Любовь & Война

К этому времени дом превратился в настоящее женское царство. Генерал Скайлер отбыл в летнюю резиденцию семейства неподалеку от Саратоги, чтобы проследить сразу и за восстановлением особняка, сожженного генералом Бергойном в 1775 году, и за разведением садов и засевом полей, обеспечивающих большую часть доходов семьи. Сначала он не хотел ехать, заявив, что должен быть подле жены, пока она не даст жизнь их ребенку, но миссис Скайлер сама отправила его прочь, заявив, что во время предыдущих одиннадцати родов он только и делал, что суетился и нервничал. И она даже не надеялась, что с двенадцатыми выйдет по-другому.

– Природа возьмет свое, как это всегда и бывает, – сказала она, – а Провидение укажет, будет ли малышка здоровой или отправится в чертоги Отца нашего, будь на то Его воля.

– Малышка? – тихо спросил генерал Скайлер. – Но откуда вы знаете?

– Я довольно давно ношу этого ребенка, чтобы узнать. Ваши сыновья были энергичными, не сказать утомительными, пока я носила их. А вот все ваши дочери были смирными еще до рождения.

– Смирными? – со смехом уточнил генерал Скайлер. – Мы говорим об одних и тех же дочерях?

Миссис Скайлер с притворным недовольством похлопала мужа по колену.

– Как ягнята, – подтвердила она. – А эта была самой спокойной из всех. Не будь она столь велика, или будь я чуть помоложе, думаю, я сейчас была бы на ногах и присматривала за слугами и детьми.

– Выкиньте подобные мысли из головы немедленно! – велел генерал Скайлер, но в голосе его слышались нежность и беспокойство. – Если уж кто и заслужил отдых, так это вы.

Миссис Скайлер снова похлопала его по колену, на этот раз ласково, и отправила присматривать за посевами. Алекс к этому времени уже уехал, и Джон Черч отправился в Бостон по делам своего таинственного предприятия в сопровождении Стефана ван Ренсселера, который посещал занятия в Гарвардском университете. Не принимая в расчет слуг, самым старшим мужчиной в доме был шестнадцатилетний Джонни. В другом доме он, возможно, начал бы задирать нос, но здесь, даже в отсутствие генерала Скайлера, он знал свое место и охотно уступал сестрам и матери решение всех вопросов содержания дома. Он проводил большую часть времени в компании тринадцатилетнего Филипппа-младшего, похоже, вовсе не подверженного действию ужасной жары, играя в солдатов, «патрулируя периметр» земель Скайлеров, по выражению Филипппа-младшего, с парой мушкетов и восьмилетним Ренном на хвосте (чья просьба дать ружье и ему была грубо высмеяна). И хотя мальчишки не нашли ни следа красноспинных, они частенько приносили с обходов пару зайцев или рябчиков, чем вносили разнообразие в меню.

В отсутствие мужчин сестры вернулись к своим девическим занятиям, хоть и с более зрелыми нотками. Анжелика раньше имела привычку читать непристойные французские романы и потчевать сестер пикантными историями о том, как ведут себя «континентальные дамы». Теперь же она читала французские газеты, чтобы узнать побольше о сильнейшем союзнике Америки, и зашла так далеко, что заявила, будто совсем не удивится, если вскоре французы последуют примеру американцев и сбросят иго монархии.

Пегги просматривала те же газеты. Ее французский оставлял желать лучшего, но это не имело значения, коль скоро ее в основном интересовали изображения последних веяний моды. Еще пару лет назад она взялась бы осаждать мать или отца просьбами купить ей очередной отрез парчи, жаккарда или муарового шелка, но теперь, даже если бы их отец не был в отъезде, а мать прикована к постели, вряд ли она решилась бы попросить о чем-нибудь столь роскошном. Даже она понимала, что война подходит к концу, и каждый цент новой нации следует вкладывать в скорейшую победу (несмотря на это, она все же велела горничной перешить несколько прошлогодних нарядов с учетом модных изменений в линиях подолов и декольте).

