Любовь & Война

На этот раз миссис Бликер сжала руку Элизы.

– Моя милая, если возраст чему-то меня и научил, так это тому, что в случае с детьми невозможно все «обустроить». Они всегда найдут способ, как внести неразбериху в самый отлаженный быт. И все же даже в самые неспокойные времена найдется способ, как все уладить.

– Кстати о детях, – вставила Элиза, поднимаясь. – Мне пора отправляться домой. Срок миссис Скайлер подходит, и она начинает тревожиться, если не знает, где находятся все ее семь детей.

Она торопливо встала, но, проходя через переднюю, не смогла удержаться и еще раз заглянула в соседнюю гостиную. Энн уже не пела. Теперь она сидела с книгой в руках и неспешно листала страницы, как человек, который не читает, но лишь вглядывается в знакомые слова, словно хочет вспомнить любимый сюжет, но не погружаться в него с головой.

– Девочке не хватает товарищей ее возраста, – сказала миссис Бликер. – Когда закончится это кровопролитие и возобновятся занятия в школе, мы определим ее в класс со сверстниками. Но до тех пор ей придется обходиться двумя престарелыми компаньонами.

Элиза еще на мгновение задержала взгляд на девчушке, думая отчасти о своем осиротевшем муже, отчасти о семье, которую они создадут вместе, а затем попрощалась и двинулась в долгий путь назад в «Угодья». Идти было не так уж далеко – где-то около четырех миль, – но она не хотела излишне напрягать себя быстрой ходьбой по такой жаре. Пока она неторопливо шагала по грунтовой дороге, ее мысли неслись вперед, обгоняя ноги. Как странно, что беременность ее матери не заставила ее задуматься о детях, в то время как единственный комментарий знакомой разбудил в ней те чувства, о наличии которых она даже не подозревала.

На самом деле, они с Алексом едва ли обсуждали вопрос увеличения семьи, несмотря на то что с энтузиазмом отдавались процессу ее создания (кхм-кхм). Но до сих пор Господь не благословил их, и, возможно, это само по себе было благословением. Элиза знала, что детство Алекса не было счастливым. Он никогда не говорил ничего подобного, но Элиза подозревала, что у него есть сомнения в том, подходит ли он на роль отца. Он был требовательным человеком, перфекционистом, именно эти его черты привлекали такого авторитарного лидера, как генерал Вашингтон (кроме тех случаев, когда они его раздражали), но вот вызывать любовь у детей не умел. Возможно, уважение, но не любовь. А насколько Элиза понимала, Алекс хотел, чтобы его дети любили его, и не за то, что он их отец, а потому, что он достоин любви.

А она? Чего хотела она? Свой первый опыт обращения с детьми она получила благодаря миссис Скайлер. Удивительно, но ее мать была беременна двенадцать раз и четыре раза хоронила своих детей, включая тройняшек, которые не дожили даже до крещения. Но печальнее этого, наверное, было хоронить еще троих, которые не успели отметить свой первый день рождения. Правда и то, что еще семь выжили и подарили родителям все радости, которые приносит воспитание ребенка, но одна смерть за каждую жизнь? Эта цена казалась Элизе неподъемно высокой. Она гадала, как удалось ее матери пережить все эти потери и не поддаться отчаянию или равнодушию. Элиза не знала, есть ли у нее подобная стойкость.

Пусть даже ее будущие дети выживут, что тогда? Нести ответственность за другую жизнь, за пищу духовную и телесную, за воспитание и развитие. Задача казалась грандиозной, особенно для нее, Элизы, едва ставшей женщиной. Как она может вырастить и воспитать собственное дитя, когда сама еще пытается определиться с тем, кто она и зачем призвана в этот мир? Она понимала, что материнство само по себе уже важное занятие, но так же, как отцовство не было всей жизнью для мужчины, так и материнство, по ее мнению, не должно было стать единственной заботой женщины.

Она не могла «пойти на работу» в общепринятом смысле, но все же уважаемая женщина могла найти не одно занятие, в которое вложила бы свою энергию. Существовала благотворительность – госпитали, школы, приюты, – по сложности организации не уступавшая самым крупным предприятиям и к тому же приносившая заметно больше пользы миру. Но если она обзаведется детьми, пройдет, вероятно, лет двадцать, а то и больше, прежде чем она сможет начать по-настоящему работать в этом направлении.

