Королевна

Она пришла. Фили догадался об этом по тому, как Кили вздрогнул вдруг, замер, а потом бросился было вперед, не удержав тело на краю своей счастливой пропасти, но остановился и повернулся к нему. У Фили уйма времени была подумать над тем, как он станет прощаться, пока они ехали сюда, но почему-то он все равно оказался не готов. И ему было грустно едва ль не до слез сквозь серо-звездное счастье этого тихого вечера, но хорошо, все было хорошо, и он понял теперь Торина - здесь нечего говорить, можно лишь засмеяться и обнять, в последний раз. Он крепко сжал плечо Кили и улыбнулся.

- В добрый путь! Куда бы ни… В добрый путь.

Кили молчал и долго смотрел ему в глаза, не то говоря этим взглядом, не то стараясь услышать, потом мотнул головой и сжал его в крепком, яростном объятии. Отпустил и попятился, вслепую поймав повод своего конька и упрямо глядя на Фили, улыбаясь, и тот тоже смотрел на него. Глупо, но он чувствовал сейчас, как уходит от него его лето, и пусть ночь еще была тепла и не падала еще зелень с ветвей, и ветер нес запахи дыма и цветущей земли, но он один оставался дышать ими, и не с кем ему теперь было молчать о том, что он был счастлив, тогда и теперь, без богатств и королевства, без чужой гордости, без славы и без завтра, даже без настоящей шахматной доски.

Кили отвернулся и пошел вперед, дальше. Фили провожал его глазами, пока фигура его не растворилась в густевших над водами реки и озера сумерках. Отвернулся, когда стало нечего больше видеть, и пустился в обратный путь.

Ночь густела и темнела вокруг, но Фили не торопился вернуться домой. Намотав повод конька на здоровую руку, он медленно шел вдоль берега озера, рассеянно глядя куда-то в небо впереди и не выбирая дороги. Просто шаг, и еще один, и еще… В стороне мерцали теплыми искрами в синем ночном дыму редкие неспящие окна города людей. Еще года не прошло с той поры, как он увидел Дейл впервые - пустые серые руины, где ветер живет с тишиною, а теперь уже вновь ожили эти дома. Врата Эребора горели сквозь ночь золотой мозаикой факелов. Он долго смотрел на них, пытаясь вспомнить, что почувствовал, впервые войдя в них, но не мог. Все было тускло и бледно, и память его населяли серые холодные призраки. Сам не понимая, зачем делает это, он повернул в другую сторону и быстро, почти бегом, зашагал к вздымавшемуся впереди, на севере, остро обломанному кряжу, увенчанному серыми камнями Вороньей высоты.

Коня бросил у подножия - через путанное сплетение коридоров и лестниц ему все равно было не пройти - и пошел по крутому склону наверх. Приходилось заставлять себя не вспоминать, позволить ногам самим выбирать дорогу - он все равно не помнил разумом, какой дорогой шел в тот единственный раз здесь, но тело помнило, и его как железную стружку к магниту, как призрака к своему кургану, тянуло и вело к тому месту, где он погиб.

Ведя рукой по стене этого неощутимого воспоминания, он в слепую шел по коридорам. Темно было, как в мешке с углем, и тихо, как под водой, только его шаги звучали под невидимыми сводами меж едва различимых стен. Из разверстой глотки мрака впереди тянуло сухой, пыльно-каменной затхлостью и гнилью, мерзкий запах тления креп с каждым его шагом, и в конце концов жуткая уверенность поселилась в нем: он повернет за угол и увидит на полу свое тело. Глаза давно привыкли к темноте, но Фили все равно не заметил и споткнулся о что-то, с дребезжащим железным звоном откатившееся в сторону. Он наклонился, пригляделся и, содрогнувшись, поднял с пола свой меч. Тела убитых им орков - серые остовы в лохмотьях кожи и брони, лежали здесь же, серые камни до сих пор пятнала черная высохшая кровь.

Никто не бывал в этом месте после битвы.

Битва все еще была здесь.

И когда из-за поворота коридора прямо впереди вдруг выплеснулся красный отблеск факельного огня, Фили едва сдержал крик. С беззащитным отчаянием паники выставив перед собой подобранный меч, он прижался спиной к стене - только не снова, не как тогда! - и впился застывшими глазами в выползающее из-за угла пятно страшного чужого света, до боли в пальцах сжимая в ладони рукоять.

