Страница 9 из 20
— О, глянь, это атаман Ольгерд фон Эверек, мой хороший приятель, — обжигая дыханием, зашептал в ухо Гаскон, невежливо тыча пальцем в статного рыжего мужчину, что мелькал среди буйной ватаги, братаясь с новоприбывшими. Фамилия была как будто бы знакома — еще один сын благородного дома, связавшийся с бандитами?.. Перехватив сердитый взгляд Мэвы, Гаскон развел руками картинно, ничуть не виновато: — Да, он — возможно! — разбойник, но разве я не доказал тебе не раз, что и нашей братии можно верить? Брось, Мэва! Сегодня праздник — мы все тут равны. Идем, я познакомлю…
Корону она оставила в покоях — золотой венец, который так шел к ее волосам, — но от военной выправки и королевского презрения к раубриттерскому сброду избавиться не могла. Расправляла плечи, привыкла глядеть свысока, точно представляя их закованными в кандалы, как и должно быть — как она привыкла думать… до войны с Нильфгаардом, до Гаскона Броссарда, запросто сломавшего ее представления о чести и верности. Наверное, это благодаря ему она сдалась, смогла ступить на поляну, кивнуть паре человек, счастливых, одурманенных ночью, отмахнуться от пьяных мужиков, которые изумленно на нее уставились, очнувшись от пьяного наваждения, и переметнулись к отзывчивым крестьянкам, даже принять простой деревянный кубок с плещущим о стенки вином с пряностями — и совсем не бояться быть отравленной.
Пробираясь к Ольгерду, Гаскон успел ловко увести у какой-то пышной раскрасневшейся девицы новенький, едва сплетенный венок из молодой травы и желтых полевых цветов; не успела Мэва и охнуть, он сдернул с ее волос тугой шнурок, расплел в несколько уверенных движений косу — чуть кудрявые волосы запереливались драгоценным золотом в блеске рыжих костров. Венок слегка щекотал кожу, колол; она глядела возмущенно на широко оскалившегося Гаскона, чувствуя, что выглядит нелепо и неуместно, готовая сорвать его и бросить под ноги, но рука отчего-то не поднялась.
— Тебе к лицу цветы, — просто сказал Гаскон, и Мэва тщетно старалась найти в его тоне хорошо знакомую издевку; так же спокойно он сказал бы о любой другой самой очевидной вещи: о том, как чудно видно луну сегодня, например…
— Не смей лгать своей королеве, — беспомощно прошипела она.
Фон Эверек был плотно окружен галдящими людьми, в лицах которых Мэва не угадывала ничего благородного и возвышенного — то были вполне заурядные бандиты, против которых она — в другое, конечно, время — отправила бы пару отрядов пехоты покрепче. Рядом же гулко хохотали девицы, почти раздетые — то, что на них было, Мэва погнушалась бы назвать приличным нарядом, — разукрашенные синеющими татуировками. Без особой надежды переведя взгляд на их атамана, Мэва еще долго всматривалась во внимательные сине-зеленые, точно осколки бутылочного стекла, глаза, — и лукавые, и безучастно-усталые одновременно.
— Да это же Кобелиный Князь, сколько лет! — шумно приветствовал Ольгерд, хлопая Гаскона по плечу, что тот чуть не пошатнулся. — Давно не виделись, а это, верно… — Опасный взгляд переместился на Мэву, Ольгерд оскалился: — Ба, сама Песья Королева! — И заговорщически подмигнул Гаскону, словно Мэвы не было рядом: — Знаешь, ради такой милсдарыни и я нашел бы цепь…
— Да разве ж это привязь… деньги есть, кормят, живу как король… — запутанно отмахнулся Гаскон, с явным неудовольствием глядя, как Ольгерд в ответ на протянутую для крепкого пожатия руку падает на одно колено и припадает к ее запястью горячими губами. Мэва надеялась, что лицо ее в этот миг отражало мучение.
Они говорили о своем, пока Мэва не прислушивалась; знала: Гаскону хватит чести рассказать, если это вдруг потребует королевского внимания. Но как же трудно было отпустить, забыть себя-королеву, не позволявшую окунуться в нетрезвое веселье, хлебнуть этой необъяснимой радости из горла…
— Скажешь, никогда не сбегала тайком, чтобы отпраздновать эту ночь, а? — Знакомый насмешливый тон ее успокаивал. — Ни за что не поверю… Это же почти главный праздник Севера. Мне всегда удавалось выскальзывать.
