Евангелие от Агасфера

Наташка была особой во всех отношениях инициативной. В свои сорок восемь она вошла в самый охочий к жизни возраст, хотя и до этого аскетизмом не страдала. Будучи женщиной весьма аппетитных форм, она частенько, как подмечал Фёдор, притягивала мужские взгляды. Да, пожалуй, и не только взгляды. Начавшиеся еще в первые годы после свадьбы ее вечерние визиты к «подруге» (подруга-то как раз и спалила ее, невзначай, позвонив пару раз во время этих самых визитов), продолжались периодически и по сей день. После них Наташка обыкновенно являлась не только слегка навеселе, но и с характерным счастливым блеском в глазах.

Немудрено было догадаться, что любовников за двадцать пять лет семейной жизни она сменила, примерно, как муж пар носков. Однако и к нему жена была весьма в этом плане требовательна. Но вялость характера и тела никак не способствуют увеличению тестостерона. Примерно раз в две-три недели Наташка таки добивалась от мужа выполнения супружеского долга, но не более. Как там у Пушкина: «Унылый муж своею старой лейкой в час утренний не орошал её». О ее же шалостях Фёдор Михалыч предпочитал не думать – так было спокойней. Как писал один замечательный знакомый ему поэт:

«Прожив с женой бок о бок лет двенадцать,

с женою редко, собственно, живешь…»

Дядя Фёдор наловчился избегать домогательств жены – она не выносила запах перегара, поэтому бутылочка винца после работы была залогом сна в отдельной комнате. Со школьных времен он являл себя послушным малым, а редкие протесты выражались лишь в ворчании себе под нос или в незатейливых придумках типа прийти домой слегка под шафе. Тут налицо явный мазохизм: если сам процесс употребления алкоголя в обстановке уютного заведения приносил некоторое удовлетворение и способствовал мечтательным раздумьям, то накатывающаяся спустя полтора-два часа после возлияния головная боль превращалась в плату за избегание близости. Изредка Наталья всё же возбуждала в муже-паршивце плотские желания, но любви за ними никогда не было. Покорно дал он ей женить себя, а нелюбовью платил (заметим – себе же в убыток), возможно неосознанно, за злополучное оскорбление на школьном выпускном вечере. Живя в Питере, Фёдор Михалыч несколько раз влюблялся в ярких женщин, как правило, коллег по работе, а пару раз и в студенток (служил он до эмиграции в Чехию, доцентом в Политехническом Университете), но дело дальше фантазий, за единственным исключением, да и то, весьма неуклюжем, не шло.

И вот уже вырисовывается характерный сюжет о мрачном депрессивном сорокавосьмилетнем мальчике, который, по законам жанра, должен повстречать прекрасную незнакомку, пройти дюжину испытаний, и под конец романа предстать преображенным мужчиной, прошедшим подобно «Степному волку» Гарри Галлеру через ад своего нутра и готовым к подвигам и свершениям. Или, опять же, никак не минуя женщину, найти мудрого наставника, вбрасывающего на путь индивидуации, как то случилось с Николасом Эрфе в фаулзовском «Волхве» – таковое Делание отражено еще в алхимических манускриптах, а в двадцатом веке его прописал доктор – Юнг К.Г.). Читатель в этом месте может с досадою вздохнуть – все тот же избитый сюжет Фауста, адаптированный к современности? Знаем, читали! Ну а что поделать? Гениальный Хорхе Луис Борхес в одном из своих рассказов размером в пару абзацев, заметил, что сюжетов в этой юдоли скорби, сиречь в земном существовании – всего четыре, и все они были изображены еще Гомером, остальная литература – лишь различные вариации на тему. О, не спеши, ты, читающий сии строки, с преждевременными выводами и прогнозами! Допустим, что Федору не избежать фаустовской трансформации: встретит он и путеводную женщину и мудрого учителя, пройдёт горнило преобразующих приключений, возмужает на пути преодоления препятствий, открывая попутно себе и всем нам свою Тень, Аниму и Самость… Но, во-первых, сами вариации индивидуационного сюжета в наше время уж очень небезынтересны, а, во-вторых, вся эта свистопляска превращения мальчика-сопляка в мужчину и Человека в нашем случае явится лишь фоном, на котором будет раскрываться совершенно уже неожиданная история…

