Евангелие от Агасфера

– Что происходит? Отчего я так взволнован и… даже возбуждён? Эта потаскушка мне нравится? Бр-р-р… спаси и сохрани! Она, скорее омерзительна! Зачем я иду за нею, куда, на что надеюсь? Был бы я человеком спившимся и сбомжевавшимся – да, я бы, вероятно и последовал за такой особой, дабы предаться грубым и быстрым утехам в подъезде. От нее положительно распространяются какие-то флюиды странной сексуальности, какой-то особенно пряной и перченой, как… скажем селёдка с «дымком», вызывающая иногда желание ее откушать, смешанное с брезгливостью. Боже, о чем я? Зачем не могу остановиться? Ведь не всерьез же я, человек интеллигентный, да и вообще привыкший плеваться вослед пьяным уличным женщинам, хочу завязать с ней интрижку? Бред!!! Эти взлохмаченные мокрые волосы, грязные слегка полноватые ноги… Может быть, мне просто интересно узнать – куда направляется это падшее создание, где оно может обитать, с кем общаться?

Мысли, чувства и движения тела оказались абсолютно не согласованы меж собой. Однако несколько успокоив себя предположением, что он движим обыкновенным любопытством, которому иногда полезно дать волю, хотя бы ради отвлечения от мрачных дум, и напрочь игнорируя то, что при простом любопытстве сердце не колотится так быстро и гулко, наш герой решил позволить-таки себе преследовать даму. Немного пройти за ней и поглядеть, далеко ли она – босая и почти не одетая для дождливой октябрьской промозглости – сможет добраться… Женщина меж тем ступив уже на тротуар, обернулась и обратила на Дядю Фёдора беглый взгляд, как будто почувствовав на себе его столь пристальное внимание. Затем направилась все той же, слегка заплетающейся походкой, в сторону подворотни. Взор её практически ничего не выражал, разве что легкий оттенок того презрительного безразличия, какой бывает у нищих в момент, когда очередной откормленный господин бросает монетку в лежащую рядом шляпу или коробку. Волна стыда, брезгливости, оторопи и, вместе с тем, совершенно непостижимого жгучего желания окатила Фёдора Михалыча с невероятной силой при сей коротенькой встрече с глазами незнакомки. Намокшие русые волосы, не доходящие до плеч, слегка припухшее лицо, чуть вздернутый нос, возраст неопределенный, может быть и тридцать, и сорок пять, но… Очи, ее лавандово-синие очи, несмотря на легкий оттенок презрительного безразличия, окончательно лишили нашего героя рассудка. Подобные состояния, когда разум мутится под воздействием противоречивых и даже совершено несовместимых чувств и желаний, он, бывало, испытывал и раньше, но всякий раз цепкая хватка природной робости, напитанной к тому же еще воспитанием и образом жизни, брала верх и возвращала в рамки. Сейчас же Фёдор, похоже, хотя и ненадолго, вырвался-таки за их пределы, устремляясь навстречу чему-то вакхическому, не укладывающемуся ни в какие объяснения, ни в привычное поведение, ни в самою его картину мира, где до сей поры чему-то подобному и вовсе не было уготовлено места.

Ускорив шаг, преследователь успевает заметить подъезд, в котором исчезает женщина. Совершенно не узнавая себя, он бегом взлетает на четвертый этаж и, одновременно с надеждой и ужасом, обнаруживает приоткрытую дверь. Минуту или две стоит он, совершенно очумевший, в преддверии Неведомого. Пространство пульсирует и плывет. Явь это или сон, где шестнадцатилетний Федя заворожено глядит на калитку, ведущую в общежитие швейного училища, за которой уже скрылись трое более смелых его товарищей в надежде на обещанные поцелуи. Он же тогда войти так и не осмелился. Выйдя из оцепенения, Фёдор Михайлович резко распахивает дверь…

Думаю, надеюсь, молюсь, что через пару лет, пройдя и переживя всю чехарду, которая выпадет ему на долю, Фёдор поймёт, что в этот момент свершилось, может быть, главное во всей его жизни. Он забыл себя и последовал за зовом судьбы…

Глава 2

«Мы вкус находим только в сене

И отдыхаем средь забот,

Смеёмся мы лишь от мучений,

И цену деньгам знает мот.

Кто любит солнце? Только крот.

