Alia tempora

Тяжелую голову Влад поднял на вошедшего Яна, такого оживленного, взлохмаченного, знакомого; чем дольше Ян смотрел на него, окидывал взглядом всю кухню, тем быстрее улыбка увядала. Неловко вздохнув, Влад кивнул сначала на бутылку с прозрачной, что слеза, водкой, потом на свои руки, как будто обвиняя не себя, а их. На пустом столе стояли две рюмки — это он по привычке достал, неправильно было как-то без Яна пить.

— Не удержался, прости, — повинился Влад. — Хочешь — накричи, давай, я знаю, блять, я это сдуру. И от тоски. А ты поори, а? — жалобно попросил у Яна. — Полегче станет.

Он опустил голову, приготовившись к вспышке, к крику, но Ян ласково-досадливо потрепал его по макушке, точно виноватого Джека, присел рядом на кухонную лавку и долго взглянул на рюмку, на дне которой еще плескалось. Потом придвинул к себе другую, чистую.

— Налей мне тоже, — тихо попросил Ян, и голос у него был обреченно-выжженный, усталый.

И они пили вместе, привалившись плечами, с удивительно скорбными минами, которые отлично видно было в настенном зеркальце, висящем напротив; ладно еще своя постная рожа, но на хандрящего Яна смотреть не было сил. Так и хотелось сказать что-нибудь, развеселить, но это казалось неуместным, как хохот на похоронах, и Влад никак придумать не мог, изводил свою пьяную голову, не способную складывать мысли. Потому болтал что-то по глупости, пытаясь развлечь, а потом вдруг понял, что стал исповедоваться, вслух выть на свою горькую жизнь.

— Удивительно, сколько времени прошло. Когда-то я был молодой и ебанутый, я думал, как и все наглые мальчишки, что никогда не умру — прославлюсь навечно и останусь легендой в веках; что море по колено, а Высшая магия обязана подчиняться каждому движению рук. Я как будто всегда пьяный ходил — своей уверенностью, ничего перед собой не видел. А сейчас… повзрослел, должно быть, переоценил все, что мне дорого. Пришлось не в ломбарде — на войне считать, да оно честнее получилось… Если бы не помер, я бы уже седеть начал, наверно. Пятьдесят, представляешь? Пятьдесят три.

— Я бы с вами и в тридцать поседел, — мирно улыбнулся Ян, доверчиво кладя голову ему на плечо и сдувая с лица упавшую светлую прядь. — Я едва ли намного младше, Влад, но я смотрю на демонов и понимаю, что возможно привыкнуть к долгой, вечной жизни. Что нам не надоест, не опротивит все. Взгляни на Вельзевула: он счастлив, а за его плечами многие века!

— Никогда я не верил, — тяжело выдавил Влад, — что могу быть счастлив. Что я достоин счастья. Все время ждал, когда наша жизнь снова обернется Адом — настоящим. Пятнадцать лет себя не отпускал, искал подвох, и вот оно случилось, и мне потому еще паршивее. Накаркал!

Водка заставляла говорить все, что вертелось в голове. А Ян приподнялся, словно разбуженный, чтобы ясно, ужасающе трезво взглянуть ему в лицо с каким-то странным, нечитаемым выражением, в котором Влад, подслеповато щурясь в темноте, мог угадать страх и тоску. И боль — не свою, не разделенную контрактом, а ту искреннюю, за других, которую он не допускал никогда на работе.

— Ты с ума сошел, — дрогнул его голос.

— Да! Мне иногда кажется, что это все не мое, чужое, украденное, — удушенным шепотом согласился Влад. — Что все еще стою там, на развалинах Рая, а Господь пытается растерзать мое черное сердце, ты смотришь, как меня медленно убивают, а я… я вижу то, чего совсем не может быть. Или что я продаю душу в церкви назло себе самому, и все, что я наблюдаю, — яркие разноцветные осколки витражей чьего-то счастья. Или что завтра мы проснемся на гражданской войне в грязи, копоти и нищете Девятого, и нас застрелят, ну ты ведь знаешь, какие свалки бывают в битвах, случайная пуля, и… Больше всего на свете я боюсь открыть глаза и понять, что это был лишь долгий сон. Я не могу поверить, что все время наше, больше нет ни царей, ни богов над нами. Что мы все живы и живем. Что я заслуживаю хоть немного счастья. И я совсем не знаю, сколько нам осталось. А теперь — видишь?.. Может быть, завтра начнется очередной конец света, и мы сгинем в огне новой войны. Если так, обещай…

— Обещай, что вместе со мною сгоришь, — эхом откликнулся Ян. — Я обещал, я сотни раз клялся, и я лучше всех знаю, что ты никогда не был святым. Но это не значит, что тебе не положено счастья, Влад. Ты заслуживаешь его так же, как и весь Ад. Как любой из нас. И мы сражались за это.

