Страница 9 из 17
– Выходи-ка, Тюка, брехливая ты засранка! – завизжала с порога грузная дама.
– Хотите чаю, Арина Леопольдовна? – миролюбиво предложил гостье Лев Арнольдович.
Он успел выудить у супруги пятьсот рублей и купил в супермаркете молока и сахара. Дети от радости тискали Мяо Цзэдуна и плясали, изображая диких островитян.
– Марфа втайне хочет поженить моего сына и его пассию! А я против! Его посадили на десять лет. Он герой! Он мой! Тюка мне врет, а сама подстраивает его свадьбу в тюрьме!
– Вашему сыну сорок лет! – заметил Лев Арнольдович.
– И что?! Я против невесты! Я против свадьбы! Сейчас я Марфе Кондратьевне волосы-то повыдергиваю! Сейчас в морду ей дам! – Дама демонстративно закатывала рукава зимней куртки.
– Марфу Кондратьевну бить мы вам не позволим! – сказала я.
– Ты еще кто такая? Почему ее защищаешь? – удивилась Арина Леопольдовна.
– Дети! – скомандовала я. – Эта седовласая тетушка хочет поколотить вашу маму, сплотите ряды!
Дети посмотрели на меня изумленно.
– Люди ее часто мутузят, Полина! – хихикнул Христофор. – Иногда за дело!
– Но мы не позволим ее бить! – настаивала я.
– Ты слишком добрая, Полина! – Христофор покачал головой.
– Она ваша мать!
– Ну ладно… – Христофор встал рядом со мной. – Пират и абрек – друзья навек!
– Маму бить не дадим! – К нам присоединились Ульяна и Любомир.
Глафира предпочла спрятаться за книгой.
– Или чай, или уходите! – сказал боевой даме Лев Арнольдович.
Оценив обстановку, Арина Леопольдовна сменила гнев на милость. И только тогда ей показалась Тюка.
– Арина Леопольдовна, я ничего плохого не хотела.
Это любовь! – с елейной улыбкой сказала она.
Они отправились на кухню с бутылкой вина, а я стала собирать детей на прогулку. Когда через пару часов довольные, набегавшиеся, мы вернулись, гостья уже ушла.
Лев Арнольдович сходил в аптеку и купил лекарства для поддержки сердца.
– Ты, Поля, нам живая нужна, – сказал он. – Помрешь, и на кого дети останутся?
Пока я размышляла над его словами, Марфа Кондратьевна прошла мимо со свежим транспарантом: «Ходорковский – свой парень! Свободу герою!» На транспарант был приклеен распечатанный на принтере портрет Михаила Ходорковского, вокруг головы которого красовались нарисованные желтым фломастером сердечки.
В коридоре Марфу Кондратьевну обругала недремлющая соседка, поймав с поличным проштрафившихся кошек. Тюка в ответ заорала:
– Вы не терпите оппозицию! – и ретировалась с гордо поднятой головой.
Мне пришлось убирать за животными, попутно извиняясь.
– Развели бардак! Куда катится Москва? – надрывалась пожилая женщина. – Твои хозяева алкаши или безумные? Что за люди такие бестолковые?!
Лев Арнольдович, сидя в прихожей, слушал ее и посмеивался в бороду.
– Надо на вас заявление написать куда следует! – подытожила соседка.
– Верно. Как во времена Сталина! – сказала я.
Соседка неожиданно смутилась и шмыгнула в свою дверь.
С митинга Марфа Кондратьевна вернулась невероятно взволнованной: прохожие ее хвалили за транспарант, и многие желали с ней сфотографироваться.
– Я скоро стану знаменитой! – сообщила она. А затем велела мне одевать детей: – В церковь пойдем на всю ночь, будем Господу молиться!
Дома осталась только Аксинья. Лев Арнольдович отправился к друзьям, воспользовавшись отсутствием супруги. Я пила чай и радовалась, что, кроме громкого «м-м-м», нет никаких других звуков. Обнаружив, что впопыхах хозяйка дома запамятовала запереть кабинет, я вошла в интернет и оставила на сайте по трудоустройству объявление о поиске работы.
Чуть позже выяснилось, что Марфа Кондратьевна и дети были вовсе не в церкви, а на кладбище.
– Мы втыкали свечи в землю и ползали по снегу среди могил, – признался во время завтрака Любомир.
– Любопытное православие… – прокомментировала я, накладывая в тарелки овсяную кашу.