Огромная тень прянула из-за угла и вдруг уменьшилась, эхо, множащее шаги одного в гомон и грохот армии, утихло, и знакомый голос испуганно спросил:

- Фили?

- Ори! - Меч с лязгом грянул острием об пол, вывернувшись из изнеможенно разжавшихся пальцев. - Что ты здесь делаешь?

- Я… - ученически поспешно выпалил Ори и замолчал, вдруг потеряв под своими словами опору. - Я хотел сложить песню. О ваших деяниях, о том, что здесь произошло. Пришел увидеть, каково же это место… И за правдой, кажется.

Фили нахмурился.

- Правдой?

- Да. - Ори посмотрел ему в глаза с внезапной силой и прямотой. - Каково это - погибать.

Непонятная злость вдруг взвилась у Фили в груди, и рванувшиеся с губ бессвязные слова лезвием полоснули горло:

- Это разочарование, мерзость и зверство. И правда, Ори, слишком много правды в том, что ты не из света и стали сделан, а из костей, требухи да… - Он оборвал сам себя, зло мотнув головой. - Не надо тебе такое знать, все равно с подвигами и геройством не зарифмуешь.

Он слышал, что говорит почти грубо, как будто Ори был перед ним виноват в чем-то, и хотел было извиниться, но Ори не дал ему времени.

- Кили говорил другое, - сказал он просто.

Фили вздрогнул, не уверенный, что хочет знать.

- Что?

- Что это больно. И все.

«И все». Фили тихо засмеялся, замотал головой, глядя в черноту над их головами и через все расстояние, что пролегло теперь между ним и Кили, - на брата. Как, как ты живешь так, как у тебя получается, что эльфийская дева из всей своей вечности выбрала тебя, что даже смерть для тебя - это всего лишь больно?.. Голос Ори вырвал его из мыслей этих.

- Там где звонкая песня начало берет,

Там не знаю герои хлопот и забот.

Там у них за плечами

Нет тоски и печали,

И зовет их дорога вперед.

Фили слушал, от удивления забыв о туче черных безответных вопросов, что стервятниками кружили над ним в темноте этого склепа.

- В наших песнях любимых о доблестных днях

Никогда не подводит героев броня,

Не оступится конь,

Не вспотеет ладонь,

И ветрам не похитить огня.

В этих песнях не место дырявым плащам,

Кошельку, что давненько уже отощал.

В них не вместится сон

И горячий бульон,

И сапог, что по швам затрещал…

Замолчав, Ори робко улыбнулся ему.

- Ну вот. А ты говорил, я не зарифмую!..

Фили засмеялся. Эхо этого звука забилось под сводами, и ему послышалось, как где-то там, высоко, с криком и клекотом разлетаются птицы, как будто вспугнутые брошенным в них камнем. Ори вторил ему. Оба они смеялись долго, задыхаясь, с жадностью и со страхом замолчать, напивались глупым этим своим весельем, как водой - с трудом выбравшиеся из пустыни бродяги, обливаясь, давясь, задыхаясь и наслаждаясь. И когда Ори помог ему подняться и оба они зашагали по длинным коридорам башни назад, Фили показалось, будто лопнула с тугим и злым стальным звоном струна, между ним и его пролитой здесь кровью натянутая. Трупы стали просто трупами, и меч его заржавел, и здесь было душно и темно, но и только. Незримое присутствие былого исчезло. Битва кончилась.

Возвращались в Эребор не торопясь, выбрав кружную дорогу вдоль берега озера. Провожающая Кили навстречу его выбору луна уже заходила, висела совсем низко над темной бахромою леса, и по воде тянулась широкая серебряная дорожка, казавшаяся такой густой, что кажется - направь туда коня, и та зазвенит под его копытами, поведет в даль, в небо… Налетел ветер, и Фили, рывком натянув поводья, остановил коня и замер на месте, вдыхая и не смея выдохнуть тот самый запах. Спрыгнув с седла, он бросился к воде: оттуда, из подводного мира серебряных лунных отражений, тихий ветер нес аромат тех самых цветов, что обратились склонявшейся над его могилой девой, не отпустившей его на дно.

Цветы эти, когда увидел, он едва признал - они запомнились ему другими, красивее, волшебнее, больше - но мысль эта сгинула, едва явившись. Под недоумевающим взором Ори Фили осторожно, почти благоговейно надломил тонкий, волгло хрустнувший стебель, а потом алчная жажда чуда захватила его, и он набрал цветов так много, сколько одной рукой смог удержать.