Любовь & Война

Однако, когда он снова обернулся к Лоуренсу, лицо друга сияло, а сам он кивал в сторону прекрасного гнедого коня, стоящего рядом. И все же Алекс не мог до конца поверить в происходящее.

– Р-разве это не твой конь? – запнулся он.

– Был моим, пока ты не сошел на пристань. Я приметил его два года назад, когда был в Мепкине. Он тогда был годовалым жеребенком, но рыжина его шкуры напомнила мне тебя. Я сказал отцу, что, если жеребенок оправдает надежды, которые подавал, я хотел бы преподнести его тебе в подарок. В очередной раз нанеся визит домой и увидев, в какое роскошное животное он превратился, я почти пожалел о своей щедрости. Это не самая высокая лошадь среди тех, что выращивает мой отец, но она вполне может считаться самой красивой.

Алекс был потрясен.

– Я не знаю, что сказать. Это, наверное, самый потрясающий подарок из всех, что мне делали, с тех пор как губернатор Ливингстон привез меня в Северную Америку.

– Ну, что ж. Я не могу сказать, кто победит в грядущей битве, но точно знаю, кто будет парой самых видных офицеров. А как говорил мне отец, когда учил играть в крикет, важно не то, победишь ты или проиграешь, важно, как ты выглядишь, выходя на поле.

– Не сглазь, – пробормотал Алекс, не в силах оторвать взгляд от роскошного скакуна перед ним. – Я еще не получил назначения.

До встречи с главнокомандующим Континентальной армией оставалось около трех часов. Для начала нужно было позаботиться о новой лошади: Алекс, конечно, мог оставить ее в конюшнях вместе с другими армейскими лошадями, но прежде следовало убедиться, что конюхи знают, что лошадь его личная и не может быть реквизирована каким-нибудь нахальным лейтенантом, которому пришла в голову блажь прокатиться на лошади получше, чем измотанные боями армейские тяжеловозы. Еще ему хотелось освежиться и сменить влажную рубашку. И, наконец, Лоуренс отказался расставаться с ним до тех пор, пока они не выпьют вместе хотя бы по кружке эля.

– Это поможет тебе успокоиться, – жизнерадостно заявил друг, – к тому же генерал Вашингтон будет в штабе допоздна. Так что нет никакой опасности упустить его.

Солнце уже клонилось к холмам на западе Ньюберга, когда Алекс наконец направился к Хасбрук-Хаусу, полутораэтажной ферме, которую предоставили в распоряжение генерала Вашингтона на весь срок его пребывания. Дневальный махнул рукой в сторону внутреннего коридорчика, где за закрытой дверью из толстых гладких кленовых досок ждала его судьба. Алекс глубоко вздохнул и постучал, как он надеялся, не слишком навязчиво, но вместе с тем достаточно решительно.

Последовала пауза, настолько долгая, что Алекс задумался, не постучать ли ему снова. Затем хриплый голос произнес:

– Входите.

Алекс осторожно открыл дверь. Он прежде не бывал в этом кабинете и не знал, что там, за дверью. Упаси небо, он бы ударил дверью прямо по столу генерала Вашингтона. Тогда их беседа сразу же пошла бы в неверном ключе.

Комната с низким потолком была меньше, чем кабинет генерала в Морристауне, и намного проще, но стол все равно стоял в нескольких футах от двери. Алекс вошел в комнату, прикрыл за собой дверь и встал перед генералом, ожидая, пока тот оторвется от бумаг.

Вашингтон славился тем, что заставлял подчиненных ждать по двадцать, а то и тридцать минут, пока сам заканчивал текущие дела, но сегодня он, похоже, был не в настроении для своего обычного представления. Поэтому он тут же отложил перо и указал на бамбуковый стул со спинкой, стоящий с другой стороны стола.

– Полковник Гамильтон. Пожалуйста, присаживайтесь.

Алекс с трудом подавил желание сунуть палец в уши, чтобы убедиться, что они ничем не забиты. За все пять лет, что Алекс работал с генералом, тот ни разу не сказал ему «пожалуйста», не говоря уже о предложении присаживаться.

Однако, поскольку генерал продолжал выжидающе смотреть на него, Алекс поспешно подошел к стулу и умостился на краешке, словно опасался, что мебель рухнет под его весом. Ножки были слегка тонковаты, а спинка неудобно выпрямлена, но стул тем не менее держался.

