Куда пойти лечиться

Тем более, Лариска в гости приходила, везёт мне на Ларисок. Та, которая долго решала, куда ей идти – в модели или в штукатуры. Пошла в маляры. Всё бы хорошо, только на стройплощадках к ней стали приставать сослуживцы. Да не на словах, а вполне по-взрослому. Она и ко мне-то приходила в основном затем, чтобы пожаловаться. На жизнь свою. Пришла однажды и сообщает так, между прочим:

– Вот мы с тобой живём совершенно как чужие, а на работе народ ведёт себя совсем обнаглевши. Представляешь, вчера бригадир меня прямо за сиськи схватил.

– И ты что?

– Что я… Пихнула его,.. что он на спину упал.

– Башкой не ушибся?

– Он с детства ушибленный.

– А ты? Разве нет? Куришь на работе, иногда выпиваешь.

– Это только с девчонками.

– Остальные тоже видят! И делают выводы!

– Какие выводы?

– Из твоей общежитской жизни. Поскольку она вся на виду.

– Я-то при чём?

– Так твои же ведь титечки! Беречь надо.

Лариска уронила слезу, а я пошёл ставить чайник. Соседи скользили мимо меня по кухне молча и сосредоточенно, как шахматные фигуры по доске, поскольку наступил час нашего звукового перемирия. Но когда я с кипятком приблизился к своей двери в свою собственную комнату, то понял, что она закрыта изнутри на задвижку, которую не так давно я установил собственными руками, причём, довольно прочно. Как раз это произошло после первого случая, когда мы с Виктором сломали дверь из-за потери мною ключей, вернее, похищения их вместе с дипломатом в ресторане «Путиловский». Дипломат в данном случае не являл собою посольского работника, а был простым, распространённым в быту, чемоданчиком, не имеющим, кроме ключей, ни малейшей, даже декоративной ценности. В тот вечер, даже, можно сказать, в ту ночь, мы с Виктором притащились ко мне домой уже без чемоданчика и без ключей. Соседи открыли на звонок почти без рекламаций, и мы остались перед комнатной дверью двое на одну. Витька в жизни бы не пошёл со мной, когда не был бы твёрдо уверен в том, что за закрытой дверью у меня хранится бутылка водки. Он осмотрел дверь как матёрый оперативник, сантиметр за сантиметром в квадрате, потом сказал:

– Нет, я её ломать не буду.

– Это ещё почему? – возмутился я.

– Боюсь, что она после меня с косяком выпадет.

– А что делать?

– Тихо. Только тихо. Вот здесь начинается филёнка, то есть, вставная часть. Её надо аккуратно выбить. Лучше с одного раза, чтобы людей не беспокоить.

– Чем вышибать, как ты думаешь?

– Чем думать – ногой. Сюда становись, получится небольшой разбег и вот в это место…

Виктор фломастером нарисовал на нужном месте мишень для стрельбы из пистолета Макарова.

– Ну, – сказал мой друг, – первый пошёл!

Сразу скажу, что медицина не уронила лицо своё перед МВД, и филёнка вылетела со свистом после первого же захода. Большого треска, надо сказать, не было, но соседи вылетели с шумом. Витя мне сказал:

– Похоже, пролезешь. Давай, я прикрою.

А к соседям обратился с речью:

– Как вам не стыдно, дорогие товарищи! У человека неприятность, а вы крик поднимаете! Вы до чего его довели! Прекрасного врача! Знаменитого хирурга! Честнейшего человека! У себя дома шелохнуться боится!.. Нет, я подниму общественность. Лучших людей района!

Последующих слов Виктора я толком не расслышал, поскольку уже наполовину находился в дверной пробоине, но основной смысл их сводился к дружески-законодательному воздействию на соседей с целью предвосхищения с их стороны проведению несанкционированных ночных собраний и митингов протеста. Впрочем, дверь изнутри отворялась восхитительно, поскольку замок и контактирующие поверхности дверного полотна непосредственно с косяком были мною промазаны лучшим машинным маслом, чтобы создать препятствия возникновению различных механических звуков в момент пользования запорным устройством. Короче, когда затащил я Виктора в свою комнату, тогда только наступила восхитительная тишина.

Мы устроились за столиком у дивана.

– Ну и соседи у тебя, – сказал Виктор, открывая водку. – Что за воспитание… Что за манеры, по ночам орать как потерпевшие… Ну, за нашу российскую интеллигенцию!..

Виктор допил водку, с моим, частично, соучастием, доел грудинку и собрался уходить, сославшись на поздний час, но спросил напоследок:

– Ты помнишь, мы пиво с тобой в баре пили?

– Да как не помнить? Такое не забывается.

– Какое?

– Как хозяин коммерческое пиво вылил, а личное, для собственного употребления принёс. Когда тебя опознал.

– Не, я не об этом. Он скумбрию приносил, помнишь?

– Помню.

– Ты её ел?

– Нет, не ел. Она мне, честно, не понравилась. Не тот был запах.

– Ты смотри… Нюх у тебя тонкий. А мы поели с Владимиром – потом нас так проволокло… Сперва подумали – из-за пива. Ан, нет. Ладно, разберёмся.

И тихо прикрыл за собою предмет, напоминающий по форме дверь.

А тут ещё, как назло, Лариска. Закрылась, видите ли. В коммунальной квартире, где я окружён супостатами, способными нацарапать на меня любую жалобу… Я вежливо постучал в свою же дверь три или четыре раза. Подруга дней моих суровых не отвечала. Вышел сосед. Спросил:

– Что там у тебя, опять?

– Опять, – говорю я, – замок, понимаешь, клинит.

– А ты ей скажи – на себя пусть потянет.

– Тянула уже. Не получается.

– Так, что, теперь дверь доламывать?

– А что делать? Осторожно, у меня кипяток в руках.

– Решай сам, тебе жить.

А чего тут было решать? Чайник я поставил на пол, отошёл на два шага и устремил взгляд на то же самое место, которое не так давно укреплял двумя крепкими плашечками. Мишень для пистолетной стрельбы я рисовать не стал, просто отворил филёнку тем же самым отработанным ударом. Потом произнёс в образовавшееся отверстие волшебные слова:

– Ларочка, пожалуйста, открой дверь, скотина!

Пятки замелькали прямо у меня перед лицом, заскрипело полотно, которое оставалось ещё от двери. Я вошёл. Лариса бледная, словно в ожидании мордобоя, сидела на диване и повторяла:

– Что я сделала, Боже мой… Что я сделала…

Я крепко обнял её за плечи.

– Хорошо, Ларочка, всё хорошо, не беспокойся. Кофе, правда, не будет, остыл уже. Давай, милая, собирайся.

– Куда?

– Погуляем, дорогая моя. Погуляем, и к дому.

Лариска зачем-то заплакала.

Я долго не звонил ей, потом вдруг она позвонила сама и сказала ужасным голосом:

– Знаешь, что… Меня только что изнасиловали.

– Кто изнасиловал? Сколько их было?

– Один.

– Знаешь его?

– Знаю.

– Заявление будешь писать?

– Не знаю.

– Тогда жди, сейчас приду.

Я не пришёл, а приехал, с Виктором и Вовкой. Лариса заметила нас с крыльца своего общежития и убежала.

– Всё, – сказал Виктор, – писать на него она не собирается. А мы не собираемся охотиться за ней. Захочет – пусть приходит. Всегда ждём.

Лариска через две недели вышла за него замуж, через суд. Через две недели он выкинул её из дома без суда и следствия. А ещё через две недели он сел в тюрьму на семь лет, опять через тот же самый суд.

Однако, кроме структур МВД, расположенных рядом с моим жилищем, одним из интереснейших объектов, в архитектурном и прикладном понимании, была, естественно, баня. Она была велика, кругла и трёхэтажна. Собственно, она такою и остаётся и по сей день, только ныне не функционирует. Стоимость воды, водопровода, поддержка в должном состоянии стен, крыши и электропроводки оказалась непосильной как олигархам, так и муниципалам. Но в рабочем состоянии, при большевиках, это не баня была, а бани, потому что разные на разных этажах. Где мужские, где женские, где отдельные душевые. Настоящие термы! Пар, добываемый промышленным способом, добавлял не столько жару, сколько туману в такой степени, что частенько невозможно было определить пол, возраст и физическое состояние посетителя. Придёшь, бывало, устроишься на лавке, расслабишься, а как присмотришься – так вокруг одни женщины. Что будешь делать, идёшь к выходу, смотришь на дверь, а там табличка: «мужское отделение». Возвращаешься, так и сидишь один, как дурак, поскольку никто тебя не замечает. Не обращается с дружбой. Идиотизм какой-то. А ранее другое было дело…