Тюка делала детям знаки молчать, но им не терпелось поделиться впечатлениями со мной и с отцом.
– Святой старец и мама нам приказали ползти на коленях и читать «Отче наш»! Было страшно! – пожаловалась Ульяна. – Я боялась, что из могил привидения вылезут.
– А где Глафира? – недосчитавшись одного из детей, спросил Лев Арнольдович.
– Уехала в приют Божий, – кротко ответила Тюка.
– Мама имеет в виду православный интернат. Теперь Глафира только летом вернется, – пояснил Христофор.
После завтрака прочитать конспекты мне не удалось: пришлось выбивать ковры, забитые хлебными крошками и кошачьей шерстью, и пылесосить в прихожей.
Марфа Кондратьевна тихонько перебирала вещи в платяном шкафу, а затем вдруг сказала:
– Как же я тебе завидую, Полина!
– Чему именно? – удивилась я.
– У тебя вся жизнь впереди!
– А у вас, Марфа Кондратьевна, дети и муж! Есть свое жилье и еще квартиры, которые вы сдаете. Вы не нуждаетесь и не инвалид, слава богу. Я же после войны – раненая, безо всякой помощи! Даже своей комнаты у меня нет, – возразила я.
– У тебя есть молодость! – взвизгнула Тюка. – Молодость дороже всего на свете! Я старуха! А тебе только двадцать один год!
– Чувствую я себя на все сто, – грустно ответила я. Это было чистой правдой. Мир обычных людей казался мне примитивным и абсолютно пустым.
Но Марфа Кондратьевна оставалась на своей волне:
– У тебя есть возможность влюбляться! Выбирать мужчин и ходить на свидания!
– Да что вы говорите, Марфа Кондратьевна! А когда мне это делать, не подскажете? Я работаю на вас с семи утра до двух часов ночи! – напомнила я.
– Молодость! Любовь! Отношения! – в запале тарахтела Тюка, сбросив с себя маску блаженной. – Время – самая дорогая валюта! Если бы мне сейчас был двадцать один год! Я бы летала как на крыльях! Я бы променяла на молодость всё, что имею…
Дни овивали мои запястья подобно лианам, превращались в браслеты-оковы, но в душе я ждала чуда и верила удивительным снам. Невозможно было осознать, что жизнь после войны должна закончиться так никчемно – в трудовом рабстве, и я мысленно стремилась создавать, творить, и желание это переполняло меня настолько, что затмевало все невзгоды.
Из дома правозащитников удалось вырваться во вторник. Взяв у метро бесплатную карту Москвы, я отправилась на Патриаршие пруды. Сориентировавшись, я пристроилась к группе туристов, чтобы послушать лекцию о Михаиле Булгакове. В глаза светило февральское солнышко, а знакомые с детства сюжеты гид пересказывал зычным, хорошо поставленным голосом, и я заслушалась, хотя помнила мельчайшие подробности из жизни автора романа «Мастер и Маргарита».
Побродив вокруг замерзшего пруда, где организовали каток, я искренне радовалась, что оказалась здесь, в месте, о котором когда-то столько читала! На Патриарших было многолюдно. Дети и взрослые катались на коньках. Когда-то именно сюда приводил дочек Лев Толстой. Михаил Булгаков и вовсе превратил Патриаршие пруды в знаковое место.
Группа сатанистов с бутылками крепкого алкоголя собралась у памятника Крылову. Памятник баснописцу возвели в 1976 году. Бронзовый Крылов застыл недалеко от своих персонажей: невежды мартышки с угрюмой физиономией, лающей на слона бестолковой моськи и простодушной вороны с кусочком сыра в клюве.
Люди в черном грязно ругались, пили из горлышка, курили сигареты и что-то оживленно обсуждали, постоянно поминая сатану. Проходящая мимо старушка остановилась и сообщила мне, что сегодня тринадцатое число.
– Их день! Вот сатанисты и пришли, – сказала она.
– Как удачно я попала, – ответила я старушке. – Первый раз такое вижу! – Всё было мне ново и интересно.
– Бог всё ведает! Адепты сатаны попадут в ад! – с этими словами старушка заСемёнила дальше.
Происходящее вокруг завораживало, эта реальность была другой, не похожей на ту, откуда прибыла я.
– Надо взорвать памятник Крылову! – неожиданно громко заявил один из сатанистов, высокий брюнет. – Здесь, на Патриарших прудах, он ни к селу ни к городу! Я оскорблен!