Темница

Спустившись до конца, я встал в лужу чего-то липкого. Теперь я уже не был так уверен, что это пропитка. Огромная лужа. Огромная багряная лужа. Шкафы, инструменты, станок, стол – и она посреди комнаты. Но никого не было. Смущал только огромный рваный мешок, стоявший в углу, и выглядывавший на меня из-за большого столярного стола. Я подошел ближе. Сердце почему-то стало яростно колотиться. Еще ближе. Я чуть не упал в обморок. Это был не мешок. Это была спина моего дяди.

Врач внимательно смотрел на Алексея, сидя рядом на его кровати. Он поглядывал на часы, поправлял очки, но не прерывал рассказ. В дверях стоял его коллега, сжимая в руках историю болезни второго пациента, который приподнялся со своей койки. Коллега тоже внимательно слушал рассказчика.

– Он был еще жив? – решил уточнить врач.

– Нет, лужи были довольно большими и подсохшими, то есть он уже давно сидел там. Да и как я ему мог помочь? – Алексей развел слабыми руками, которые дрожали от любых манипуляций.

– Необходимо было срочно вызывать скорую, а не предполагать! Вы виноваты не только в том, что завели эту собаку, но и своей халатности! – врач, конечно, судил со своей колокольни, ведь на его практике действительно были случаи, когда можно было спасти жизнь, доставь больного на пару минут раньше.

– Какую скорую? Вы о чем? Я же говорил, что практически за городом живу, ближайший таксофон, может быть, где-то в километре от дома! Я пока бегал, он уже остыл бы, а потом еще ждать фельдшера столько же! – Алексей был полностью уверен в своих словах, и не разделял негодования накинувшегося на него врача.

– Какой еще таксофон?

– Ну, обычный. Звонить чтобы. Вы не знаете, что это такое? В телефоне дядя не видел пользы, поэтому я только после этого случая его и провел. С заявками намучился, конечно, в списках на очередь полгода прождал, – Алексей углубился во что-то свое, не совсем понятное окружающим.

Мужчины в белых халатах переглянулись, недоумевая, только у соседа по палате не дернулся ни один нерв на лице. Он даже взгляда от рассказчика не отвел. Врач в очках, видя невозмутимость Егора, подумал, что он, может, чего-то не знает.

– Хорошо, продолжайте…

На тот момент я все понял. Я взял молоток. Я подозвал к себе пса. Он смотрел на меня и не понимал, что его сейчас ждет. Я взглянул в его глаза в последний раз. Он смотрел на меня бесконечно преданными глазами. Глазами, полными любви и восхищения своим хозяином. Чтобы я сейчас не сделал, для него мои действия казались проявлением заботы. Я замахнулся…

Меня испугало то, что никогда еще в своей жизни я не был так хладнокровен. Ничто во мне не дрогнуло, когда я заносил молоток над большим и теплым лбом своего пса. Не дрогнул даже тогда, когда почувствовал, что молоток глухо опустился. Не дрогнул, когда его лапы вытянулись в напряжении. Я снова взглянул в глаза пса, которого с каждым последующим ударом сердца все меньше оставалось жизни. Он не понимал, за что я с ним так. Но он продолжал меня любить. Он продолжал повиливать ослабевшим хвостом. Его взгляд говорил мне: «Я не знаю, за что ты так со мной… Чем я заслужил это… Но в любом случае, я тебя люблю, и чтобы ты не делал – правильно…»

Я сидел на полу, а в руках держал холодную и мягкую голову своего любимца. Его щеки расползлись в добродушной собачьей улыбке.

В таком виде меня и нашла жена. Вот она уже и вызвала милицию. По началу, вбежав в подвал, они надели на меня наручники и увезли в отдел. Через некоторое время, поняв, что я не причастен к смерти своих родственников, они меня отпустили. От них я узнал, сколько было укусов на теле дяди. Узнал, почему я не мог найти тетю в доме. Из всего, что мне сообщили, мне удалось представить более-менее правдоподобную картину того, что произошло в подвале.

Знаете, у дядюшки был довольно скверный характер под конец жизни. Он проявлялся по отношению не только к людям, но и животным. Довольно часто, когда пес мешал ему, он мог пнуть его или накричать. Не со злости, а, может, – я был свидетелем подобных сцен – у дяди были заняты руки, а пес крутился под ногами, отвлекая или пытаясь что-нибудь сгрызть из инструмента. Дядя мог ногой отмахнуть пса, чем сильно его злил. Поэтому у него отношения с псом никогда не складывались. Животное иногда давало себя погладить дяде, но не всегда. А на руки он шел только ко мне, на остальных скалился.