Итак, намеревался наш герой, еще и в ус не дующий про предуготовленные ему кандебоберы судьбы, посидеть на бульваре в ресторанчике, выкушать бутылочку красненького под драники и колбаски, да предаться размышлениям. О том, какой думой вознамеревался он озадачиться, стоит-таки читателя оповестить. Давеча получил Федор сообщение в Фейсбуке от своего однокурсника Димки Бирюкова. Сообщение, по сути, пустяковое – о делах житейских. Давненько не было вестей от этого странного малого – вот почему сам факт появления его на горизонте наводил на думы.

Старый приятель примечателен тем, что прожил весьма незаурядную молодость. Осенью 1993-го возле Белого Дома Бирюков испытал неизъяснимый вкус пьянящего состояния – когда Госпожа Смерть обнажила свою ослепительную улыбку аккурат перед его лицом и стремглав пронеслась мимо, захватив в свой чертог товарища – стоявшего, можно сказать, опираясь на плечо Бирюкова. Улыбка Смерти пленила Дмитрия, и он принялся искать случая вновь и вновь увидеть ее. Две чеченские войны, Югославия, Ирак, Южная Осетия …, где он только не был, проявляя воистину отчаянный нрав записного сорвиголовы.

Почти каждый день, едва выдавался такой случай, подставлялся безбашенный Бирюков под пули. Он не носил бронежилета и каски, не пригибался при обстрелах и частенько лез на рожон. Рядом с ним полегло много солдат и офицеров. А у Дмитрия за все время боев – ни царапины.

В 2009 году в чине майора он, наконец, оставил погоню за Госпожой Смертью. Насытился. С орденами, медалями и повышением по службе вернулся домой. Незадолго до своего отъезда из России в Прагу, на вечеринке по поводу 20-летия окончания института, Фёдор встретился с бывшим одногруппником. Три года как тот осел на гражданке, женился, и ему, казалось, продолжало фартить уже с семьей и с бизнесом, в который он теперь с головой окунулся. Все в жизни было наиприятнейшим образом обустроено теперь. Когда компания расходилась по домам, Фёдор Михалыч улучил момент, чтобы задать Бирюкову вопрос наедине: «Ты доволен?», – «Грех жаловаться», – ответствовал бывший вояка, однако, помолчав маленько и поглядев куда-то в сторону, а, быть может, в себя, добавил, положив свою крупную длань на плечо приятеля: – «Хотя часто думаю – лучше бы меня где-нибудь пуля достала».

Вот ведь комиссия! Нашего горе-героя как потенциального самоубийцу-фауста-степного волка-и-иже-с-ними (о чем мы толковали чуть выше) давненько мучили вопросы, коими мало кто дает себе труд озаботиться в праздной суете повседневности. Почему один человек может десятилетия страдать от серьезного заболевания, но оставаться жить, а другой от этого же недуга отдает концы в очень короткий срок? Почему кто-то вообще уходит из жизни практически здоровым в результате несчастного случая, катастрофы или стихийного бедствия, например? Почему человек умирает в определенный момент, определенным образом и в определенных обстоятельствах? Почему кто-то ищет смерти, зовет ее, но даже при попытках свести счеты с жизнью у него выходит лишь неуклюжий цирковой номер, а другой страстно желает жизни и вдруг уходит из нее в одночасье?

Подобных вопросов много, и какого-либо внятного ответа на них Фёдор до сих пор не встречал. Разве что в поэтической форме, например, у Бродского: «Здесь лежит купец из Азии. Толковым был купцом он – деловит, но незаметен. Умер быстро – лихорадка. По торговым он делам сюда приплыл, а не за этим. Рядом с ним – легионер под грубым кварцем. Он в сражениях империю прославил. Сколько раз могли убить! а умер старцем. Даже здесь не существует, Постум, правил…»