Они помолчали. Где-то на границе мира брезжил рассвет, и Ян ненадолго метнулся к окну, раскрыл его, чтобы свежий ветер ворвался в дом. Закурил, вздрагивая, успокаиваясь. Прикусил сигарету, протянул руку к опустевшей рюмке, обвел пальцем грань, налил обоим.

— За конец света, — неровно улыбнулся Ян, поднимая ее; короткие, но емкие тосты он умел выбирать как никто другой.

— За конец света! — лихо, стараясь отбросить все сомнения, согласился Влад.

Молча чокнулись рюмками, едва не расплескивая через края, выпили залпом — обожгло, опалило глотку, что Влад задохнулся. Как будто и правда рухнула тьма, скрыла все, стерла родное лицо. По телу прошел адский жар, прошибло; Влад помотал головой, но его замутило, не прояснилось ни на миг…

Пятнадцать лет назад в такую же они тоже убеждены были, что непременно погибнут под окровавленными железными сапогами истории, прогрохотавшей маршем по Аду; тогда они схватились друг за друга намертво и до сих пор не могли разомкнуть рук. И не хотелось; Влад как раз нашарил чужие прохладные пальцы, сомкнул на них свои, сразу почувствовав ответное пожатие.

Как и в тот раз, хотелось делать глупости. Отчаянно, как воздуха.

— Выходи за меня, — брякнул Влад.

И уставился на Яна, сам не веря, что это он тут сказал, не уверенный, что не придумал это на пьяную голову, а слова и правда прозвучали на тихой кухоньке; почему-то он забыл, как дышать, забыл, что снова жив, а не бесплотный дух, которому можно выкинуть все человеческое, да у него все из головы вылетело, и пусто там стало.

— Я… Нет, — неловко ответил Ян. А потом что-то столь же неясное прокатилось по его лицу, быстро, незаметно, и он торопливо отвернулся, часто, загнанно дыша.

— Я недостаточно?..

Обжигающее чувство в груди было уж точно не от водки. Влад тоже отвернулся, не желая, чтобы было видно, как болезненно перекосилось лицо. Так бы они сидели вдвоем, выворачивая шеи в разные стороны, но Ян прижал его ближе, ласкаясь, беспорядочно проводя руками по плечам, по шее, по лицу, обрисовывая скулы, и Влад слабо ник к нему, чувствуя себя особо разбитым, вдрызг пьяным и неприкаянным, ничьим, хотя его держали сильные руки. Гадал про себя — зачем попросил, за что ему отказали. Но винить Яна не мог — винил себя за слишком развязавшийся язык и вскачь побежавшие мысли.

— Я ведь… никогда… никому!.. — воскликнул он отрывисто. — Даже не думал! Но тут…

— Я знаю, знаю, — зашептал Ян, точно боялся в полный голос говорить, хотя квартира была совсем пуста. — Ты самый лучший, правда. Но… ты пьян, мы оба сильно пьяны, умаялись за день, напуганы судьбой, — устало вздохнул он, неуютно поводя плечами. — Такие решения надо принимать серьезно и трезво. Давай с утра! — предложил он с небывалой надеждой.

— Может, это я для храбрости выпил.

Влад проворчал это, утыкаясь ему в ключицу, чувствуя невнятную обиду, хотя даже не знал, всерьез ли он спрашивал или в шутку это высказал, просто так, потому что на удивленного Яна хотел взглянуть. А теперь ныло тоскливо, обидно в груди, точно он и правда на что-то истово надеялся, точно струна какая со звоном лопнула, оглушая его, и Ян наверняка почувствовал сам: контракт пошаливал, как будто трясло его. А все же — правильно он говорил, как и обычно, сохраняя рассудок в самые безумные моменты…

— Нам же и так хорошо, — словно стараясь успокоить, говоря ласково, напомнил Ян, коснулся его груди, находя под рубашкой спрятанный амулет — от него растеклась прохлада. — Одна душа на двоих… У тебя моя бессмертная душа, разве нужно что-то еще? Зачем штамп в бесполезном человеческом паспорте, кольцо?