Евангелие от Агасфера

Федор Михалыч надеялся, что именно сегодня он каким-то манером додумает эту мысль, отыщет нить, ведущую хоть к туманным вариантам ответа на эти осаждающие его вопросы. Он не был фаталистом, но сообщение от почти забытого товарища, половину жизни ходившего по тонкой грани между бытием и небытием, было воспринято как знак – решение где-то рядом, стоит лишь сосредоточиться. Лет десять назад Федор взялся почитывать разного рода мистику: Кастанеду, Гурджиева, Лебедько, Пелевина (роман «Т» последнего взволновал его более других), а посему себя в моменты эйфории примерял на роль «воина духа», который сформировав намерение, сможет-таки найти разгадку человеческого бытия. Любому вменяемому стороннему наблюдателю очевидна смехотворность такого самомнения, но человек – весьма странная конструкция, – только что убеждается, что он последняя тряпка и вошь дрожащая, а уж в следующую минуту видит себя вершителем судеб мира.

Однажды Дядя Фёдор тоже пытался геройствовать. Как говорил поэт:

«Тот человек – в большом был, да и в малом –

Одновременно: жертва и злодей;

Считал себя, конечно, либералом

И не любил, как следствие, людей…»

Сойдясь с коллегой по кафедре, тоже доцентом – Андреем Беликовым, который слыл вольнодумцем, он и глазом моргнуть не успел, как вдруг обнаружил себя вечером 6 мая 2012 года в Москве на Болотной площади, да не просто праздно гуляющим там, а вступившим в потасовку с сержантом ОМОНа, за что был задержан, посажен в автозак, после чего провел ночь в участке, где натерпелся страху и, промочив штаны, многажды пожалел, что спутался с сомнительной компанией. Фёдор Михалыч даже не мог восстановить в памяти четкую последовательность событий – да, собирались по-питерски на кухне у Беликова, шумели, бузили, крыли по матушке власть, силовиков, предстоящую инаугурацию… А потом как-то – р-раз – и вот он уже в митингующей толпе на Болотной.

Вернулся из участка, приехал в Питер напуганный, продолжил привычную жизнь, зарекшись не влезать более ни в какие политические дрязги и сторонясь прежней компании. Но вот уже в марте 2013-го вдруг сажают одного из его подельников по Болотному прошлому, затем, через месяц – другого, а в июне ему и самому приходит повестка явиться в суд свидетелем. Семейный совет, звонок старинному другу – еще одному однокурснику – в Прагу, где тот уже лет семь как раскрутил фирму по производству лазерной медицинской техники и не раз зазывал Фёдора жить и работать в Чехию. Друг обрадовался и обещал всяческое содействие, устройство в фирму и даже материальную поддержку на первое время. Наташка возликовала – сын как раз закончил школу с отличием – вот теперь будет где получить европейское образование, да и сама она видела себя в кругу сливок русской диаспоры в Праге, покоряющей сердца, взоры и прочие члены души и тела разных там панов (в ее фантазии не просто панов, а таки «приапов») Збышеков и Кржемилеков. Голосование оказалось быстрым и единодушным, набрав, аккурат, аки партия «Единая Россия» 136% голосов присутствовавших, а посему, недолго думая, за две недели порешив со всеми формальностями и не дожидаясь суда, на который герой-горемыка был вызван свидетелем (дабы, чего доброго, еще подписку о невыезде не взяли), с четырьмя чемоданами вылетели в Европу.

Первые месяцы жизни в городе, поражающем глаз пестроцветием домов под крышами из красной черепицы, где чуть ли не на каждом углу висели опознавательные знаки, свидетельствующие, согласно легендам, о том, что там происходили алхимические превращения, опьянили Фёдора Михалыча, пробудив в нем надежду на чудесную трансмутацию и его неуклюжей судьбы. И дело даже не в том, что при помощи друга удалось быстро уладить все бытовые вопросы, получить вид на жительство, устроиться в фирму, и даже не в том, что случилось ускользнуть от российского правосудия, что само по себе могло способствовать некоторой эйфории. Нет, Прага очаровала атмосферой той тайны, которая манила когда-то в детстве и, казалось, уже была полностью забыта.

