Страница 10 из 19
— Мне говорили, если хочешь посмотреть на настоящего человека, нужно глядеть на его тень, — вспоминает Влад нечто зыбкое, далекое. — Возможно, это куда проще, чем лезть в окно.
— Проще посмотреть ауру, — напоминает правильный Ян.
— Смотреть на чужую ауру — моветон.
— Влада Войцека вдруг стали волновать приличия! — хохочет Ян, подмигивает Джеку. — Слышал? Не иначе как близится новый Апокалипсис.
— Не накаркай, инквизиторство.
Пес распахивает пасть, вываливает тряпочку языка — улыбается.
Силясь вспомнить, как выглядела тень той скандальной бабы, сыплющей проклятиями, Влад нашаривает видение чего-то широкого, плотного, крепкого, как вековой дуб. Когда мимо проходит сухонький старичок, они с Яном жадно следят за его тенью, по-прежнему подвижной, тоненькой, пляшущей на россыпи разноцветных листков. Мать с ребенком — у мелкого тень обычная, а у его матери похожа на какого-то гибкого зверька, кошку, не иначе…
Взглянув себе под ноги, Влад ничего не видит, там растянулся Джек, и их тени перемешиваются, сливаются, лишь бесовские рога торчат, кажутся слишком большими. Но сгонять пса не хочется — он устал, набегался.
— Идем, мы хотели к Тине за экспертизой по пистолету зайти… И ауру места преступления она обещала нарисовать, — напоминает Ян, осторожно подталкивая его плечом. — Что нам до других людей и нелюдей? Позволь им хранить секреты.
— Как же, господин инквизитор, а если еретики повсюду прячутся? — шутовски уточняет Влад. — А если сжигать их всех нужно?
— Следовало бы начать с нас. Слава Деннице, мы давно никого не сжигаем.
Потягиваясь, Ян поднимается, скидывает сигарету в урну. Улыбается, подхватывает поводок Джека, небрежно переброшенный через скамейку, крепко сжимает. Помимо воли Влад смотрит на его тень. А она обычная, человеческая, ничем не примечательная; ровная такая, спокойная тень, мирно ложится под ноги — под берцы с развязанным шнурком.
И эта тень, пожалуй, страннее всего.
========== 18. Тихий шорох ==========
На дачу выезжать в октябре уже поздновато, но распогодилось, потеплело. Владимировы наезжают всей семьей, напоследок желая навестить мирный маленький домик, оставшийся им от дальних родственников. Пахнет осенью, бьет холодом по утра и ночью. Не сходить на речку, не устроить шашлыки, позвав соседей — их дом, что напротив, стоит темноокий и пустой, скучный.
Дети — брат и сестра — бурчат, переругиваются, а по ночам лежат бок о бок в большой кровати в своей комнате и слушают ночь. Свет в родительской комнате давно погас, перестал ложиться под дверь мягкой солнечной полосой, а у них сна ни в одном глазу. Оживленно тыкаясь локтями в бока, они будят, стоит кому-то задремать.
Наконец они слышат то же, что и прошлой ночью: шорох, шебуршание, тихий топот. Ночь на даче — последняя, больше не будет, и загадка не дает им спать, мучает, вытаскивает из постели. Одеяло мягким облаком сползает на пол; пол холодит босые ступни. Крадутся — слушая шорох, приникая в стенам, тоже словно бы дышащим, думающим, молчаливо следящим за их побегом.
На ступеньках охватывает морозец. Мальчик дышит на сжатые кулаки, сестра хмурится. Маячит за его спиной, скрестив руки на груди — так ей кажется, что она выглядит взрослее. Они напряженно всматриваются в мелкие кустики, колыхающиеся, в которых что-то возится, пыхтит. Пятясь, мальчишка оглядывается на прикрытую дверь, но сестра крепко хватает его за руку, стискивает, шипит…
Переваливаясь, шурша травой, на них выходит ежик. Небольшой, колючий. Если приглядеться, можно ненароком уловить, что его короткие лапки двигаются над землей. Еж глядит умными глазенками, останавливается на детях, прижавшихся, обнявшихся, чтобы не чуять холода.
На картинках в книжках на колючках — листочки и грибы. У этого ежа на них запутались огоньки лунного света, живые, перемигивающиеся. Пофыркивая, странный еж разворачивается и проскальзывает мимо них — удивительно быстро для неторопливого широкого зверька. Что-то хихикает вдали, ухает.
— Родители не поверят, — шепчет сестра. — Домовой! Я читала!
Они возвращаются. Бредут, чуть не держась за руки, боясь потеряться. В углах подпрыгивают тени и разлетаются, стоит подойти ближе.
Шорох гуляет по дому.
========== 19. Нестандартное лечение ==========
Осенью на Петербург нападает не только тусклая тягучая хандра, когда хочется завернуться в мягкий клетчатый плед по самые уши и включить на повтор лучшие альбомы «Сплина», но и самая банальная простуда. Не обходит она стороной и инквизиторский офис, поскольку инквизиторы, вопреки расхожему мнению, тоже люди (или нелюди). Работу это сбивает, замедляет — потому кардинал бушует, срывается, и по коридорам разносится не только глухой затяжной кашель, но и громоподобный рык.
— Она никогда не болеет, мать ее, — хрипит Влад, тяжело приваливаясь к стене в кабинете. Ногой он придерживает дверь, закрывает точным пинком. Вдалеке гремит начальство. — Я думаю, Ирма питается нашей энергией, а ее хватит надолго…
Отрываясь от отчета криминалистов на планшете, Анна невразумительно мычит. Болезнь подобна пожару: в начале недели скромно чихала пара дежурных, месивших грязь по ночам, а к выходным сваливается половина, другая — шатко стоит на ногах. Прилипчивая болезнь минует немногих, и вампирша Анна в их числе. Редко когда она радуется своей не-мертвости, но сегодня — как раз один из таких дней, долгий, нудный, но все-таки счастливый, потому что она не истекает соплями, как все, кто ее окружает.
Вечером они вынуждены разбираться с отчетами, однако на Влада Анне жалко смотреть: он и по клавишам едва попадает, поминутно потирая покрасневшие больные глаза, и давится чиханием, вздрагивает. С тихим стоном проводит рукой по лицу.
— От тебя стойко пахнет болезнью, — без обиняков заявляет Анна, гибко склоняясь к Владу, чутко принюхиваясь. Она чувствует, что еще немного — и Войцек закипит, вспыхнет живым факелом. Пить кровь больных — последнее дело, мысль тошнотворна, но Анна старается не показывать презрения, касается его лба под рожками, мерно поглаживает, как домашнего зверя. — Лучше бы тебе полечиться, взять выходной…
— На выходных отлежусь — хорошо, что последний день, — жмурясь, шепчет Влад. — Инквизиторство оставил меня в офисе, а не потащил на улицу. Он это… опрашивает свидетелей… Пса увел, зараза.
— Там дождь, — произносит Анна, косясь на окно и легонько поправляя сбившиеся жалюзи. Шуршит серенький петербургский дождь — не настоящий ливень, обрушивающий на их головы ледяной океан, а противная морось. — Подожди меня здесь, ладно?..
— Ты не вылечишь меня за час. Ян обещал скоро вернуться.
— Я могу облегчить твои страдания, — патетично спорит Анна.
— Давай, стреляй! — радуется Влад и театрально откидывается на спинку скрипучего офисного кресла. — Прямо в сердце!
Не слушая его матерное бормотание, Анна широкими летящими шагами выходит из кабинета. Ее не мучает врожденная услужливость, ей приятно помочь больному товарищу, и Анна спускается вниз, в компьютерный отдел, к ведьмочкам. Считается, здесь, как и в Афинах, есть все, и ни разу Анне не приходилось в этом разувериться, так что она спокойно и вежливо просит молоко и мед.
Вернувшись в кабинет с горячим стаканом, Анна находит Влада за столом — правда, он за ним спит, неудобно согнувшись, уперевшись лбом в локоть и наверняка врезаясь рожками в собственную руку. Слабо рыча во сне, Влад медленно сползает к краю; если бы Анна замешкалась, нашла бы его спящим на полу. Осторожно касаясь плеча, Анна встряхивает Влада. Ставит перед ним запотевший стакан.
— Не могу поверить, что Ян тебя не лечит, — цокает она. — Он же такой ответственный.
— Ну почему не лечит… — бурчит Влад, осторожно прихлебывая, чтобы не обжечь губы, медленно цедя. — Очень даже. Он мой напарник, в его интересах не дать мне упасть и размазаться по земле…
Его голос напоминает скрип ржавой пилы. Анна морщится и касается уха, устало вздыхает. Она глядит на Влада, стоя рядом, и с удовольствием отмечает, что у него на компьютере открыт полудобитый отчет, с которым Влад тщетно сражался. Вордовский лист краснеет от опечаток.