— В молодости, разве что, — протянула Мэва. — Пара моих фрейлин прикрывала перед отцом, они мелькали в окнах покоев, нацепив мои платья, чтобы все уверены были, что я тихо маюсь от скуки и читаю. Или вышиваю. Или что там полагается делать примерным принцессам. Пару раз я… да, сбегала. Танцевала с кем-то, пыталась петь — ты знаешь, у меня отвратительный слух. Потом мне… стало не до того.
Как давно это было — и не с ней, не с Мэвой, знающей войну и битву, помнящий предсмертные крики своих солдат и то, как ныло в груди при взгляде на разрушенные города. Разве могла она так легко танцевать, как эти девушки в длинных белых одеяниях — точно сказочные эльфки?..
— Так за чем дело стало? Идем. — Гаскон протянул ей руку.
Поколебавшись, Мэва так и не придумала ответа. Они оба знали, что она просто не умеет веселиться; всегда оправдывалась необходимостью, военным временем, королевскими заботами… Глядя на Гаскона, сияющего глазами, жадно оглядывающегося, наконец оказавшегося на своем настоящем месте, она чувствовала, как тоскливо скребет на сердце. Редко когда Мэва чувствовала себя такой старой и измотанной…
И не придумала ничего лучше, чем кинуться в круг, первой, ненадолго отрываясь от Гаскона и теряя его среди маскарада теней — нарочно, заставляя себя искать. Ее подхватили, ввели в хоровод с сестринской заботой — руки ее стискивали тонкие девичьи ладошки. Оглядываясь по сторонам, Мэва даже на безумное мгновение позавидовала крестьянкам, всем наперечет таким легким в широких белых сарафанах — таинственными полуденницами они плыли над землей, точно летели. Общий ритм захватывал — в нем была какая-то магия, названия которой не подобрали бы лучшие придворные чародеи; стук сердец — один на всех, песня, звенящая, бурлящая полноводной рекой…
Оборвалось. Они порскнули мышами в разные стороны, закончив круг, радостно смеясь, отскочили… Шутливо взвизгивающих девиц хватали в охапку, тащили прочь или к костру — первая пара, схватившись за руки, уже ринулась через огонь, высоко взмывая в небо. Перед ее глазами фон Эверек хищным зверем подхватил какую-то девицу, а та голодной кошкой ухватилась за его плечи, вскрикнула довольно и звонко. Распаленная запутавшаяся Мэва тоже вдруг оказалась прижата к чьей-то горячей груди.
— Не мог же я допустить, чтобы ты досталась какому-нибудь невежественному бандиту… А, постойте-ка!.. — жизнерадостно заявил Гаскон. — Прыгнем, о бесстрашная королева Мэва?
Огни напоминали жуткое, возвращали воспоминаниями к тому времени, когда такие же села пылали от нильфгаардских набегов — чадили, что можно было заметить издали, пахли горелым деревом и мясом… Крепкие пальцы Гаскона стиснули запястье, играючи погладили выступ кости — немым обещанием удержать.
И она взлетела через костер на бегу, хохоча, как девчонка, с широкой улыбкой и по-ведьмински развевающимися волосами — чудом не слетел венок. Когда приземлилась, почувствовала, как ее подхватывают, кружат, поднимая к темному небу — и как у него сил хватило, проклятье, как?..
Гаскон долго взвыл, захлебываясь, задирая голову кверху, ему отозвались неслаженным хором, и Мэва в смятении узнала несколько лиц, искаженных неровным светом живого огня, припомнила их среди Кобелей — самых верных людей Гаскона, и застыла, прижавшись к нему — как и стояла после прыжка, простоволосая, босая, обычная — не королева.
— Все равны, — напомнил Гаскон, ненароком, легко касаясь губами ее пылающей щеки, излома брови, виска. — Они приняли тебя в круг — тут всем плевать на корону, и каждая — королева. Твой венец сегодня — из травы и цветов. Веселись, Мэва. Живи. Я знаю, тебе это нужно. Пожалуйста. Ради меня.
Его голос сбивался, едва слышался — затянули долгую захлебывающуюся песню. И Мэва правда постаралась забыть обо всем и поддаться общему ликованию, не-человечески дикому. И танцевала, потому что не могла устоять; слыша лихой хор, песни которого пробуждали что-то неясное в душе, никак не могла.
***
Ночь уже близилась к рассвету, когда они устали и, отойдя подальше от пьяного балагурства, просто рухнули в высокую душистую траву. Все тело сладко ныло — так не отзывалось после ни одной битвы. Венок Мэва все же сдернула — он валялся рядом, среди примятой травы. От костров еще слышались крики и хохот, по кустам мелькали тени.