Дядя как обычно работал в подвале, когда пес путался у его ног. В очередной раз, увлеченный работой, он наступил на пса и решил, наверное, поднять его из подвала. Обычно, в таких случаях, я забирал собаку наверх, ведь у нее получалось спускаться, но не подниматься. Нет, пес не был маленьким, но лестница была слишком крутая. В этот раз меня в доме не оказалось. Собака и так зарычала на дядю за то, что тот наступил на нее, но дядя не принял это во внимание, ведь лучше выгнать злого пса сейчас, чем ждать пока он подобреет и снова начнет мешаться. Когда дядя приблизился к псу, тот, видимо, вцепился в дядю. На крики, доносящиеся с подвала, спустилась тетя. Увидев пса, терзающего дядю, тетка, скорее всего, попыталась оттащить пса, но пес набросился и на нее. Дядя из последних сил навалился на жену, зажав ее в угол, и не давая псу добраться до нее, подставлял собственное тело на растерзание. Пес раздирал спину, пока не успокоился или почувствовал, что дядя остыл, и продолжать нападение бессмысленно. Я не знаю. А, может быть, он услышал из подвала, что я пришел и отвлекся от своего занятия.

Тетушка скончалась, как мне сообщили, не от травм, а от инфаркта. Все-таки, страх взял верх и сжал сердце старушки мертвой хваткой. А дядюшка защищал свою любимую, пока сам не истек кровью.

4

Пока я углублялся в не самые приятные для себя воспоминания, кто-то стучал в мою дверь. Я совсем задумался и услышал, видимо, только последние несколько стуков: довольно сильных, громких и нетерпеливых, как будто стучат уже не первый десяток раз. Я подбежал к двери, открыл и увидел лишь спину девушки, спускающейся по деревянной лестнице.

– Здравствуйте! – окликнул я.

И ко мне повернулось самое прелестное создание из всех, что когда-либо видел. Будто все те прелестный потоки, что я видел ранее в городе, слились в одну нежную фигуру, топчущую жухлые черемуховые листья, прилипшие на ступени. Она смотрела на меня снизу вверх, и оттого ее восхитительные глаза казались такими большими, такими светлыми и чистыми, что мне стало стыдно за то, что я вообще подал то объявление, ведь я и подумать не мог, что оно привлечет в мою берлогу такую красавицу. С этого ракурса, она смотрелась маленькой невинной девочкой, но все же ей удалось произвести на меня огромное неизгладимое впечатление. У нее были узкие хрупкие плечи, завернутые в казавшееся таким несуразным и грубым драповое пальто. Но не потому, что пальто было ужасным – на любой другой девушке оно казалось бы весьма симпатичным, дополняющим образ, – но красота именно ее глаз, легкий румянец щек, отблеск каштановых волос делали любую одежду на ней тусклой и блеклой. Она была бриллиантом, не нуждающимся в обрамлении.

Первый вопрос, возникший у меня в голове: «Точно ли она ко мне и не ошиблась ли адресом?»

Тонкие линии ее губ ожили. Когда она оголила свои превосходно белые зубки, что-то произнесла, я понял, что мог бы слушать этот чарующий голос до конца жизни. Внешняя привлекательность сливалась с этим голосом в один образ, заставлявший сердце биться с такой невероятной скоростью, что, казалось, оно не бьется вовсе.

Обычно, когда я смотрел на девушек, мне представлялась моя благоверная женушка. Мне становилось совестно, что когда-то, очень-очень давно, еще по юношеству, я и на нее смотрел пылающим от страсти взглядом. Но со временем весь запал угас, тот огонек, что горел в моих глазах, оказался просто отражением ее любви ко мне. Юношеские гормоны затмили когда-то мой разум. Я думал, что вещи, которые мы делаем с ней вместе, они приходят нам на ум одновременно, как у всех влюбленных, у которых два сердца бьются в унисон, отключая при этом обе головы. Идея в голове у меня, а она ее уже осуществляла. Одно мое слово – мы уже мчались вместе, не замечая окружающих. Но нет: мы просто делали то, что хотелось мне, а она беспрекословно подчинялась. Объясняла собственной любовью свою неспособность думать. С возрастом все становилось лишь очевиднее. Все мои прихоти они поощряла, свои потребности ставила на второй план. Хоть это мне и не нравилось, но я понимал, что пользуюсь этим. Я привык. Скоро эта мысль засела в голове и не давала мне покоя. Однажды, с непритворным ужасом, я посмотрел на нее и увидел в ней мать: она бегала со мной как с ребенком, мне казалось это унизительным, подавляющим мое мужское начало. Хотя понимал, что «разбаловавшись» я сам становлюсь ребенком. Насколько бы сложно мне не было это признавать – не замечать этого стало просто невозможным. Эгоист внутри меня твердил: «в первую очередь ты – мужчина, а мужчина – хищник, самец, а не маменькин сынок». Мы прожили с ней вместе четырнадцать лет. Наш брак с ней – это результат соития наседания опекунов и юношеских гормонов. Нам было всего по двадцать, когда кольца уже блестели на наших пальцах. Но со смертью тети и дядя я решил, что пора сбросить все, что так долго меня отягощало. Мое предложение развестись она перенесла стоически – наверное, просто не верила в это. Скрывала от меня свои слезы до тех пор, пока в ее паспорте не появился штамп о расторжении брака.