дома.

Но, даже не смотря на это, людей в доме было постоянно много, поэтому лица моих родителей у меня быстро стерлись из памяти. Покажи сейчас мне несколько гостей, а среди них поставь моих родителей, я ведь их и не узнаю. С другой стороны, я об этом не жалею. Мне всегда хватало внимания и заботы. Да и ведь родители не те, кто родил, а те, кто воспитал. Зачем мне отец и мать, которые где-то там, в «заграницах», когда есть дядя и тетя, которые готовы принять тебя, выслушать, накормить, обогреть в любое время дня и ночи?

Когда их не стало, мне было очень плохо, я просто убивался. Нет, я знал, что рано или поздно это случится. Дядя меня к этому готовил с раннего детства. Помню, я сидел с ним в подвале и следил за его работой. Чтобы я не лез ему под руку, ведь он все-таки с опасными инструментами работал, он усаживал меня на большой ящик напротив него. Мои маленькие ножки болтались высоко, как мне казалось тогда, от пола, а потому я не мог с него слезть. Дядя же, расстелив доски по полу, стругал их рубанком, стучал по ним молотком, измерял, подгонял, крутил по-разному. Хоть он и был увлечен работой, но в то время старческая угрюмость и глухота еще не брала над ним верх, а потому он мне рассказывал о том, что делает и зачем это нужно. Всегда эти «нужно» входили в рецепт качественного «ящика». Но однажды я спросил о другом:

– Дядя, а зачем надо то, что ты делаешь?

– Чтобы стыки были ровные, и когда их отшлифуешь, щелей между ними даже видно не будет, – не отвлекаясь от работы, ответил он.

– Нет, дядя, я о другом. Зачем эти ящики вообще кому-то нужны?

Дядя поднял на меня глаза, молча посмотрел и снова опустил голову, продолжая работать. Через минуту он начал мне рассказывать.

– Смотри, Леша, ты же уже большой мальчик?

– Большой!

– А станешь скоро еще больше, такой большой будешь, как я.

– Я и волосы у меня будут такие же белые, как у тебя?

– Нет, такие волосы у тебя будут, когда ты старым станешь. Но это будет не скоро. Так вот: ты вырастешь и женишься. Будет у тебя жена красавица, любить тебя будет. И ты ее любить будешь. Детки у вас будут, такие, как вот ты сейчас. Ты играть с ними будешь, заботиться. Любить будешь, как мы тебя любим.

– Сильно-сильно?

– Сильно-сильно! – дядя снова посмотрел на меня и заулыбался, – и будет вас столько человек, что вас можно будет семьей назвать.

– Но мы же тоже семья: я, ты и тетя.

– Мы тоже семья, но маленькая семья, а ты же большую хочешь? Ну, хочешь ведь?

– А зачем большая? Ведь хорошо даже, когда как у нас.

– Но сейчас ведь тебя мы любим, а нас всего двое. А будет, ты сам посчитай, – к этому моменту он подошел ко мне, взял мою маленькую ручку и начал загибать мне пальчики, – жена тебя любит – это один пальчик. Детки твои тебя тоже очень любят – это еще два пальчика. А потом будет так, что и внуки появятся, а они-то очень-очень своего дедушку будут любить! Это еще два пальчика, – у меня уже был сжат кулачок, – крепко сожми кулачок! – я сжал, что было сил в маленькой детской ладошке, – вот такая у тебя будет крепкая семья. Много пальчиков в кулачке уже, а не два всего! – мне нравилось то, о чем говорил дядя, ведь всегда приятно, когда тебя любят столько много человек, – и вот такой большой семье надо будет где-то жить! Будете жить в этом доме, – он поднял взгляд наверх, указывая на дом над нашими головами, – и вот когда семья твоя будет расти все больше и места станет мало, вы нас с теткой твоей в такие ящики и положите спать – для этого они и нужны.

Он отошел от меня, и снова принялся за работу. Я несколько минут думал, не разжимая кулачка. Потом спросил:

– Дядя, а почему ты не посчитал вас с тетей? Вы разве меня не будете любить?

– Конечно, сыночек, мы будем тебя любить как и прежде, так же сильно, даже не сомневайся! Просто когда мы будем спать в этих ящиках, мы уже не сможем помогать тебе сжимать кулачок. Но ты все равно будешь знать, что мы все еще тебя любим как и раньше.

Я всегда считал себя виновным в их смерти.

Я виноват в том, что однажды притащил того несчастного щенка домой. Тетя боялась собак до крайней степени. Она так сильно любила меня, что решила бороться со своими страхами и не запрещать мне заводить животное. Но ее страхи были не беспочвенны. Она сама родилась раньше срока из-за того, что на ее беременную мать напала такая же немецкая овчарка. Начались преждевременные роды, в ходе которых ее мама умерла. Это сейчас я понимаю, какую ужасную ошибку совершил, заведя этого пса. Какую боль я причинял тете своим поступком, ведь она постоянно, глядя на этого пса, видела в нем убийцу своей матери. Со временем, она начала привыкать к псу, который рос как на дрожжах. Подкармливала его, гладила. Даже полюбила его. Но несмотря на это, все, что связано с собакой, она делала с какой-то осторожностью, опаской. Может, это говорили в ней не до конца переборотые страхи, а может она интуитивно предчувствовала что-то…

В один прекрасный день, вернувшись с магазина, я не нашел тетушку ни на кухне, ни в своем любимом кресле. Я точно знал, что дядя работает, как обычно, в подвале. Она, наверное, понесла ему поесть. Дверь оказалась приоткрыта. Сначала я ничего плохого даже подумать не мог. Знаете, если кто-то говорит, что человек сразу же что-то начинает подозревать, ну прямо вот чувствовать – вранье. Когда действительно происходит что-то плохое, человек даже подумать о самом страшном не может, ведь это не укладывается в повседневную жизнь. Поэтому люди не могут месяцами поверить, что кого-то из близких больше нет. Я спросил в зияющий проем подвала: «Есть там кто?» – но ничего, кроме радостного лаянья пса, который услышал долгожданный голос хозяина, не было слышно. Значит, тетя снова посадила пса в подвал, чтобы он ей не мешался и не разносил грязь по дому, пока она убирается. Теперь все стало на свои места. Значит тетя, скорее всего, убирается в одной из комнат на втором этаже. А дядя, наверное, снова уехал договариваться насчет досок.

Я остановился на последней ступени, когда на меня выскочил радостный пес. Он прыгнул на меня, я начал его чесать и гладить, пока не увидел, что он меня пачкает. На моей рубашке были пятна чего-то багрового. Значит, этот пес опять разлил пропитку для дерева, и нужно было срочно убрать в подвале, пока дядя не увидел. В подвале горела тусклая лампочка, к свету которой очень сложно привыкнуть глазу, и, напрягая зрение, я пытался осмотреть подвал. Но свет не мог гореть, когда там никто не работал. Чем четче становились предметы вокруг меня, тем ближе подходило осознание, что что-то не так.