Элиза, как обычно, самая практичная из сестер, продолжала сбор средств и тканей на нужды армии, что делало ее одновременно самой обожаемой и самой пугающей девушкой во всех окрестностях столицы (Элизабет Тен Брук, урожденная ван Ренсселер, тетя Стефана – то есть просто неприлично богатая – заявила, что благодаря постоянным Элизиным «сборам милостыни» она с дочерьми вынуждена ходить в «хлопке и мешковине»). Элиза же со всей страстью отдалась этому делу во многом затем, чтобы отвлечь себя от мыслей об Алексе и ждущей его битве. Однако в настоящее время все, что могло быть собрано, было собрано, а все, что Элиза смогла бы собрать сверх того (кроме денег, конечно), вряд ли успело бы дойти до фронта прежде, чем война закончится.

Она не могла придумать, чем еще могла бы помочь, пока однажды, собираясь уходить от миссис Энн Бликер, внесшей очередное пожертвование, не услышала тоненький девчоночий голосок, напевавший что-то в одной из гостиных. Она заглянула в комнату, где увидела девочку лет девяти-десяти, сидящую в кресле со стеганой обивкой и поющую, несмотря на то что в комнате никого. Ее голосок был милым, чистым и печальным, и Элиза не решилась покинуть свое укрытие за дверью, чтобы не помешать девочке. Наконец ее отвлекли легким прикосновением к руке. Это оказалась миссис Бликер, которая тут же предложила ей пройти в соседнюю гостиную.

– Я вижу, вас заинтересовало недавнее пополнение в нашем семействе. Ее зовут Энн. Она дочь наших бывших соседей, Кэррингтонов.

– Бывших? – переспросила Элиза в замешательстве. – Они переехали? И если так, почему они оставили эту милую крошку здесь?

– По единственной причине, по которой родители могут оставить своих детей, – а их всего шестеро. Капрал Кэррингтон погиб, защищая свою страну под Кингс-Маунтин в Южной Каролине, а бедная милая Жозефина – ее родители были французами – скончалась от лихорадки где-то в конце прошлой зимы.

– Сирота! – воскликнула Элиза, сразу же вспомнив об Алексе.

Миссис Бликер кивнула.

– Их родственники смогли забрать лишь двоих, самых младших, детей. Мы с мистером Бликером не могли спокойно наблюдать за тем, как остальные исчезают в подворотнях и трущобах, и забрали Энн в начале весны. Даже несмотря на ее печаль, для нас такая радость, что в этом доме снова есть дитя, ведь наши сыновья и дочери выросли и…

Голос миссис Бликер прервался, и Элиза взяла женщину за руку. Хозяйка этого дома потеряла на войне двоих сыновей.

– Вы совершили поступок, угодный Господу, – с сочувствием сказала Элиза. – Полковника Гамильтона тоже взяли в семью после смерти его матери, и это, определенно, спасло его от нищенского существования. Однако, хотела бы я узнать, много ли детей, которые разделили судьбу несчастной Энн, здесь, в Олбани?

– Больше, чем вы можете представить. Тысячи мужчин погибли, сражаясь за великую идею независимости, многие оставили после себя жен с детьми, которым пришлось нелегко без главы семьи, способного обеспечить им средства к существованию. Я не могу назвать точно, скольких детей в Олбани осиротила война, но могу представить, что их никак не меньше нескольких десятков. А ведь в Олбани нет даже сиротского приюта, куда они могли бы пойти! Обязанность тех из нас, у кого есть средства, убедиться в том, что эти дети, чьи родители отдали жизни во имя Америки, не последуют по их печальному пути.

Тут Элиза снова пожала руку миссис Бликер.

– Вы – пример, вдохновляющий всех нас. Как бы мне хотелось, чтобы для каждой такой Энни нашелся подобный ангел-хранитель.

– Она – наше благословение, как я уже говорила. – Женщина на мгновение смолкла, а затем продолжила более осторожно: – А как насчет вас? Вы с полковником Гамильтоном планируете увеличение семьи в ближайшее время?

Элиза почувствовала, как краска приливает к щекам. К счастью, день был жарким, а гостиная – душной; она надеялась, что лицо ее и без того разрумянилось.

– О, мы оба еще так молоды, к тому же Алекс сейчас занят военными действиями. Он пока даже не решил, ни чем будет заниматься, когда все закончится, ни где мы с ним будем жить. Я бы не хотела перевозить ребенка с места на место, как багаж, что мне неоднократно пришлось делать в последние месяцы. Когда мы обустроимся…