– Я ознакомился с документом, который вы мне отдали при нашей последней встрече, – сказал Вашингтон. Как обычно, слова его прозвучали довольно формально. Но это было так на него похоже, что любому мало-мальски знакомому с генералом это не показалось бы обидным. Алексу не свойственно было давать волю воображению, когда речь шла о главнокомандующем, но в те редкие моменты, когда он представлял генерала маленьким мальчиком или наедине с женой Мартой, он все равно не мог вообразить Джорджа, который не выбирал бы слова с осторожной тщательностью.

Документ, упомянутый генералом, был письмом, которое написал Алекс, но от лица генерала, а не от собственного. За время войны Алекс написал сотни таких документов, на которых генерал ставил лишь свою подпись. Единственная разница была в том, что те другие распоряжения – отправляющие людей в битву или на виселицу, отзывающие их с поля боя или дарующие жизнь и свободу, – писались по указанию Вашингтона, а это было целиком и полностью творение Алекса. Иначе говоря, после нескольких лет обращений к генералу Вашингтону с просьбой дать ему в командование батальон он просто взял и написал это распоряжение на бумаге.

Это был своего рода ультиматум, и генерал знал об этом. Если он его не подпишет, все уже не будет так, как раньше. Алекс давным-давно отслужил положенный срок и мог бы уйти в любой момент. Как сказала Элиза, он потерял бы жалованье и пенсию, но законных препятствий для его ухода не было.

Алекс понимал, что это рискованный шаг, именно поэтому он отдал документ прямо перед отъездом. Вашингтон не любил несоблюдение субординации или дерзость, но восхищался целеустремленностью. У него был целый месяц на то, чтобы переварить все это и остыть, сколь бы сильно он ни гневался, когда впервые прочитал его. Алекс решил, что раз ему не прислали уведомление о том, что больше не нуждаются в его услугах, – это хороший знак. Тем не менее лицо генерала было абсолютно бесстрастным. Он с равным успехом мог готовиться повысить Алекса до генерал-лейтенанта или отправить на гауптвахту.

– Вы осведомлены, что генерал Корнуоллис разместил около девяти тысяч британских и германских солдат в Йорктауне? – спросил генерал, наклоняясь вперед и положив руки на стол.

Алекс не знал, что сказать. Не так давно он лично передавал генералу эти данные разведки. Он кивнул, но тут же заставил себя заговорить. Нельзя просто взять и кивнуть генералу Континентальной армии.

– Да, Ваше превосходительство, – произнес он, добавив обычное в отношении генерала Вашингтона обращение.

– После всестороннего обсуждения вопроса с генералом Лафайетом и графом де Рошамбо я пришел к выводу, что, если нам удастся заблокировать войска Корнуоллиса в городе, мы отрежем ему путь к отступлению. А затем мы можем морить их голодом, пока не сдадутся, или обстреливать, пока не отправятся к праотцам. В любом случае Корнуоллис будет вынужден сдаться. Британские войска будут уничтожены, а война, по сути, окончена, – гордо провозгласил Вашингтон. Генерал даже слегка расслабил плечи, словно победа была у него в кармане.

Алекс изо всех сил напряг шею, чтобы не кивнуть еще раз. Поскольку большая часть переписки генерала по этому вопросу велась самим Алексом, он был в курсе всех дискуссий.

– Именно, Ваше превосходительство. Мне просто нечего добавить.

Вашингтон кивнул, и на его губах заиграла редкая улыбка.

– Лафайет готов привести под стены города семь тысяч американских и французских солдат, которые не дадут армии Корнуоллиса пробраться вглубь страны.

Алекс согласно хмыкнул.

Генерал продолжил.

– К тому же адмирал де Грасс согласился отправить нам три тысячи солдат из Вест-Индии. Таким образом, мы получим численное преимущество, но не подавляющее, особенно потому, что людям де Грасса предстоит рискованная высадка с кораблей на побережье. Отсюда следует, что наши войска обязательно должны присоединиться к сражению, пусть для этого им придется совершить тяжелейший переход длиной не менее четырехсот пятидесяти миль. В нашем распоряжении две тысячи человек, к тому же Рошамбо согласился отдать свои семь тысяч под мое командование. Мы, безусловно, не сможем сделать девять тысяч солдат невидимыми, но мы с графом разработали маневр, который, как мы считаем, поможет скрыть от британцев наши истинные намерения.