Страница 123 из 137
Военному министру 10 августа 1835 года Перовский написал:
«…Междоусобную ненависть, долженствующую произойти из сего в башкирских кантонах, почитаю я важнейшим залогом будущего спокойствия для защиты края».
Разжигая эту междоусобную ненависть, губернатор прибыл в Бирский уезд, где топтался большой башкиро-мишарский казачий отряд, а командир его Циолковский не знал, как поступить — то ли стрелять, то ли ждать, когда начнут стрелять сами бунтовщики. И в пути, и в Бирском уезде Перовский вызывал к себе старшин юртов, есаулов, урядников — башкир, сразу же повышал в звании, особо щедро отваливал чины ветеранам Отечественной войны, но требовал, чтобы они сами наказывали заправил смуты. А несговорчивых, не поддающихся на посулы приказывал пороть плетками. Мулл, вдохновителей беспорядков, самолично лишал сана и просил уфимского муфтия прислать нового священнослужителя, посмирнее, посговорчивее.
К концу августа вся Башкирия затихла. Пособники генерал-губернатора ликовали, а мятежные головы, страшась предательства, затаились.
И все это время при Перовском состоял верным глашатаем покорности царским властям Буранбай. При встречах со старшинами, на деревенских сходках он, прославленный сэсэн, герой Отечественной войны, по-башкирски вразумительно, терпеливо растолковывал соотечественникам, что бунтовать бессмысленно — кровь прольется, а выгоды народ не получит.
Генерал-губернатор с почетом, с благодарностью проводил Буранбая домой, наградил его деньгами и отбыл победителем, миротворцем в Оренбург.
А у Буранбая в душе поселилась безысходная тоска. Когда-то он пылко клялся жизнь отдать борьбе за свободу своего народа, а теперь превратился в прямого помощника генерал-губернатора, в предателя.
«Поддался сладким речам Василия Алексеевича, его похвалам — как же, спас молодого офицера Перовского на поле Бородина! — и не раскусил его хитрой игры, а когда спохватился, то на разрыв с ним не рискнул, промолчал, оправдываясь, что не хочет лишних жертв… И башкиры от меня отшатнутся, заклеймят меня изгоем. Нет, это не жизнь, а прозябание. Уж лучше снова в зиндан вернуться. Счастлив Кахым, что умер сразу же после победоносной войны. Сейчас он погиб бы в отчаянной схватке с войсками Перовского…»
22
Из Оренбурга, из губернаторского дворца, Перовский зорко — коршуном — следил за положением в безбрежном крае.
Беспорядки прекратились. Исподтишка кое-кого из видных бунтовщиков, даже раскаявшихся, изымали, волокли в тюрьму, отправляли по этапу в Сибирь. Но Василий Алексеевич добивался установления порядка твердого, неукоснительного и по возможности разумного. Было приказано сшить всем башкирским казакам белые черкески. Права башкирских офицеров и урядников были расширены.
В кантонах помимо начальников появились попечители и стряпчие, принимавшие участие в управлении, и на эти должности, весьма хлебосольные, назначали башкир. Командиры башкирских казачьих бригад, стоявших на границе, одновременно назначались начальниками дистанций, а ведь это сулило повышение жалованья.
Василий Алексеевич выискивал способных молодых башкир, приближал их к себе, назначал чиновниками губернской канцелярии, посылал в кантоны на ревизии, на разбор кляузных дел и жалоб.
Башкиры башкирами, но опора-то в русском Особом оренбургском корпусе, Перовский добрался и до него — старичков-генералов отправил на покой, смело выдвинул на их должности молодых офицеров. Сам следил за кормежкой рядовых солдат, требовал, чтобы щи были наваристыми, а каша — с маслом.
Постоянно Василий Алексеевич занимался хозяйственными делами богатейшего и, увы, одновременно бедствующего края. Беспощадно штрафовал лесопромышленников за хищную рубку лесов, особенно по берегам рек. Когда из этих штрафов собралась изрядная сумма денег, основал в Стерлитамакском уезде школу пчеловодства, учебную пасеку, завод по перегонке меда, по выпуску знаменитого башкирского сотового липового меда. В Черниговскую губернию были отправлены молодые башкирские парни — пусть там подучатся у тамошних украинских пчеловодов, станут мастерами своего сладкого и целительного ремесла: от скольких же болезней излечивает мед!.. Неподалеку от Оренбурга, в ауле Исянгулово, на слиянии рек Ташлы и Яик построили кожевенный завод.