И, как показало их определенно-не-простое расставание, им с Алексом предстоит еще немало узнать о том, кто они, и по отдельности, и как пара, – прежде чем добавить в их жизнь детей. К тому же теперь, когда он будет командовать собственным полком в бою, кто может с уверенностью сказать, что в конце войны у нее по-прежнему будет муж?

– Нет! – громко воскликнула она, в ужасе от одной только мысли, возникшей как раз, когда она обогнула последний холм, и перед ней раскинулись «Угодья» во всем их великолепии. – Алекс вернется домой, ко мне. Он должен, и он вернется. А дети пока могут и подождать.

Проговорив это, она заметила мальчика, спешащего прямо к ней. Она узнала в нем Лью, работавшего в хлеву вместе с отцом, Левеллином, валлийцем, служившим в поместье конюхом.

– Мисс Элиза! Мисс Элиза! Скорее!

– В чем дело, Лью? – спросила Элиза, перехватывая запыхавшегося мальчишку.

– Мисс Дот послала меня! Она велела привести вас, как только найду!

Дот звала ее, и это могло означать лишь одно. Ведь Дот была не только камеристкой, но и опытной акушеркой, которая помогла родиться всем четырнадцати детям Кэтрин Скайлер.

Малыш готовился появиться на свет.

8. Наконец-то война

На марше

Йорктаун, Вирджиния

Сентябрь 1781 года

Первый и Второй Нью-Йоркские полки вместе с парой смешанных дивизий из Коннектикута двинулись к Йорктауну, Вирджиния, седьмого сентября под командованием лейтенант-полковника Александра Гамильтона. Трехнедельный переход был утомительным даже для едущих верхом офицеров. По десять часов в день на изматывающей жаре, под солнцем, накаляющим треуголки, превращая их в небольшие жаровни на солдатских головах, плотные шерстяные мундиры, накинутые на плечи, и оружие, тяжелеющее с каждым шагом. Внезапная смена погоды принесла холодный ветер и дождь, а вместе с ними и короткую передышку от жары, но даже она была сведена на нет тем, что теперь приходилось шагать в промокшей одежде по грязным дорогам, которые превращались в настоящие реки глины под ударами сотен сапог.

Некоторые солдаты пытались облегчить свою ношу, снимая треуголки и мундиры и закрепляя их на ранцах, но Алекс приказал снова надеть их. Как человек, сам пробивающий себе путь, он знал, как важна внешность. Он по-прежнему застегивал латунные пуговицы мундира снизу доверху и плотно надевал на голову треуголку. Если ты выглядишь как часть целого, тебя будут считать частью целого, а он хотел, чтобы даже слухи о продвижении Континентальной армии произносились с благоговением, а не с насмешкой. Дойдут ли они до генерала Вашингтона или генерала Корнуоллиса, не имело значения, все должно быть просто блестяще. В конце концов, он не просто вел солдат на битву. Он шел к славе, к своему месту в истории.

«Я так горжусь тобой», – написала Элиза в своем последнем письме, когда узнала новости о его назначении. Его храбрая Бетси, главной причиной гнева которой стало то, что он скрыл от нее свои намерения, вместо того чтобы разделить с ней свои мечты о славе. «Я вернусь к тебе, любовь моя. Я обещаю», – написал он в ответ.

Алекс ехал на своем прекрасном гнедом жеребце, окрещенном Мепкиным в честь друга, который подарил его. Пусть ему как офицеру не полагался ранец, десять часов в седле, хоть и с перерывами на перекус, превращали ноги в желе, и к тому же он умудрился натереть себе такие места, о которых не хотел даже вспоминать. Но стоило армии сделать привал на ночь, он отказывался от места в хижине или на ферме, реквизированной на ночь, уступая его тому из солдат, у которого замечал признаки лихорадки или другой болезни во время дневного перехода. А сам он спал под открытым небом, рядом с простыми солдатами.