Глубина

– Услышал голоса и подумал, что надо бы проверить, вдруг поблизости стюард. – Его голос затих, а взгляд наконец остановился на Энни.

Соседняя каюта и правда находилась в ее ведении. Энни сделала книксен, слегка радуясь, что избавилась от назойливого, пусть и доброжелательного любопытства Кэролайн.

– Вы не ошиблись, сэр, ваша каюта и впрямь под моей ответственностью. И если я больше не понадоблюсь этим пассажирам…

Пожилой мужчина кивнул.

– Конечно-конечно. Не хочу причинять неудобств. Не собирался вас похищать…

– Никаких неудобств, сэр, – бодро отозвалась Кэролайн. Энни заметила, как дернулась рука, которой она взмахнула. – Мисс Хеббли нам уже не нужна, верно, Марк? Она свободна и может идти.

Энни подавила желание попросить позволения еще раз взглянуть на ребенка. Она в очередной раз присела в реверансе, избегая взгляда Марка Флетчера – не уверенная, сумеет ли сдержаться, – а затем закрыла за собой дверь каюты и последовала за стариком в толпу пассажиров, пробирающихся по узкому коридору.

– Неужто меня и впрямь будет обслуживать женщина? – он искоса взглянул на Энни. – Необычно для мужчины, путешествующего в одиночку.

Она вздрогнула, затем сложила руки, чтобы ничего не теребить.

– Нам отведены группы кают, – пояснила Энни. – Но я могу попросить старшего стюарда назначить вам мужчину, если вы пожелаете, сэр.

Придется побегать в разные концы палубы, однако это можно устроить.

Он склонил голову, будто внимая голосу, что слышал лишь он.

– О, да бог с ним. Уверен, что разницы не будет. – Затем в качестве представления сказал: – Уильям Томас Стед. Вы знаете, кто я такой?

Энни, разумеется, не знала, но не хотела, чтобы он так думал. Она поколебалась.

– Мне следует, сэр?

Стед отпрянул, и Энни испугалась, не задела ли его чувства.

– Нет, полагаю, что нет, нет… Просто людям нравится меня обсуждать. У них у всех свое мнение.

– И какое же мнение должно быть у меня? – Энни спрашивала искренне, однако Стед улыбнулся, будто она пошутила.

– Ну, я прежде всего газетчик. – Затем его лицо помрачнело – словно его вниманием вновь овладел неслышный голос.

Стед распахнул дверь в свою каюту и, когда Энни вошла, искоса на нее взглянул, но она сделала вид, что не заметила.

Энни отметила, что для одного человека эта каюта довольно велика. Даже больше, чем у Флетчеров; в прихожей стоял стол со стульями, и от спальни ее отделяла дверь.

У Стеда оказался длинный список вещей, требующих внимания Энни: дополнительные одеяла и письменные принадлежности, более плотные шторы для иллюминатора, свечи (электрическое освещение вредит здоровью, настаивал он), подушка из утиных, а не куриных перьев. Стед поделился с Энни своими предпочтениями на завтрак (овсянка на сливках, два утиных яйца всмятку – перепелиные, если утиных нет, куриные лишь в крайнем случае, и все должно быть доставлено к его двери не позднее половины шестого утра) и строго приказал не беспокоить его в промежуток между двумя и четырьмя часами утра (кому, по его мнению, понадобится беспокоить его в такое время, удивилась Энни, но уточнять не стала). Он пояснил, что в это время работает над речами и колонками и его нельзя отвлекать. Энни пообещала разыскать потерявшуюся часть багажа, и ее отпустили.

Энни вышла в коридор и перевела дыхание. Она видела яйца в одной из прохладных, темных кладовых – сорок тысяч, говорил повар, показывая ей стеллажи с упаковками, которые высились до самого потолка, – но была почти уверена, что там нет ни одного утиного или перепелиного. Энни не знала, что скажет этому мужчине, из-за которого наверняка будет сбиваться с ног каждый день. Она надеялась, что остальные ее пассажиры не окажутся столь же требовательными.

В коридоре было столько суеты. Пассажиры в замешательстве возбужденно метались вокруг в попытке увидеть все и сразу. Стюарды сновали туда-сюда словно вспугнутые кролики.

К ней шагнула Вайолет.

– Ты в порядке, Энни? Что-то случилось?

– Просто делами завалило.

Вайолет поморщилась.

– Понимаю. Ты вообще когда-нибудь видела такие толпы? Как будто на борт одного корабля втиснулся весь Лондон. Слышала? Среди них парочка профессиональных боксеров. Я их видела – здоровяка-шатена и блондина поменьше ростом. Ты еще никогда не встречала мужчин с такой горой мышц!

Энни хотела было что-то сказать, но к ним подошел Томас Уайтли, один из помощников старшего стюарда.

– Проблемы, дамы? Нет? Тогда предлагаю вам вернуться к работе. Сейчас не время для болтовни.

Когда женщины начали расходиться, Уайтли поднял палец.

– Минутку, Энни. Мистер Латимер просил меня передать, что твоей помощью интересовалась пара из каюты си – восемьдесят пять. Они спрашивали о тебе лично. Сказали, мол, их няня загружена и нуждается в подмоге. Только по запросу – это не должно мешать твоим обычным обязанностям. – Уайтли, должно быть, неверно истолковал выражение ее лица, поскольку быстро добавил: – За эту услугу они обещали доплатить. Если думаешь, что не справишься…

Энни думала о пушистых волосах малышки, о ее сладком запахе. О нежной, словно лепесток розы, коже. Она думала и о глазах Марка, о надвигающейся буре в них.

– О нет, вовсе нет. С удовольствием.

– Вот и умница. Именно это мистер Латимер и любит слышать.

Но после того, как Уайтли ушел, Энни ощутила, как ее охватывает нечто, похожее на страх. Она знала это чувство. Желание. Стыд.

«Я никогда не останусь наедине с Марком Флетчером», – пообещала она себе.

«Клянусь», – подумала она, потянувшись под воротник униформы в поисках распятия, которое висело у нее на шее с тех пор, как она была маленькой.

«Поклянись на кресте, перед всем добрым и святым. Господь благоволит хорошим девочкам, Энни».

Но крестика не было. В суматохе дня цепочка, должно быть, порвалась, и он пропал.

Глава пятая

Дэвид Джон Боуэн снял кольцо с мизинца потной правой руки и опустил в карман жилета, прежде чем повесить одежду на крючок в раздевалке спортивного зала. Это было простое латунное кольцо с маленькой выгравированной буквой «Б», не слишком дорогое, и даже не стоило утруждать себя тем, чтобы его прятать.

Сила привычки. И каким бы обычным оно ни было, кольцо имело для него личную ценность. Оно принадлежало его отцу. Он не знал, где папаша его взял – мог и украсть, – но теперь оно принадлежало Даю, и тот не собирался его терять. Не то чтобы у него были основания полагать, что кто-нибудь из прекрасных дам и джентльменов в спортивном зале для пассажиров первого класса опустится до кражи латунного кольца-печатки. А вот внизу дело обстояло иначе. В третьем классе нашлось несколько отчаянных персонажей – за свою жизнь он повидал достаточно мелких воришек, чтобы это заметить.

Лесли Уильямс усмехнулся, снимая пиджак и жилет. Бесстрашный Лес. Стремительный. Вообще-то это ему принадлежала мысль купить билеты. Америка – вот где водились деньги. «Человеку с талантами Дая было бы глупо туда не по-ехать», – сказал Лес. Он слышал, например, о боксере, который за один только титульный бой заработал пятнадцать тысяч.

Покупая билеты, они доплатили за посещение спортивного зала. Он оказался неплох, но не похож на тот, что в Понтиприте, где тренировались они с Лесли. Тот – строго для боксеров. С настоящим рингом, боксерскими грушами, мячами для упражнений. Там пахло потом, дымом сигар и кровью. А этот – для богатых лондонцев; с гимнастическим конем, булавами и матами для акробатических упражнений.

Очевидно, прошел слух о том, что два профессиональных боксера намереваются провести спарринг, судя по небольшой толпе, собравшейся посмотреть. Что, впрочем, не стало неожиданностью. Лес всегда притягивал толпы, куда бы ни шел. Это все его улыбка, его бравада, его любовь хорошо проводить время – и что-то еще, что люди не могли назвать, но хотели от него, даже не зная, что хотят. Когда дело касалось Лесли Уильямса, женщины имели обыкновение терять нижнее белье, а мужчины – кошельки или достоинство. Сегодня днем женщин было немного; вероятно, остальные все еще увлеченно распаковывали вещи по каютам, каждая размером с четыре общих каюты в третьем классе, или дремали после долгого обеда. Дай был разочарован. Ему нравилось, как на него смотрели эти богатые женщины. Он был мужчиной иной породы, не такой, как их мужья и любовники. Им нравились его мускулы, они хотели посмотреть, как он их использует. «В этих глазах светятся деньги», – сказал бы Лес.