Грешник (ЛП)

— Нет, нужно.

Син забил на дверь и направился в ванную, по дороге избавляясь от одежды и бросая все на пол.

— Думаю, собрания было достаточно. Я не конспектировал особо важные моменты, если ты не заметил…

— Что это за женщина.

Син остановился перед двойными раковинами. Подняв взгляд на зеркало, он посмотрел на кузена. Бальтазар зашел в ванную, его иссиня-черные свободные шмотки казались очень удобными, а обувь без каблуков позволяла спокойно взбираться по внешней стене зданий. Син мгновенно узнал его форму.

Похоже, вор в конце ночи развлек себя своим хобби.

— Оттачивал притупившиеся навыки, кузен? — протянул Син.

— Кто эта женщина?

— Что ты украл?

— Не играй со мной.

— Что я найду в твоих карманах, если попрошу вывернуть их наизнанку? Бриллиантовые ожерелья? Наличку? Дорогие часы?

Когда Балз посмотрел на его отражение в зеркале, Син узнал этот упертый ослиный взгляд: чертов ублюдок готов стоять здесь столько, сколько потребуется. Прилипчивый засранец.

Син включил воду и вымыл руки с мылом как хирург, которому предстояла операция по ампутации ноги. Или, может, он принимает желаемое за действительное.

— Не помню, чтобы на собрание обсуждали каких-то женщин. Хотя, я невнимательно слушал.

— Тогда, в переулке. Ты хотел, чтобы я связался с какой-то женщиной в случае твоей смерти.

Син опустил взгляд на свои руки. Потому что, алло, чистота — вторая добродетель, да и кто захочет ходить грязным.

— Не понимаю, о чем ты.

— Все ты понимаешь.

— Я бредил.

— Син, тебе нельзя общаться с женщинами. Не в таком состоянии.

— Я голый. — Он указал на свое тело. — Поэтому женская половина планеты в безопасности. Или ты думаешь, что мои… проблемы… исцелились сами по себе. Могу тебя заверить — это не так.

Черт, ситуация Джо. Он не хотел расставаться на такой ноте.

— Син, конец войны уже близко. Нам не нужны сейчас осложнения.

— Я все же повторюсь: не понимаю, к чему ты клонишь.

Бальтазар посмотрел на него.

— Син, есть пределы тому, что я могу скрыть и зачистить.

— Ну так не исполняй роль моего личного доджена. Простое решение, мой дорогой воришка.

Когда мужчина с проклятьем вышел, Син встретил свой взгляд в зеркале. В голове звучали слова его кузена, а мыслями он вернулся в прошлое… и хотя он пытался сопротивляться им, воспоминания оказались сильнее.

Спустя три дня после смерти отца и его превращения, Син стоял в хижине, которая всегда служила ему домом. Посмотрев на лежак, на котором спал его отец, и на останки своей мамэн, и жалкие пожитки — ящики для веревок и меха, на бутылки от медовухи… он знал, что должен сделать.

— Ты уходишь?

Он повернулся к тяжелой занавеске. В дверном проеме стоял Бальтазар, его лицо возмужало, несмотря на незрелое тела претранса.

— Не слышал, как ты вошел, кузен, — сказал Син.

— Ты же знаешь, я умею быть тихим.

Снаружи пещеры завывал холодный ветер — предвестник скорой осени. Воистину лето подошло к концу, и Син костями чувствовал, что лета больше не будет.

Не то, чтобы для него вообще было лето, и неважно, какая бы теплая ни стояла погода.

— Спасибо, — сказал Син, взяв одну из выброшенных бутылок из-под медовухи.

— За что?

Принюхавшись к открытому горлышку, Син поморщился от запаха, понимая, что никогда бы не стал пить это. Никогда. Воспоминания, приходившие с этим душком, заставляли съеживаться. Отбросив бутыль в сторону, он перешел к следующему.

— За то, что привел женщину, — ответил он. — Иначе я бы не выжил.

— Она сама пришла.

Син, нахмурившись, поднял взгляд.

— И как она узнала?

— Ты спас ей жизнь. Думал, она не придет проверить как ты?

— Ей следовало остаться в стороне.

— У нее не было выбора и не только из-за тебя. Она рассказала, что ты сделал. Она видела твоего отца в невменяемом состоянии на границе их участка. Ты увел его за собой. Она была дома одна с братом. Только Богам известно, что бы произошло в ином случае.

Син стиснул зубы, потому что не мог больше говорить о ней, особенно потому что они оба знали, что его отец мог сотворить с этой нежной красавицей.

Наклонившись, он нашел последний бутыль, в этот раз полупустой. Повезло. Отец редко оставлял что-то на донышке.

— Ты спас ей жизнь, — сказал Бальтазар. — Она спасла твою.

— Неравноценный обмен, — сказал Син, вытащил пробку из бутылки. — Ни в коей мере.

Подойдя к останкам, он вылил на них сильно пахнущую алкогольную жидкость, от этой вони его замутило. После превращения все его чувства обострились, а тело, казалось, ему не принадлежало. Он стал таким высоким, лапы выросли даже для старой отцовской обуви, ладони раздались вширь, пальцы стали длиннее.

Он не знал, как выглядело его лицо. Ему было все равно.

— Что ты делаешь? — спросил Бальтазар.

Син помедлил, когда подошел к телу мамэн.

— Почему он держал ее здесь? Он не любил ее.

Задавая этот вопрос тому, кто не знал ответ, Син все понимал. Останки служили наглядным примером того, что выполнение приказов отца — его единственный шанс на выживание. Его отец обеспечил таким образом послушание сына. Было слишком много дней и ночей, когда он напивался так сильно, что не мог раздобыть себе пищу. Он нуждался в обслуживании.

И он хотел, чтобы ему подчинялись.

Син пробормотал что-то своей мамэн, а потом продолжил поливать ее медовухой, темная жидкость впитывалась в слои ткани, укрывающей ее скелет.

Он опустил бутыль и отшвырнул ее на лежанку.

— Кузен, ты собираешь ее сжечь?

Милостивая Дева, он едва терпел вонь этой жидкости. Запах возвращал его в ночи, когда он был меньше. Слабее. Оглянувшись назад, он увидел разбитый стул и вспомнил, как влетел в него всем своим хрупким телом, ломая ручки и ножку сиденья.

По крайней мере, превращение обеспечило его полным набором зубов. Отец же выбил ему несколько.

Син повернулся к огню и поднял горящее полено.

— Ты должен уйти.

Бальтазар нахмурился.

— Ты даже не попрощаешься со мной?

— Ты должен уйти.

Повисла длинная пауза, и Син молился о том, чтобы мужчина не стал свидетелем чувств, которые не стоило никому показывать.

Когда кузен просто вышел, Син в последний раз окинул комнату взглядом. Потом бросил горящее дерево на останки мамэн. Когда пламя вспыхнуло и быстро распространилось, Син подумал о жаре, что разрывал его тело во время превращения. У него осталось мало четких воспоминаний, но жар он помнил. Жар и треск, с которым ломались кости, чтобы вырасти на целые дюймы в считанные часы.

Он не верил, что смог выжить. И в то, что та милая щедрая женщина дала ему свою вену прямо перед рассветом. Ей пришлось уйти из-за восходящего солнца, чтобы избежать его губительных лучей. Бальтазар тем временем плотно закрыл вход в хижину, чтобы защитить Сина, чье превращение было еще в процессе, его тело увеличивалось в разы до нынешних объемов.

Когда все кончилось, он был так слаб. Син помнил, как лежал на утоптанной копытами земле, ему казалось, что он уже никогда не остынет. Но, в конечном итоге, когда солнце село за горизонт, а тепло дня отступило, так и жжение в торсе и конечностях ослабло.

Когда он, наконец, покинул хижину, то ожидал увидеть кровь отца, пролитую его рукой, его останки. Ничего не осталось. Все исчезло, будто ничего и не было. Он спросил Бальтазара, не чувствовал ли он паленый запах в течение дня. Кузен ответил что да, чувствовал.

А после этого в течение трех дней и ночей Син восстанавливал силы.

Сейчас, когда пламя начало распространяться, Син закрыл глаза и мысленно попрощался. Он не знал, куда отправится. Одно он знал точно — он не мог оставаться в деревне ни одной ночи. У него не было пожитков, и только ноги могли унести его отсюда. Здесь оставалось слишком много призраков, невыносимо много… и людей тоже. Он должен был найти свою судьбу, отстраняясь от наследия отца и того, что он сам сделал с мужчиной.