Лишь праведник глядит лукаво,

Красоткам нравится урод,

И лишь влюблённый мыслит здраво.

Лентяй один не знает лени,

На помощь только враг придёт,

И постоянство лишь в измене.

Кто крепко спит, тот стережёт,

Дурак нам истину несёт,

Труды для нас – одна забава,

Всего на свете горше мёд,

И лишь влюблённый мыслит здраво».

Франсуа Вийон, «Баллада истин наизнанку»

– Таким образом мы и приходим к простому выводу, что в начале было слово, – крепко сложенный, сухощавый мужчина, коему можно было дать и чуть больше шестидесяти, и все восемьдесят, замолчал, – и воцарилась небольшая пауза.

– Душа моя! Десять лет жизни за тебя отдам, но ты говоришь совершеннейшую банальность! Я бесконечно ценю твой опыт, сейчас же, извини, никак не могу проникнуться, к чему ты сие изрек. Проповедовать собравшимся здесь стих первый из Евангелия от Иоанна, согласись, драгоценнейший, не комильфо. Тысяча извинений, вероятно я не постигаю глубины твоей метафоры, тогда изволь изъясниться полнее!, – эта театральная реплика, произнесена была густым баритоном в лучших традициях мелодекламации и уснащена широкими вальяжными жестами обаятельным человеком лет пятидесяти пяти, с густыми седыми усами и взлохмаченной шевелюрой, сидевшим по левую руку от упомянутого выше лысоватого пожилого господина – обладателя ясного, умного и глубокого взора.

– Какая-то нелепость, – пронеслось в голове Фёдора Михалыча, застывшего в дверях. На него, маячившего там с вытаращенными глазами, никто, казалось, не обращал внимания.

Женщина, привлекшая Федю сюда, стояла чуть поодаль от стола, на котором громоздились полупустые бутылки от красного вина и простые граненные стаканы. Помещение выглядело весьма необычно. Судя по всему, это была многокомнатная квартира, но совершенно нежилая. Наш герой, слегка успокоившись, принялся осматривать компанию, в которой он очутился и, по ходу фокусировки зрения, всё более убеждался в том, что все присутствующие здесь – те еще черти верёвочные, да и сама квартирка как-то по-булгаковски нехороша. Одна открытая дверь, возле которой как раз стояла босоногая, вела в смежную комнату, начисто лишенную мебели. Там возле окна виднелась обшарпанная батарея. Со стен, куда не глянь, сыпалась штукатурка. Над столом, вкруг которого расселась шайка гротесковых персонажей, болталась лампочка весьма веселого нрава. То и дело подмигивая, она погружала всю квартиру в таинственный полумрак.

Те, что сидели за столом, несмотря на гротесковость, смотрелись достаточно презентабельно по сравнению с босячкой в коротком донельзя платьице, ради которой Фёдор сюда и ворвался. Кроме неё, упомянутого уже пожилого господина, облаченного в тёмный твидовый костюм с бабочкой и его артистичного соседа слева, присутствовало еще двое. Прямо напротив Фёдора Михалыча располагалась пожилая женщина лет шестидесяти с короткими седыми волосами. На ней красовалась изысканная тёмно-бардовая блузка, украшенная устрашающих размеров брошью. Между ней и пожилым любомудром сидел молодой человек лет тридцати пяти – сорока, с длинными волосами, собранными в хвост. Одет он был в коричневую клетчатую рубаху навыпуск и вельветовые брюки. Об его обувке, торчащей из-под стола, следует сказать отдельно: туфли из шикарной змеиной кожи были разного цвета – одна туфля черная, другая же – желтая. Впрочем, пережившего лютый стресс Федю такого рода детали уже не шокировали.

Вальяжный баритон, вступивший в велеречивые пререкания с главарем шайки, был для нашего героя узнаваем, ибо с таковым типажом ему уже однажды случалось иметь дело. Было это в далекие девяностые: один из первых совместных с молодой женой отпусков он провел в доме отдыха на Черном море – в Анапе. За одним столиком с ними трапезничал такой вот бывший артист провинциального театра, застрявший лет на десять в характерной роли Несчастливцева из пьесы Островского «Лес». Так что Фёдор Михалыч сходу прилепил к седым усам спорившего ещё и прозвище – Актёр Актёрыч.