Любовь & Война

– Губернатор Клинтон безобиден, вы, мужчины, просто не знаете, как с ним обращаться, – уже мягче сказала Элиза. – Но лучше бы тебе вернуться домой, – продолжила она. – А если не вернешься, я тебя из-под земли достану и притащу домой сама.

Тут они обнялись, впервые за два дня, и подарили друг другу поцелуй – сперва нежный, а затем все более нетерпеливый, откровенно показавший, что любовь между ними не угасла. Алекс уткнулся в шею жены, вдыхая ее сладкий запах и больше всего на свете мечтая продлить это мгновение, но Элиза отступила первой.

– Не надо, – возразила она, когда он потянулся за новым поцелуем. – Если я обниму тебя еще раз, то вряд ли найду в себе силы разжать руки, а ведь я решила быть храброй ради тебя.

Затем, смаргивая набежавшие слезы, Элиза отвернулась и убежала в дом, чтобы Алекс не увидел, как она плачет.

Последние часы путешествия Алекс провел за письмом к Элизе – с тысячей извинений и тысячей признаний в любви – в надежде, что она простит его. И только закончив, он попытался выбросить из головы мысли о жене и сосредоточиться на войне, к которой был все ближе.

Дождь прекратился к тому моменту, как они достигли Ньюберга. Невысокие холмы подступали прямо к реке, окружая небольшую пристань, выстроенную по большей части из красновато-коричневого кирпича, а на их склонах расположилась шумная деревушка с симпатичными домами из кирпича и дерева, разбавленными тут и там более старыми постройками из грубо обработанного камня, скрепленного толстым слоем раствора. Топились несколько печей, выпуская в небо серые столбики дыма, которые становились частью влажного покрывала тумана, оставшегося после дождя. Туман был таким густым, что плотная ткань мундира Алекса неприятно отсырела. И все равно здесь было лучше, чем на корабле с его зловонным грузом. Алекс решительно ступил на сухую – ну, хотя бы твердую – землю, горя желанием поскорее добраться до штаба генерала Вашингтона и выяснить, удовлетворили ли его прошение о командовании.

Первым, что он увидел, был гнедой скакун, привязанный к столбу причальной стенки, примыкавшей к пристани. Шкура коня была цвета сливочной карамели, а грива и хвост – такими светлыми, что отливали золотом. Конь был настолько хорош, что Алексу хотелось назвать его прелестным, но при этом он вовсе не казался хрупким созданием. На первый взгляд не менее шестнадцати ладоней в холке, с литыми мускулами, перекатывающимися под шкурой, он, казалось, в любую секунду готов был сорваться в бой. Этот конь был не для езды в экипаже, не для таскания телеги и уж тем более не для верховых прогулок. Этот конь выглядел так, словно шум битвы ему не страшен, наоборот, он сам мог бы стать грозой вражеских солдат, которым удалось уйти от его седока.

Алекс не мог оторвать взгляд от коня с того самого момента, как шагнул на пристань. У генерала Вашингтона был всем известный белый жеребец, который нес его в каждую битву, а у Алекса, хоть армия всегда предоставляла ему отменных лошадей, никогда не было выдающегося скакуна, даже если вспомнить горячо любимого им Гектора. Но такой конь помог бы любому воину почувствовать уверенность в своих силах, и Алекс поймал себя на том, что гадает, кто же является его хозяином и как убедить его расстаться с таким чудом. Цена не имела значения. Но адъютантское жалованье Алекса едва покрывало расходы на его экипировку. Так что это были просто мечты. И все же, будь это его конь, ему удалось бы избежать многих опасностей битвы, которых так боялась Элиза. Возможно, он смог бы справиться даже с некоторыми своими страхами.

– Если ты не прекратишь так откровенно пялиться на моего коня, я буду вынужден отчитать тебя за непристойное поведение, – послышался из тени грубоватый голос.

Алекс вздрогнул и впился взглядом в темноту под навесом. Но разглядеть он смог лишь фигуру высокого мужчины в синем мундире Континентальной армии.

– Это, бесспорно, отличный скакун, – сказал Алекс.

– Он далеко не столь хорош, как его владелец, – заявил военный, выходя на свет, с сардонической ухмылкой на широком бледном лице, украшенном негустыми бакенбардами, почти столь же светлыми, как грива его коня.