Словом, задора, умного расчета, деловитости Василию Алексеевичу не занимать!.. Настал день, когда пора было позаботиться и о себе: верстах в ста двадцати от Оренбурга, на берегу реки Хакмар построил большой бревенчатый дом, истинный дворец, а за ним разбили по плану губернатора сад с цветниками, теплицами, оранжереями.
На новоселье Перовский пригласил начальников кантонов, старшин юртов, офицеров башкирских казачьих полков, а любимца своего Буранбая попросил собрать лучших кураистов.
У входа в двухэтажный, сложенный из отборных, в два обхвата, с янтарными капельками душистой смолы на боках бревен дом гостей встречал сам хозяин в мундире, с лихо закрученными усами, с задорным блеском глаз. Сначала он показал богато украшенные, с мебелью красного и черного дерева, привезенной из столицы по его заказу, комнаты первого этажа, затем провел приглашенных в двухсветный зал второго этажа, широкий, как площадь. На полу зала были раскинуты ковры, подушки, на праздничных скатертях уже поставлены кувшины и бутылки с горячительными напитками, закуски.
После прогулки по саду, где гости непрестанно ахали, восхищались, иные искренне, а иные и лицемерно, но весьма старательно, хозяин пригласил их на трапезу.
— Обед башкирский, — предупредил хозяин, любезно улыбаясь. — Прошу садиться поближе. — И сам опустился на пышную подушку, поджав ноги: сидеть так ему было неудобно, утомительно, но он терпел весь обед, лишь иногда морщился. Справа от себя он усадил Буранбая, за сэсэном разместились кураисты.
— Ну, гости дорогие, как понравился вам мой скромный летний домик?
Гости хором, на разные голоса, и молодые звучные, и старческие дребезжащие, воздали щедрую похвалу:
— Замечательный дворец, ваше превосходительство!
— В саду, как у Аллаха в раю!
— А какие диваны, шкафы в комнатах — красное дерево так и пылает огнем!
— Ух-ух, хороша усадьба!..
Василий Алексеевич беспокойно поерзал по подушке, но продолжал стойко улыбаться, подкручивая усы.
— Господа, рад, что вам так понравилось мое летнее яй-ляу!.. — Послышался подобострастный смех: гости достойно оценили милую шутку хозяина. — Однако меня волнует вот что — у меня на летнем кочевье появился скромный домик, хе-хе, а вы, дорогие, живете по-прежнему в полутемных избах.
Начальники кантонов застонали от смущения:
— Да вы о нас-то не беспокойтесь, ваше превосходительство!
— Темно, но тепло, а чего еще башкиру надо?!
— Нас много, а вы один, наш любимый губернатор!
— Где уж нам воздвигать такие дворцы?
Буранбай прятал в усы ироничную усмешку, и презирая, и жалея своих земляков.
— Дорогие гости, — продолжал Перовский, — понимаю, что не каждый из вас сможет построить у себя в ауле дворец. Но если сообща?.. Вы часто приезжаете в Оренбург, то по моим вызовам, то по своим делам, и живете у знакомых, по постоялым дворам, в тесноте, в грязи, бррр… А если построить в Оренбурге дом для приезжающих? Караван-сарай, как мы говорим, гостиницу. Я — губернатор края, а вы — губернаторы кантонов. Следовательно, губернаторам, пусть и кантонального ранга, надо обеспечить надлежащий почет.
Новоименованные губернаторы горделиво переглядывались, выпячивали и без того-то обширные животы, а Буранбай улыбался все тоскливее, сухо рыдая в душе от унижения.
— Моих башкир я уважаю, люблю, — еще увереннее говорил Перовский. — Они трудолюбивые, упорные, настойчивые! Захотят — Урал-тау с места на место передвинут, хе-хе!.. Так вот, соглашайтесь построить в Оренбурге общими силами и под моим личным наблюдением дворец для кантонных… губернаторов. Караван-сарай!..
Гости единодушно согласились: