Я Распутин

Пустошкин, мелкий мужичок крестьянского вида, впечатлился и в дальнейшем разговоре со мной все время мелко крестился и кланялся. А Ксенофонт точно себе на уме, его я уволок показывать общину. Василий было за нами увязался, но я ему вкатил “епитимью” и оставил молиться на портрет Иоанна. Да, наглость — второе счастье.

Виноградов все осмотрел, а когда мы добрались до зала собраний, хитро так спросил:

— Так чего тебе, Григорий Ефимович, от нас надобно?

— Спасти вас, дураков, хочу.

— От чего же?

— Ведомо мне стало, что синодальные хотят вас расточить, а кто заупрямится — упекут в дальние монастыри, на покаяние.

Вот на секундочку, но мелькнул у него страх в глазах. Быстро соображает, неглуп, да и школу закончил. Пусть церковно-приходскую, но грамотен, импозантен, говорит легко. Ценный кадр.

— Ага, вижу, знаешь ты про это “покаяние”, как бы на каторге не легче было.

Так и сошлись, с умным человеком всегда договориться можно. Он, конечно, хитер и себе на уме, но при должном контроле никуда не денется. А порешили мы народ от иоаннитов к нам под крыло переманить, с тем и отправил ходоков обратно. А сам чтобы быстрее дело пошло, поехал я к Феофану. Обещал ведь, что синодальную секту давить будут? Вот и надо это организовать.

В этот раз Феофан на подворье был один и все прошло в совсем деловом ключе. Сначала архимандрит с тяжелым вздохом выложил на стол пачку денег. На паломничество.

— Рад бы поехать — я развел руками — Да царица от себя не отпускает. День и ночь требует в Царское. Ваше Высокопреподобие, поговори с ней, сил уже нет!

— У каждого свой крест — Феофан нахмурился, забарабанил пальцами по столу. Потом быстрым движением убрал купюры в ящик.

Ага, тема сплавить меня подальше окончательно накрылась медным тазом. Дабы Феофан сохранил лицо, я деликатно сменил тему:

— Были у меня гости, иоанниты, — рассказывать архимандриту о том, что я их сам зазывал и посылал за ними ближников, я счел неразумным.

— И как?

— Люди там истовые, но с пути сбиты.

— Да там секта зловредная!

— Еще нет, но если оставить на самотек, обязательно будет.

— Да что только с ними не делали — Феофан тяжело вздохнул — Испытание наше в том, что отец Иоанн слишком сильным проповедником был. А всякий сильный проповедник, если не сектант, то несет в себе как в бомбе заряд сектанта. То есть, может в такового превратиться.

— Вот что думаю, отче. Если Матрену да приспешников ее убрать куда подальше, а остальным дать наставника покрепче, то большую часть сих овец спасти можно.

— Уж не себя ли наставником видишь?

— А хоть бы и себя. Я-то вон, весь на ладони, у исповеди и причастия бываю и священство почитаю. Всяко лучше, чем Матрена. А людишки мне пригодятся, и в нашем деле тоже.

С иоананитам все завертелось быстро. Уже не следующий день за мной приехали сани, на козлах сидел трудник с подворья.

Поехали в Ораниенбаум. А там уже были и монахи с Феофаном и полицейские. Матрену — визгливую бабу лет пятидесяти — схватили, кинули в сани будто боярыню Морозову. В соседний экипаж под охраной доставили “старца”, да основных помощников. Иоанниты — человек сто с лишним — кричали, суетились, но полицейские их быстро оттеснили прочь.

Я взобрался на крыльцо, зычно крикнул:

— А ну тихо, оглашенные!

Народ примолк.

— Меня знаете?

В толпе закивали. Кто-то крикнул в ответ:

— Григорий Ефимович, родной, останови святотатство!

— И остановлю!

Увидел, как у Феофана округлились глаза.

— Беру вас под свою защиту! Но при двух условиях!

— Каких?

— По-перву, пообещайте ходить к причастию к местному священнику, як было раньше. Никаких самостийных молебен, токмо все в церкви.

— Не по нашему закону сие. Матрена нам говорила… — вперед вылез какой-то мужичок с мукой на лице. Я кивнул полицейским, его тут же схватили, потащили к саням. Толпа заволновалась.

— Нет никаких ваших законов — опять громко крикнул я — Есть одни только обычаи — церковные. От нашей православной матери-церкви.

Скосил глаза, увидел, как довольно улыбается Феофан.

— Второе. Над вами начальными людьми я поставлю Пустошкина Василия и Ксенофонта Виноградова. Они будут передавать вам мою волю.

Полицейские тем временем вынесли из общинного дома большой опечатанный мешок. Я скрипнул зубами — эх, не догадался! Надо было первому наложить лапу на казну иоаннитов, а не речь толкать.

— И что же это за воля? — крикнул кто-то из толпы

— Будем вместе строить Небесную Россию — туманно ответил я — Трудится, поститься, все по заветам святых отцов.

— А как же быть с нашими пастырями?

— Их судьбу решит церковный суд. На сем все, идите собирайтесь. Пора в храм на службу идти.

Тут главное было занять чем-то народ, чтобы дурного в голову не лезло.

Сплавив людей и попрощавшись с Феофаном, пошел смотреть общинный дом. Здание было дурацки устроено — несколько трехэтажных корпусов, соединенных деревянными переходами. Внутри все было разбито на маленькие каморки узкими, извилистыми коридорами. Прям ночлежка, а не религиозная община.

Везде висели иконы с изображением Иоанна Кронштадтского, горели свечи. С трудом, но все-таки нашел “логово” Матрены. К моему удивлению, тут-то как раз было все по-уму. Наличествовал телефон, ящики с бумагами, шкафы с религиозными книгами. На стене висел огромный портрет Иоанна.

Полицейские, конечно, пограбили кабинет — ящики были раскиданы, бумаги валялись на полу. Я начал их собирать, быстро проглядывать. Молитвы, проповеди… Наконец, нашел нужное — картотеку.

Секта иоаннитов имела свои отделения почти во всех крупных городах империи. Я полистал бумаги. Да, широко Матрена раскинула свои сети. А полицейские с Феофаном наивняки — забрали казну секты и успокоились. Деньги то вот — в документах! Кто кому сколько в какие сроки… Передо мной лежали финансовые потоки иоаннитов, списки крупных жертвователей, даже несколько векселей на пару тысяч рублей…