– Лоуренс! – воскликнул Алекс, уронив свой вещевой мешок и поспешив скорее обнять своего старого друга. – Ах ты, старый пес! Я совсем не узнал твой голос!

Лоуренс ответил Алексу не менее теплым объятием.

– Дружище, – сказал он. – Передать не могу, как здорово снова видеть твое лицо. За прошедший год мне не раз и не два приходила в голову мысль, что больше я его не увижу.

– О, да будет тебе, – отмахнулся Алекс. – Я знаю, что большую часть года ты провел во Франции, и уверен, там было не так уж плохо.

– На равнинах ужасно сыро, и в этих их шато жуткие сквозняки. Они, может быть, и больше плантаторских особняков, но я бы не раздумывая предпочел скромный Мепкин, – заявил Лоуренс с очередной усмешкой.

– Скромный? Мепкин? Пусть я пока не удостоился чести своими глазами увидеть дом твоего детства, но, насколько помню, он может похвастаться четырьмя большими гостиными, бальным залом и спальнями, которые не сосчитать по пальцам одной руки.

Лоуренс криво усмехнулся.

– Сказал джентльмен, последние полгода проживший в особняке генерала Скайлера. Как он там называется? «Угодья»? Звучит, определенно, пасторально.

– Если бы! – возразил Алекс. – Сначала мы с Элизой попытались обосноваться в Новом Виндзоре, но меня призвали на службу, и ей пришлось вернуться в «Угодья». Мне удалось вернуться к ней, но ненадолго, а затем мы удрали в Де Пейстер, на другом берегу реки от штаба генерала Вашингтона, – он указал на какую-то точку к северо-востоку от них, скрытую густым туманом, – а затем обстоятельства снова вынудили нас вернуться в Олбани. Элиза заявила, что она отказывается переезжать куда-либо, кроме нашего собственного дома, причем раз и навсегда.

– Честное слово! – рассмеялся Лоуренс. – Ты, похоже, путешествовал не меньше меня. Я передать не могу, – добавил он более серьезным тоном, – как меня огорчил тот факт, что я пропустил твою свадьбу с прекрасной мисс Скайлер. Нас, в наши года, ждала еще масса холостяцких приключений, и теперь я почти завидую тому, что она получила тебя в свое полное распоряжение. Но из вас вышла такая замечательная пара, что я могу лишь пожелать вам огромного счастья. Ее рассудительность поможет сдержать твою увлекающуюся натуру, а ее красота компенсирует твою отвратительную внешность.

Алекс рассмеялся шутке друга, хоть и скривившись про себя при мысли о том, как рассудительность Элизы и его увлеченность схлестнулись недавно. Он понимал, что Лоуренс прав и ему нужен тот, кто будет напоминать, что его обязанности требуют намного больше, чем просто увлеченность. Они также требуют уравновешенности, и Элиза поощряла развитие у него этого качества. Тем не менее его совсем не радовала мысль о возможном повторении той ссоры, что случилась у них перед его отъездом.

Вслух, однако, он всего лишь заметил:

– Я с нетерпением жду того дня, когда ты сам окажешься столь же счастливо женат, как и я, на девушке столь же рассудительной, как и Элиза, пусть и вряд ли столь же красивой.

– Будем надеяться, обойдется! – фыркнул Лоуренс. – Не могу даже представить, что за женщина сможет мириться с таким эгоистичным гедонистом, как я, и к тому же сам понятия не имею, что мне делать с женой!

Алекс хохотнул.

– Ну, а что леди может делать с таким, как ты?

– А теперь идем, – сменил тему Лоуренс. – Поспешим в штаб, чтобы ты показался на глаза генералу Вашингтону, а затем сможем спокойно посвятить себя серьезнейшему делу – выпивке!

– Согласен, – ответил Алекс. – Но, возможно, будет проще, если я найду тебя там позже. Мне еще придется искать экипаж, а поблизости ни одного не видно.

– Что? Разве ты не хочешь испытать своего нового скакуна?

– Моего… – Алекс внимательно осмотрел коновязь под навесом, но заметил лишь еще одну лошадь, привязанную в некотором отдалении. Животное было неплохо сложено, но Алекс определенно никогда не ездил на нем прежде.