В выходные и после работы он часами гулял по улочкам и площадям Пражского Града, забредая в удивительные по великолепию и мистической ауре места, где редко ступала нога туриста-зеваки, причащаясь с наслаждением к таинственной мистерии города, в котором жили и творили самые загадочные персонажи Средневековья и Возрождения. Похоже на первую любовь, которая ослепляет лишь единожды. Все дальнейшие попытки отыскать объект вдохновения – это тщетная надежда на туманный отголосок того первого чувства – вспышки сладостного сумасшествия. Вторая, третья и последующие – уже не то, они сначала слегка окрыляют и может даже показаться, что чудное мгновение действительно случилось вновь. Но очень скоро наваливается вялая апатия. Та же усталость от домогательств чрезмерно чувственной жены, монотонный ритм рутинных обязанностей на работе, и даже прогулки по казавшемуся еще недавно воплощением волшебства городу перестали приносить прежнее вдохновение. Сдулся Федя, сдулся голубчик, подтверждая чей-то затертый до дыр афоризм, гласящий, что куда бы ты ни приехал, от себя-то, как ни крути, не убежишь… И вот этого одержимца чаяниями о самоубийстве он привез в своем дряхлеющем физическом теле в Вильнюс. Двинуть кони волевым усилием перешагнув через инстинкт самосохранения, не представлялось возможным по причине трусости и слабохарактерности, но по сути своей самоубийство, тем не менее, ежедневно совершалось – отсечением себя от Жизни при жизни.

Впрочем, вряд ли среди тех, кто провел свою юность и молодость в России, найдётся много людей, которые в тайниках души своей не желали бы собственной смерти. Это желание, эта тайная страсть проявляется, как правило, неявно. Ненависть к жизни до поры нейтрализуется разного рода надеждами. Рано или поздно человек убеждается, что надежды его эфемерны, и вот тогда обнажается омерзительное внутреннее опустошение. Некоторые, особенно чувствующие эту поглощающую пустоту, пытаются оттянуть надвигающийся конец собственного погибающего Я. И бросаются человеки на поиски мистических доктрин, взыскуя бога. Бога в себе, бога вне себя, бога в стихах и в инстинктах, в дофамине или адреналине, в эстетике природных или городских пейзажей, эстетике прекрасного и эстетике безобразного. И, конечно же, в прекрасных незнакомках – нет, не в накрашенных профурсетках, а в тех, чей блуждающий взгляд, кажущийся невероятным воплощением почти детской наивной невинности и, одновременно, обжигающего сладострастия, – остановившийся на мгновение на тебе, вдруг воскрешает из забвения образ, являвшийся иногда в сладчайших снах о чем-то неохватно большем, чем вся эта земная круговерть. Увы, тех, кто набирается решимости и бросается вослед обладательнице подобного манящего взора, ждет если не мгновенное, то крайне скорое разочарование. Мираж рассеивается, и ты вновь впадаешь в беспросветность бытия-к-смерти – если верить отставному майору Бирюкову – к той Единственной, чья божественная Улыбка не обманывает… Единственной ли? Прав ли Димка Бирюков, утверждавший сие как неоспоримую аксиому? Не-е, надежда на невозможное чудо повстречать-таки этот взор наяву где-то тлеет, удерживая тебя в суперпозиции существа полуживого и полумертвого разом, аки кот Шредингера. Так что обнаружить себя целиком живым может только этот столь желанный и столь же невозможный взор…

Покуда автора занесло в очередной философический пассаж, герой наш достиг поворота на улицу Пилимо, откуда виднелся уже узкий кривой переулок, ведущий к искомому ресторанчику. Отвлекшись от раздумий, псевдо-самурай собрался было пересечь улицу. Машин на дороге не было – можно смело переходить.

Взоры его оторвались от внутренних экзистенциальных картин и скользнули вдоль улицы. Прямо посередине проезжей части – женщина неопределенного возраста и весьма странного вида. Слегка заплетающимся шагом, что могло свидетельствовать о некоторой степени опьянения – да и початая наполовину бутылка вина в висящей руке тому подтверждение, – босая, в коротком черном платьице, она медленно двигалась посреди дороги, не обращая ни малейшего внимания на нескольких глазеющих вослед ей зевак, в число коих попал и Фёдор. Человека, пожившего в Европе даже немного времени, трудно удивить диковинными людьми – бомжами, попрошайками, затейниками – зарабатывающими на хлеб насущный кто необычным внешним видом, кто разнообразными фокусами, так что, бросив взгляд в сторону пьяненькой босячки, можно было двинуться дальше. Но, черт побери, Фёдор Михайлович никак не мог оторвать от нее внимание, да что там внимание – с удивлением он обнаружил, что ноги вот уже минуту несут его вослед за ней, вместо того чтобы перейти улицу и продолжать унылое течение в сторону ресторана.